Ты мне велел заботиться о нем,

А коль умрет — курган над ним насыпать

И огамом прозванье начертать».

«Он жив?» — спросил Эохайд.

«И в добром здравье».

«Коль живы он и ты, не в тягость мне

Иные злоключенья и утраты».

«Я приказала уложить его

Под этой крышей и сама ему

Носила пищу — он вкушал из рук моих

Неделя за неделей. И когда

Я спрашивала: “Что тебя терзает?” -

Молчал в ответ и лишь терзался горше,

Но я не унималась. Наконец

Он выкрикнул: “То, что меня терзает,

Безгласным камнем сердце облекло”.

И я сказала: “Что бы ни таил ты,

Крушение надежд иль смертный ужас, -

Откройся мне, и я пошлю гонцов:

Пускай весь мир объедут, но найдут

Тебе лекарство!” Тут он крикнул в голос:

“Ты день за днем о том же вопрошаешь,

А у меня бушует в сердце буря,

Могучий вихрь несет меня и кружит

И понуждает тайну оберечь”.

“Пускай таишь дурное помышленье, -

Я возразила, — ничего дурного

Не будет в том, коль выскажешь его;

А что оно дурное, нет сомнений,

Коль высказать его — и то ужасней,

Чем заживо себя обречь могиле,

А нас терзать догадками пустыми,

Тенями, помрачающими ум”.

Он все молчал. И я тогда склонилась

И прошептала, чтоб никто не слышал:

“Коль муку эту женщина наслала,

Я воинов за нею отряжу

Куда ты скажешь, хоть и в дальний Лохлан,

И будь ей то на радость иль на горе,

И кто б ни вышел на ее защиту, -

Они возьмут ее и приведут

Взглянуть на дело рук ее коварных:

Пускай погасит стог, что подожгла;

И будь она в шелках или в короне,

А все ж смирится, ибо в сердце знает,

Что в этом мире нам один удел,

Что с нас довольно — пусть на краткий миг -

Мужьям и детям даровать блаженство”.

И тут поддался он помимо воли

И высказал, что жаждал утаить,

Хотя и жаждал высказать безмерно.

Вздохнул и молвил: “Ты, лишь ты сама

Могла б найти лекарство от недуга”.

Я поднялась и вышла. Девять дней

Вкушал он пищу от чужих людей,

А я металась девять дней в кругу

Раздумий гибельных, шепча порою,

Что лишь могильный холм неисцелимый

Сомненье усмирит и состраданье.

А через девять дней я вновь предстала

Пред ним и, тихо голову склоня,

Велела в час полночный тайно выйти

И разыскать лачугу лесоруба

От Тары к западу, в орешнике густом

(Надежда сил придаст ему, я знала),

И ждать там друга, что, как он сказал,

Найти лекарство может от недуга, -

И друг придет.

Когда сгустилась ночь,

Я пробралась сквозь буковую чащу

И дом нашла в орешнике густом.

Там факел догорал и, растянувшись

На груде шкур, спал Ардан непробудно:

Как ни звала его, как ни пыталась

Поднять — он не очнулся ото сна.

Я прождала до середины ночи

И, устрашась, что по дороге в поле

Меня заметит здесь пастух иль пахарь,

Ступила за порог.

Средь скал, плющом увитых,

Как меч, горящий синевою неба,

Предстал передо мною некий муж,

Исполненный величья неземного,

И на меня воззрился острым взором,

Как коршун. Задрожав от головы до пят,

Я перед ним застыла куропаткой.

Но в голосе его звенели чары.

“Как долго! — молвил он. — И как постыло

Смотреть из глаз чужих, чужим губам

Вверять слова любви… Да, то был я!

То я вложил любовь в того, кто здесь простерся;

Теперь же, выманив тебя сюда,

Где нам не помешают, извлеку

Из спящего любовь — оставлю сон.

И, пробудившись с солнцем, он воспрянет,

Протрет глаза и даже не припомнит,

Что за недуг весь год его терзал”.

От страха я попятилась к стене,

Но голос сладостный звенел не умолкая:

“О женщина, я был тебе супругом,

Когда ты мчалась на потоках ветра,

Когда плясала в вихре и прибое,

Во дни, которых смертной не припомнить.

Тебя сманили в колыбель, но все же

Пришел я вновь назвать тебя женой”.

Я больше не боялась — этот голос

Во мне затронул память об ином.

Но молвила я так: “Король Эохайд -

Супруг мне здесь. И с ним познала я

Всё счастье женщины”. Тогда вскричал он властно,

Ввергая тело в дрожь, как под смычком струну:

“Какое счастье?! Знать, что неизбежный

Венец любому счастью — мертвый камень?!

Но знай, что в наших призрачных чертогах

Блаженству нет предела в пресыщенье,

Не гложет время юную красу,

Не устает танцор кружиться в танце,

Не встретишь скорби ни на чьем лице -

Лишь я один скорблю среди счастливцев

Над ложем, опустевшим без тебя”.

“Но как любить, — я молвила в ответ, -

Когда нельзя вздохнуть с лучом рассветным,

Упавшим мне на ложе и явившим

Из тьмы черты возлюбленного мужа:

‘Не вечны эти сила и краса!’?

Не стоила б любовь своих мучений,

Когда бы он порою, утомленный,

Не засыпал без сил в моих объятьях

И в муже я б не видела дитя.

Тот ничего не знает о любви,

Кто не постиг: она гнездо свивает

Лишь на уступе узком, ненадежном

Над пропастью, открытой всем ветрам”.

А он воскликнул: “Хочешь или нет,

Ты все равно вернешься к нам по смерти,

И эта жизнь твоя в людском обличье

Из памяти изгладится навеки!

К чему мне лишних тридцать, сорок лет

Наедине с бессмысленным блаженством?”

И сжал меня в объятиях, но я

Вскричала, отстранив его: “Не верю!

Чтоб эта жизнь, подслащенная смертью,

Забылась?! Нет! А коль поверю -

С двойною жаждой припаду губами

К тому, что дважды бренно!”

И на том

Он вдруг, как тень, растаял под руками.

Я удержалась — ствол большого бука

Не дал упасть. И за него цепляясь,

Я услыхала пенье петухов

Над сонной Тарой».

Поклонился ей король,

Благодаря за состраданье к брату,

И за посул ее, и за отказ.

И тут со склона донеслось мычанье,

И вслед за стадом в тисовых воротах

Толпа бойцов усталых показалась,

А брат Эохайда вышел им навстречу

Приветить их, не помня ничего.

King Eochaid came at sundown to a wood

Westward of Tara. Hurrying to his queen

He had out-ridden his war-wasted men

That with empounded cattle trod the mire;

And where beech trees had mixed a pale green light

With the ground-ivy's blue, he saw a stag

Whiter than curds, its eyes the tint of the sea.

Because it stood upon his path and seemed

More hands in height than any stag in the world

He sat with tightened rein and loosened mouth

Upon his trembling horse, then drove the spur;

But the stag stooped and ran at him, and passed,

Rending the horse's flank. King Eochaid reeled

Then drew his sword to hold its levelled point

Against the stag. When horn and steel were met

The horn resounded as though it had been silver,

A sweet, miraculous, terrifying sound.

Horn locked in sword, they tugged and struggled there

As though a stag and unicorn were met

In Africa on Mountain of the Moon,

Until at last the double horns, drawn backward,

Butted below the single and so pierced

The entrails of the horse. Dropping his sword

King Eochaid seized the horns in his strong hands

And stared into the sea-green eye, and so

Hither and thither to and fro they trod

Till all the place was beaten into mire.

The strong thigh and the agile thigh were met,

The hands that gathered up the might of the world,

And hoof and horn that had sucked in their speed

Amid the elaborate wilderness of the air.

Through bush they plunged and over ivied root,

And where the stone struck fire, while in the leaves