— Я сразу почувствовала, как только ты прикоснулся ко мне, что в тебе что-то изменилось, — грустно сказала она. — Появился… страх? Отвращение?

— Нет.

— До сегодняшнего дня я была для тебя чем-то экзотическим, но человеком

— как бушмен или эскимос. Ты никак не показывал, что чувствуешь во мне что-то нечеловеческое. Теперь ты думаешь о том, что спишь с каким-то сгустком химикатов. Тебе кажется, что это противоестественно.

— Лилит, пожалуйста, прекрати! Все ты придумываешь!

— Да?

— Я пришел к тебе. Я поцеловал тебя. Я сказал, что люблю тебя. Я хочу спать с тобой. Может, ты просто проецируешь на меня свое чувство вины из-за того, что…

— Мануэль, что бы ты сказал год назад о человеке, который признался бы тебе, что спит с андроидом?

— Я знаю много людей, которые…

— Что бы ты сказал год назад? В каких именно словах? Что бы ты подумал о таком человеке?

— Я никогда об этом не задумывался. Честно, никогда.

— Ты уклоняешься от ответа. Помнишь, мы обещали никогда не играть в недомолвки? Помнишь? Не станешь же ты отрицать, что почти во всех слоях человеческого общества секс между человеком и андроидом воспринимается как извращение. Кстати, может быть, это единственное оставшееся в мире извращение. Что, разве я неправа? Отвечай, не молчи.

— Хорошо, — выдавил он. Их глаза встретились. Ни у одной женщины, подумал он, я не встречал глаз такого цвета. — Большинство мужчин, — медленно начал он, — считают, что спать с андроидом — это… как мастурбация… как с резиновой куклой. Когда я такое слышал, мне всегда казалось, что это предельно грубое, глупое выражение обычных человеческих предрассудков насчет андроидов. У меня таких предрассудков никогда не было, иначе я не полюбил бы тебя. — Кто-то у него в мозгу издевательски пропел: «Помни автоклавы! Помни автоклавы!» Он отвел глаза и уперся взглядом в ее скулу. — Лилит, — очень серьезно произнес он, — перед всей вселенной я клянусь: мне никогда и в голову не приходило, что полюбить андроида — это что-то постыдное. И что бы там тебе ни казалось, даже после посещения завода у меня не появилось и тени подобных мыслей. А чтобы доказать это…

Он привлек ее к себе и провел ладонью по шелковистой коже живота, паха, вниз, к лону. Она шевельнула бедрами, он сомкнул пальцы на венерином бугорке, безволосом как у маленькой девочки. Его вдруг затрясло, настолько чужеродной показалась ему эта безволосость, и все тело его охватила слабость, какой он раньше никогда не испытывал. Так гладко. Так чудовищно гладко. Он опустил глаза и уткнулся взглядом в голую, словно выбритую кожу. Как у маленькой девочки. Как у… андроида. Перед его взглядом снова возникли автоклавы. И ярко-красные, влажно блестящие альфы с бессмысленными лицами. В этом нет никакого греха — любить андроида, напомнил он себе. Он стал ласкать ее, и она отозвалась на поглаживания его пальцев так, как отзываются все женщины, — участившимся дыханием, дрожанием бедер. Он коснулся губами ее груди и крепко прижал к себе, но в воздухе перед ним вспыхнул и завис, как огненный столп, образ отца. Старый дьявол-искусник! До чего же изобретательно — выпустить такое изделие! Изделие. Оно ходит. Оно разговаривает. Оно очень даже соблазнительное. Оно испытывает страсть и учащенно дышит, у него увлажняются малые губы. А я кто такой? Тоже изделие, да? Винегрет из химических элементов, вылепленный по почти такому же трафарету, — mutatis mutandum, конечно. Аденин. Гуанин. Цитозин. Урацил. Рожден в автоклаве, вышел из лона — какая, к черту, разница? Мы одной плоти. Мы разные, но мы одной плоти.

Желание нахлынуло на него с головокружительной быстротой, он опрокинул ее на спину, розовые пятки в экстазе молотили его по ляжкам, ему казалось, что они взмывают все выше и выше и что это никогда не кончится.

— Ну и находит же на меня иногда, — сказала она, отдышавшись, когда это все-таки кончилось.

— О чем ты?

— О той сцене, которую я тебе устроила, когда я пыталась объяснить тебе, что ты, по-моему, думаешь.

— Лилит, не надо больше об этом.

— Но ты был прав. Наверно, я действительно просто проецировала на тебя собственные страхи. Может быть, подсознательно я ощущаю вину из-за того, что сплю с человеком. Может быть, я хочу, чтобы ты думал обо мне, как о чем-то резиновом. Очень может быть, что в глубине души я сама о себе думаю именно так.

— Нет. Нет.

— Ничего не поделаешь. Это разлито в воздухе. По тысяче раз на дню нам напоминают, что мы не люди… не живые…

— Ты такая же живая, как любой человек. Даже живее некоторых. — Живее, чем Клисса, чуть не добавил он вслух. — Но сегодня ты какая-то очень нервная. Что происходит?

— Все дело в твоей поездке на завод, — сказала она. — До сегодняшнего дня я была уверена, что ты не такой, как все, что ты ни на секунду не задумываешься о том, как и где я родилась или нет ли чего-нибудь предосудительного в нашей с тобой связи. Но я боялась, что, когда ты увидишь завод, увидишь… производство в подробностях, ты можешь измениться… а когда ты пришел сегодня, в тебе появилось что-то новое, какая-то… отстраненность, которой раньше не было… — Она пожала плечами. — Может быть, все это мне только кажется. Наверняка все это мне только кажется. Мануэль, ты не такой, как другие. Ты — Краг, ты как король, тебе не нужно унижать других, чтобы возвыситься самому. Ты не делишь весь мир на людей и андроидов, никогда не делил. И ничего не могло измениться оттого, что ты разок заглянул в автоклав.

— Конечно, не могло, — сказал он так искренне, как только мог. — Андроиды — это люди, и люди — это… тоже люди, я всегда так думал, и с какой стати что-то должно было измениться? Ты прекрасна. И я очень тебя люблю. А тот, кто думает, что андроиды — неполноценные существа, просто злобный псих.

— Ты за то, чтобы андроидам дали гражданские права?

— Конечно.

— Ты имеешь в виду андроидов-альфа? — невинно улыбаясь, уточнила она.

— Ну… я…

— Люди и андроиды равны, только альфы более равны, чем остальные андроиды?

— Ты опять начинаешь?

— Я всего лишь пытаюсь добиться для альф политических преимуществ. Разве не может в угнетенной этнической группе быть свое разделение на классы? Мануэль, я люблю тебя. Ну почему ты все так серьезно воспринимаешь?

— Ничего не могу с этим поделать. Я никогда не был особенным умником, и твой тонкий юмор-до меня не всегда доходит. — Он поцеловал ее в грудь. — Мне пора.

— Но ты же только пришел!

— Очень жаль, но мне действительно пора.

— Этот дурацкий спор отнял уйму времени… и ты пришел поздно… Ну, Мануэль, задержись хотя бы на час!

— В Калифорнии меня ждет жена, — сказал он. — К сожалению, большой мир иногда напоминает о своем существовании.

— Когда теперь я тебя увижу?

— Скоро, скоро.

— Послезавтра?

— Вряд ли. Но скоро. Я позвоню. — Он быстро оделся. Ее слова продолжали звучать у него в мозгу, потрескивая, как фон статического электричества. «Мануэль, ты не такой, как другие… Ты не делишь весь мир на людей и андроидов». Разве это правда? Разве это может быть правдой? Он солгал ей, предрассудков у него ничуть не меньше, чем у любого другого человека, и посещение завода только дало им дополнительную пищу. Но, может, достаточно волевого усилия — и он преодолеет себя? Может, сегодня вечером он нашел наконец свое истинное призвание? Интересно, что скажут, если сын Симеона Крага открыто выскажется по такому взрывоопасному вопросу, как гражданские права андроидов, и займет сторону Партии Равенства? И Мануэль Никчемный, Мануэль-бездельник, Мануэль-повеса превратится в пламенного аболициониста? Он немного поиграл этой мыслью. Может быть, может быть. По крайней мере, появляется удачная возможность избавиться от опостылевшего имиджа пустозвона. Дело, дело, дело! Наконец-то появляется достойное дело! Может быть. Лилит проводила его до двери, он на прощанье поцеловал ее, обнял, ощущая под руками неестественно гладкую кожу, и закрыл глаза. К его ужасу, перед ним снова возник, призрачно мерцая сквозь зажмуренные веки, ряд автоклавов, и Нолан Бомпенсьеро, кувыркаясь, принялся объяснять, как «новорожденных» андроидов обучают контролировать анальный сфинктер. Его передернуло, и он отстранился от Лилит.