Круг Колумба недавно отделали, подчистили, прихорошили — замечательно, надо отдать им должное. Красивая подсветка, эффектный мрамор, удобно стоят скамейки, фонтаны дугами очень удачно сочетаются с колонной. И даже два новых небоскреба полукругом справа, почти полностью из стекла, не нарушают гармонии. Ну! В кои-то веки планировщики не испортили, но дополнили. Возможно, первый такой случай со времен Второй Мировой.

А, собственно, почему так называемые музыкальные эксперты такое говно? О чем не спросишь — нет, так нельзя ни говорить, ни думать, ты ничего не понимаешь. Чего я не понимаю? Вот, к примеру, мне сказали, что у Оффенбаха есть одна только серьезная вещь — «Сказки Гофманна», а остальное — несерьезно, не музыка, а так, типа попсы. Но вот я слышал недавно «Парижскую Жизнь» в концертном исполнении, в том же Аври Фишере, и мне ужасно понравилось. И, по-моему, гораздо лучше, чем «Сказки». Веселее и мелодичнее. А вот, скажем, фортепианный концерт Шуманна — скука. Чего в нем такого находят? Может быть, все эти эксперты — просто тупые бюрократы? Во всех областях человеческой деятельности нынче толстые слои бюрократии. Без них нельзя — это понятно. Один профессионал на сотню бюрократов — а то где ж найти столько действительных профессионалов, когда кругом столько народу — на всех не хватит. А позиции надо заполнять кем-то, иначе укоротят бюджет.

Так размышляя, он дошел до цели сегодняшнего похода. Массивный, тяжеловесный Карнеги Холл на углу Пятьдесят Седьмой и Седьмой Авеню уже осветили вечерним прожектором с крыши противоположного дома. Подарок сорящего деньгами купца своему городу. Впрочем, старик Андрю незадолго до смерти раздал все свои деньги — в основном на разную благотворительность, включая искусство.

Войдя под своды мраморного вестибюля, Хьюз осмотрелся, подмигнул билетерше (та засмущалась, хотя, вроде бы, должна быть ко всему привычна), и проследовал в зал.

Сидя в кресле третьего яруса, Хьюз прочел программку, узнав мимоходом, что, оказывается, Клод Дебюсси, несмотря на «переливающиеся пассажи и фигурации, использование параллельных аккордов, не являющихся гармониями, но, скорее, аккордными мелодиями, битональный аккомпанимент и безмостовые модуляции» писал «математически структурированную музыку».

Хьюз вздохнул. Да, состоятельная старушка тут пришлась бы очень кстати. Хотя — кто его знает? Кто может гарантировать, что большинство таких старушек не принадлежит к славной плеяде именно таких «экспертов»? Что такое фигурация? Безмостовая модуляция — это понятно, это, стало быть, смена тональности без переходного аккорда, который подготавливает ухо к переходу. А что такое битональный аккомпанимент? Ну, послушаем, может и поймем чего-нибудь.

Но ничего понять ему в тот вечер (во всяком случае в отношении музыки) так и не удалось. Опера «Пеллеас и Мелисанда» в концертном исполнении отказалась дико скучной и пустой, и было видно, что другим тоже скучно, и, возможно, скучно даже исполнителям.

Наскоро поев в дайнере на Восьмой Авеню, Хьюз поймал такси и отправился на нем к Дику Шайо в Испанский Гарлем. Шофер не хотел ехать в Испанский Гарлем, и пришлось показать бляху, поскольку времени на споры с шоферами не осталось.

Возле дома Дика Шайо сгрудились шесть полицейских машин с включенными мигалками, одна черная машина с портативной мигалкой, и машина скорой помощи, с работающей мигалкой. Толпа латиноамериканцев окружала все это автомобильное столпотворение.

— Привет, — услышал Хьюз за спиной голос Майка. — Ты что это так вырядился? Похороны только завтра.

Хьюз обернулся.

— Это он?

— Ага, — подтвердил Майк.

— Я же посоветовал вам его охранять!

— Посоветовал. Но, видишь ли…

— Ты потерял адрес! — понял Хьюз. — Блядь! Признавайся. Потерял?

Он пожал плечами.

— Пока выясняли адрес…

— Понятно, понятно, — Хьюз отошел к стене и оперся на нее плечом. — Чтоб вас всех…

— Чак, не драматизируй.

— В него стреляли?

— Да. Зашли в квартиру. Дик попался под руку, ему досталось, но не очень сильно.

— Подкинь меня до дому.

— Остановимся в каком-нибудь баре? — предложил Майк.

— Пьяница, — со злостью сказал Хьюз. — Завтра встретимся. Мне нужно выспаться. Завтра, но не в баре.

— Может, пригласишь меня к себе? Пока ты будешь укладываться, я чего-нибудь выпью, и мы чего-нибудь обсудим. Поскольку дело вроде срочное.

— Уже нет. Впрочем… Ты умеешь играть на рояле?

— Нет. А что?

— Тогда подкинь меня до дому и езжай спать. Сегодня я с тобой разговаривать не намерен. А завтра, может быть, нефть кончится и наступит совсем другая жизнь. В Новгороде.

В новгородской Думе, что на Большой Власьевской, горели среди бела дня свечи и дежурил приведенный курьером спецназ, подкрепленный контингентом, приведенным курьером из трех ближайших участков. Члены управления города, посвященные в планы Демичева и подчиняющиеся непосредственно ему, выглядели спокойнее непосвященных, но спокойствие это все равно было поверхностное. Временная потеря связи в планы входила. Потеря электроэнергии — нет. А может и входила, но почему-то никто не мог толком вспомнить — входила или нет? А обсуждать и выяснять пока что побаивались.

Да и вообще в Новгороде творилось необычное, непредвиденное, немыслимое.

Гордость транспортного управления, новгородские троллейбусы перестали курсировать. Выключились светофоры. Следовало бы поставить хотя бы на основные перекрестки города постовых, но для этого требовалась координация действий, и никто не знал, как именно нужно координировать действия, когда не работают телефоны и мобильники. Посылать курьеров догадались почти сразу, но дело не заладилось — один курьер шел из одного управления в другое с одними указаниями, в то время, как другой курьер шел в противоположном направлении, с указаниями противоположными.

Половина работников контор кое-как до этих контор добралась, но никто не мог даже сделать вид, что работает — при неработающих мониторах и телефонах.

Остановились фабрики. Остановилась почта. Путейцы мучились, пытаясь переключать стрелки вручную — поезда столпились у вокзала и не могли подъехать к платформам. В конце Рябого Переулка рухнул двухэтажный дом, но это не имело отношения к перебоям с электричеством. Он рухнул бы в любом случае.

К полудню активизировался сориентировавшийся в ситуации мелкий криминал, проявив недюжинную практичность. К примеру, первыми были ограблены магазины, торгующие электротоварами — из них вынесли все батарейки и аккумуляторы, все фонари и фонарики. Из магазинов, торгующих хозяйственными принадлежностями, вынесли свечи. Также украли свечи из запасников нескольких церквей.

Местные журналисты совершенно растерялись — не вышли газеты. Хоть биричей на улицы посылай — выкрикивать результаты футбольных матчей.

Народ, изнывая от безделья и сплетен, мотался по улицам под проливным дождем. К двум часам дня начали было грабить винные магазины, но тут уж милиция собралась с силами и не допустила безобразия. К банкам мелкий криминал даже не подступался — было понятно, что охрана банков в данной ситуации будет открывать огонь без предупреждения.

Не работали кинотеатры. Зато традиционные театры сориентировались очень быстро — нашли и паклю и смолу, соорудили факелы, и начали представления в четыре часа дня, надеясь отыграть к семи, сделать перерыв, и играть снова. Сами актеры выходили на улицы с факелами и зонтиками, зазывая народ — справедливости ради следует отметить, что плату за билет брали символическую.

Успевшие прибыть в Новгород до аварии столичные журналисты всей компанией утоляли голод, с аппетитом поедая впечатляющие груды салата «Боярский» в кафе «На Самом Что Ни На Есть Углу», что на улице Германа, под защитой целого отряда громоздких вышибал в синтетических костюмах. В одно из окон, слишком высокое для новгородского климата, утром кто-то управился захуячить камнем, и теперь оно было завешено одеялом, кое пожертвовал ради общего блага партнер хозяина. Со свечами на столах, с одеялом на окне, кафе, несмотря на несметное количество хрусталя в люстрах и черные с высокими спинками, по нью-йоркской моде десятилетней давности, стулья удивительно чем-то напоминало старые добрые новгородские чайные второй половины девятнадцатого века — главную круглогодичную отраду местного крещеного люда.