Пока без умолку шумит и плещется вода

На север, запад иль на юг от бренных берегов

В сиянье серебристых бурь и полдней золоченых,

Где полночь, как лебяжий пух, окутает влюбленных;

И он, услышав те слова, забыл своих врагов.

Когда уснул он под холмом в лощине Лугнагалл,[17]

Он мог познать бы наконец спокойствие могилы -

Теперь, когда земля его навеки поглотила,

Над мертвой плотью вознеся сырой, холодный вал, -

Когда б не черви, что вились вокруг его костей,

Без умолку твердя одно с неутолимым стоном:

О том, что Бог Свои персты простер над небосклоном,

Струя с высот полдневный зной томлений и страстей

Туда, где кружится танцор у неусыпных вод

И спят влюбленные во мгле, не зная расставанья,

Покуда Бог не опалит вселенную лобзаньем…

И под землею он вовек покоя не найдет.

He stood among a crowd at Dromahair;

His heart hung all upon a silken dress,

And he had known at last some tenderness,

Before earth took him to her stony care;

But when a man poured fish into a pile,

It seemed they raised their little silver heads,

And sang what gold morning or evening sheds

Upon a woven world-forgotten isle

Where people love beside the ravelled seas;

That Time can never mar a lover's vows

Under that woven changeless roof of boughs:

The singing shook him out of his new ease.

He wandered by the sands of Lissadell;

His mind ran all on money cares and fears,

And he had known at last some prudent years

Before they heaped his grave under the hill;

But while he passed before a plashy place,

A lug-worm with its grey and muddy mouth

Sang that somewhere to north or west or south

There dwelt a gay, exulting, gentle race

Under the golden or the silver skies;

That if a dancer stayed his hungry foot

It seemed the sun and moon were in the fruit:

And at that singing he was no more wise.

He mused beside the well of Scanavin,

He mused upon his mockers: without fail

His sudden vengeance were a country tale,

When earthy night had drunk his body in;

But one small knot-grass growing by the pool

Sang where — unnecessary cruel voice -

Old silence bids its chosen race rejoice,

Whatever ravelled waters rise and fall

Or stormy silver fret the gold of day,

And midnight there enfold them like a fleece

And lover there by lover be at peace.

The tale drove his fine angry mood away.

He slept under the hill of Lugnagall;

And might have known at last unhaunted sleep

Under that cold and vapour-turbaned steep,

Now that the earth had taken man and all:

Did not the worms that spired about his bones

Proclaim with that unwearied, reedy cry

That God has laid His fingers on the sky,

That from those fingers glittering summer runs

Upon the dancer by the dreamless wave.

Why should those lovers that no lovers miss

Dream, until God burn Nature with a kiss?

The man has found no comfort in the grave.

Умолкни, неизбывный сладкий Зов!

Ступай к небесным стражам-овчарам -

Пускай кочуют до конца веков

Тебе вослед сияньями во тьме.

Иль не слыхал ты, что душа стара,

Что ты — в прибое, в шелесте дубов,

И в крике птиц, и в ветре на холме?

Умолкни, неизбывный сладкий Зов!

O sweet everlasting Voices, be still;

Go to the guards of the heavenly fold

And bid them wander obeying your will,

Flame under flame, till Time be no more;

Have you not heard that our hearts are old,

That you call in birds, in wind on the hill,

In shaken boughs, in tide on the shore?

O sweet everlasting Voices, be still.

Дети Дану смеются в резных золотых колыбелях

И, полуприкрыв ресницы, в ладони весело плещут.

Поскачут они на север, когда позовет их кречет

На белых тяжелых крыльях, с душою оледенелой.

Дитя мое горько плачет, и я его обнимаю,

Целую и слышу голос подземный узкой могилы.

Пустынные ветры стонут над северным морем стылым,

Пустынные ветры бродят над западным алым краем,

Пустынные ветры свищут в воротах Небес, и свищут

В воротах Ада, и гонят души, как клочья дыма;

О сердце, сраженное ветром — ордою неукротимой,

Что слаще сиянья свечей в изножии Девы Пречистой!

Комментарии У.Б. Йейтса:

The Danaan children laugh, in cradles of wrought gold,

And clap their hands together, and half close their eyes,

For they will ride the North when the ger-eagle flies,

With heavy whitening wings, and a heart fallen cold:

I kiss my wailing child and press it to my breast,

And hear the narrow graves calling my child and me.

Desolate winds that cry over the wandering sea;

Desolate winds that hover in the flaming West;

Desolate winds that beat the doors of Heaven, and beat

The doors of Hell and blow there many a whimpering ghost;

O heart the winds have shaken, the unappeasable host

Is comelier than candles at Mother Mary's feet.

Я встану и отправлюсь в путь на остров Иннисфри,[20]

Из красной глины и лозы поставлю дом и стол,

Бобами грядки засажу по счету трижды три,

И стану жить один и слушать пчел.

И там придет ко мне покой, медлительным дождем

Сочась сквозь занавес зари на гладь озерных вод;

Там полдень пурпуром горит, а полночь — серебром,

И коноплянка вечером поет.

Я встану и отправлюсь в путь, куда меня зовет

И днем и ночью тихий плеск у дальних берегов.

На сером камне площадей, на тропке средь болот -

Я всюду слышу сердцем этот зов.