Истребленные, обращенные в прах,

Из статуй, что Каллимах воздвиг,

До нас не дошло ни одной, а грек

Смотрел на мраморные складки туник

И чувствовал ветер морской и бег.

Его светильника бронзовый ствол

И года не простояв, был разбит.

Все гибнет — творенье и мастерство,

Но мастер весел, пока творит.

Гляжу на резную ляпис-лазурь:

Два старца к вершине на полпути;

Слуга карабкается внизу,

Над ними — тощая цапля летит.

Слуга несет флягу с вином

И лютню китайскую на ремне.

Каждое на камне пятно,

Каждая трещина на крутизне

Мне кажутся пропастью или лавиной

Готовой со скал обрушить снег,-

Хотя обязательно веточка сливы

Украшает домик, где ждет их ночлег.

Они взбираются все выше и выше,

И вот наконец осилен путь

И можно с вершины горы, как с крыши,

Всю сцену трагическую оглянуть.

Чуткие пальцы трогают струны,

Печальных требует слух утех.

Но в сетке морщин глаза их юны,

В зрачках их древних мерцает смех.

Сказала госпожа певцу:

"Для нас — один исход,

Любовь, когда ей пищи нет,

Зачахнет и умрет.

Коль вы разлюбите меня,

Кто песню мне споет?

Ангел милый, ангел милый!

Не зажигайте в спальне свет,-

Сказала госпожа,-

Чтоб ровно в полночь я могла

Приникнуть к вам, дрожа.

Пусть будет мрак, ведь для меня

Позор острей ножа".

Ангел милый, ангел милый!

"Я втайне юношу люблю,

Вот вся моя вина,-

Так верной горничной своей

Поведала она,-

Я без него не в силах жить,

Без чести — не должна.

Ангел милый, ангел милый!

Ты ночью ляжешь рядом с ним,

Стянув с себя наряд,

Ведь разницы меж нами нет,

Когда уста молчат,

Когда тела обнажены

И свечи не горят".

Ангел милый, ангел милый!

Не скрипнул ключ, не взлаял пес

В полночной тишине.

Вздохнула леди: "Сбылся сон,

Мой милый верен мне".

Но горничная целый день

Бродила как во сне.

Ангел милый, ангел милый!

"Пора, друзья! Ни пить, ни петь

Я больше не хочу.

К своей любимой, — он сказал,-

Теперь я поскачу.

Я должен в полночь ждать ее

Впотьмах, задув свечу".

Ангел милый, ангел милый!

"Нет, спой еще, — воскликнул друг,-

Про жгучий, страстный взор!"

О, как он пел! — такого мир

Не слышал до сих пор.

О, как он мчался в эту ночь -

Летел во весь опор!

Ангел милый, ангел милый!

Но в яму конь попал ногой

От замка в ста шагах,

И оземь грянулся певец

У милой на глазах.

И мертвой пала госпожа,

Воскликнув только: "Ах!"

Ангел милый, ангел милый!

Служанка на могилу к ним

Ходила много лет

И посадила два куста -

Горячий, алый цвет;

Так розами сплелись они,

Как будто смерти нет.

Ангел милый, ангел милый!

В последний час к ее одру

Священник призван был.

Она покаялась во всем,

Собрав остаток сил.

Все понял добрый человек

И грех ей отпустил.

Ангел милый, ангел милый!

Похоронили верный прах

При госпоже, и что ж? -

Теперь там три куста растут,

В цветущих розах сплошь.

Польстишься ветку обломать -

Где чья, не разберешь.

Ангел милый, ангел милый!

Кроме картин и книг

Да лужайки в сорок шагов

Что мне оставила жизнь?

Тьма изо всех углов

Смотрит, и ночь напролет

Мышь тишину скребет.

Успокоенье — мой враг.

Дряхлеет не только плоть,

Мечта устает парить,

А жернов мозга — молоть

Памяти сор и хлам,

Будничный свой бедлам.

Так дайте же пересоздать

Себя на старости лет,

Чтоб я, как Тимон и Лир,

Сквозь бешенство и сквозь бред,

Как Блейк, сквозь обвалы строк,

Пробиться к истине мог!

Так Микеланджело встарь

Прорвал пелену небес

И, яростью распалясь,

Глубины ада разверз;

О зрящий сквозь облака

Орлиный ум старика!

Вы спросите, что я узнал, и зло меня возьмет:

Ублюдки Кромвеля везде, его проклятый сброд.

Танцоры и влюбленные железом вбиты в прах,

И где теперь их дерзкий пыл, их рыцарский размах?

Один остался старый шут, и тем гордится он,

Что их отцам его отцы служили испокон.

Что говорить, что говорить,

Что тут еще сказать?

Нет больше щедрости в сердцах, гостеприимства нет,

Что делать, если слышен им один лишь звон монет?

Кто хочет выбиться наверх, соседа книзу гнет,

А песни им не ко двору, какой от них доход?

Они все знают наперед, но мало в том добра,

Такие, видно, времена, что умирать пора.

Что говорить, что говорить,

Что тут еще сказать?

Но мысль меня иная исподтишка грызет,

Как мальчику-спартанцу лисенок грыз живот:

Мне кажется порою, что мертвые — живут,

Что рыцари и дамы из праха восстают,

Заказывают песни мне и вторят шуткам в лад,

Что я — слуга их до сих пор, как много лет назад.

Что говорить, что говорить,

Что тут еще сказать?

Я ночью на огромный дом набрел, кружа впотьмах,

Я видел в окнах свет — и свет в распахнутых дверях;

Там были музыка и пир и все мои друзья…

Но средь заброшенных руин очнулся утром я.

От ветра злого я продрог, и мне пришлось уйти,

С собаками и лошадьми беседуя в пути.

Что говорить, что говорить,

Что тут еще сказать?

Помянем же О'Рахилли,

Да будет не забыт

Сам написавший о себе:

"О'Рахилли убит".

Историки рассудят спор,

А я скажу одно:

Не позабудется вовек,

Что кровью крещено.

— Как там погода?

Помянем же О'Рахилли,

Он был такой чудак,

Что Конноли и Пирсу

Сказал примерно так:

"Я земляков отговорил

От безрассудных дел.

Полночи добирался сам,

Но, главное, поспел!"

— Как там погода?

"Нет, не такой я жалкий трус,

Чтоб дома ждать вестей,

И слух свой слухами питать,

Рассказами гостей".

И усмехнулся про себя,

Докончив свой рассказ:

Часы заведены, — теперь

Пускай пробьет наш час".

— Как там погода?

Споем теперь об этом дне,

Когда он был убит

В последнем уличном бою,

В бою на Генри-стрит.

Там, где кончаясь у стены,

Сраженный наповал,

"Тут был убит О'Рахилли",-

Он кровью начертал.

— Как там погода?

Эй, подгребайте, земляки! -

О Парнелле споем;

Чур, не шататься от вина,

Держаться на своем!

Еще успеем в землю лечь,

Забыться мертвым сном;

Итак, бутыль по кругу -

Осушим и нальем!

На то есть несколько причин,

Сейчас их перечту:

Во-первых, Парнелл честен был,

Стоял за бедноту;

Боролся против англичан,

Ирландии служил;

И есть еще причина -

По милой он тужил.

И есть причина третья

О Парнелле пропеть:

Он гордым человеком был,

(Не гордецом, заметь!).

А гордый человек красив, -

Чтo говорить о том;

Итак, бутыль по кругу,

Осушим и нальем!

Политиканы и попы

Одни — всему виной,

Да муж, который торговал

И честью и женой.

Но песен не споют о тех,

Кого народ забыл;

А Парнелл верил землякам

И милочку любил.