Матрона не расслышала и, догнав, спросила:

— Кто они, как ты сказала?

— Кавалеры, — ответила Белла. — Приехали с этими девицами.

— А что они делают в реке?

— Наверное, бросают хлор в воду.

Матрона не поняла ее.

— Какой такой хлор?

— Обыкновенный.

Решив, что Белле надоели ее вопросы, Матрона замолчала. Она шла за девочкой, а перед глазами ее стоял этот мешок с салом. Ей приходилось видеть толстых мужчин, но такой живот и в страшном сне не мог присниться. Расскажи кому, не поверят, что можно так разожраться. Позор, и ничего больше. А он еще и напоказ себя выставил. Она представила его бегущим и засмеялась, словно наяву увидев, как живот, подпрыгивая, хлопает его по ногам.

Белла удивленно обернулась:

— Чего смеешься?

— Над ним смеюсь. Над этим толстяком, чтоб его едой завалило! Разве можно быть таким жадным? Жрать, жрать, жрать! У него и складки на животе, будто котомки, чтобы складывать в них продукты.

Теперь уже Белла не поняла ее.

— Они одинаковые. Достойны друг друга, — сказала она.

— Кто кого достоин? — спросила, недоумевая, Матрона.

Казалось, они говорят на разных языках.

То, что Белла не удивилась наглым девицам и бегемоту толстопузому, Матрона хоть и с грехом пополам, но могла бы уразуметь. Труднее было понять другое: если она не находит в их появлении здесь ничего особенного, то почему говорит о них с таким презрением, даже со злостью? Может, они задумали что-то недоброе, и Белла знает об этом? Но почему молчит, не скажет, кто они такие, эти мужчины, и что за хлор бросают в реку? И кто эти девушки? То, что они не жены, нетрудно догадаться — слишком уж молоды. Если они их дочери, то где это видано, чтобы отцы с дочерьми забирались в горы и разгуливали там голые! Если не то и не другое, то кто же они?

Словно уловив ход ее мыслей, Белла сказала вдруг:

— Любовницы.

Она произнесла это, будто приговор вынесла. Матрона с трудом сдержала улыбку.

— Белла! Бабуля!

Чуть выше по течению, на берегу, стояла и махала им рукой Алла. Доме поблизости не было.

Как только они подошли, она схватила ведро и бросилась к Белле:

— Смотри, сколько я наловила!

В ведре, всплескиваясь, плавало несколько рыбешек. Матрона разглядела пару форелей, остальные были без радужных пятен, усачи, наверное.

Белла протянула руку, чтобы взять ведро, но Алла не дала.

— Еще чего! — заспорила она. — Ты весь день просидела дома, а теперь хочешь все забрать!

Белла оскорбилась, надула губы:

— Ну и жадина же ты!

— Сама жадина!

Белла поискала глазами отца.

— А где папа?

— Ты что, ослепла? Не видишь, что ли? — Алла вытянула руку, показывая.

Они повернулись и увидели у другого берега, высокого, подмытого рекой до обнажившихся корней растущих поверху деревьев, широкий то ли омут, то ли водоворот с неторопливо закручивающимся по спирали течением; из мутноватой воды, у самого берега, торчала голова Доме, и lnfmn было разглядеть, как он шарит руками под водой, пытаясь раздвинуть корни, проникнуть в рыбье лежбище.

— Сколько рыб вы поймали? — спросила Белла.

— Одиннадцать. Если бы мы не потратили столько времени на ту рыбу, — Алла снова показала на отца, — мы бы еще больше наловили. Но папа сказал, что там большая, не хочется упускать. — Алла вдруг раздобрилась и протянула ведро Белле: — Ладно, бери, посмотри, какие хорошие.

Белла помедлила немного, но, усмирив гордыню, все же взяла, поставила ведро перед собой и, присев на корточки, стала по одной перебирать рыбешек, пугаясь то и дело и отдергивая руку, чем немало веселила Аллу.

— Ну и трусиха же ты! Какая же ты трусиха!

А Доме все никак не мог управиться с большой рыбой. Наверное, она слишком далеко ушла в свою нору, и чтобы дотянуться до нее рукой, он прижимался щекой к берегу, другой рукой раздвигая и обламывая мешающие ему корни. Когда он с головой ушел под воду, Матрона и девочки застыли, ожидая его появления; ожидание их затягивалось, казалось бесконечным, и в конце концов, они затревожились.

— Папа! — испуганно вскрикнула Алла.

Наконец, голова Доме показалась над поверхностью. Отфыркиваясь, он оттолкнулся от берега и, встав на ноги, поднялся над водой по пояс.

— Алла! — радостно крикнул он, перекрывая шум реки, и поднял над головой рыбу величиной с молочного поросенка. Она дергалась, вырывалась, и ему, наверное, было трудно ее удерживать. Сделав шаг, другой в их сторону, дойдя до быстрины и боясь, что течение может сбить его с ног, он перехватил рыбу одной рукой и, размахнувшись, выбросил ее на сушу, на траву.

Рыба упала далеко от берега, и девочки побежали к ней. Она билась, задыхаясь, не хотела расставаться с жизнью. Она так трудно умирала, что Матрона содрогнулась от жалости. Рыба — это рыба, и все же странно, что она не может даже застонать в свой смертный час. Почему она не ревет, как бык, которого ведут на убой, почему не исходит возмущенным, отчаянным криком, почему, глядя на эти муки, земля не торопится с помощью, не превращается в спасительную воду?

А рыба продолжала свою предсмертную пляску. Подпрыгивала и снова падала, и снова вздымалась в воздух. Девочки, визжа, кружили возле, не осмеливаясь дотронуться до нее. Матроне вспомнилось вдруг, как заходясь от ярости, Егнат рассказывал когда-то о своем фронтовом товарище, о том, как оторванная кисть его, брызгая кровью, плясала на поле боя. «А когда мне оторвало ногу, — продолжал Егнат, впадая в крик, — когда оторвало, я увидел: впереди пляшет кисть, а за ней гонится моя оторванная нога, и кровь хлещет из голенища!»

Сердце Матроны снова сжалось.

«Бедная рыба, — думала она. — Пляшущая кисть искала живое тело, от которого ее оторвали, а что ищешь ты? Ты вроде бы цела, какую же часть себя ты ищешь? А может, ты сама часть воды, от которой тебя оторвали, может, потому и не умеешь кричать? Как не умеют кричать отдельно взятые руки и ноги человека. Отдельно взятые, они становятся просто кусками мяса… А может, и душа является частью живого тела, и когда ее отделяют от жизни, может, и она, как выброшенная на сушу рыба, молча пляшет свою смертельную пляску? У одних это длится дольше, у других меньше»…

Рыба уже перестала прыгать и лишь беспомощно разевала рот.

Алла, конечно, была посмелее Беллы: взяла все же рыбу в руки. Та, будто ожив, снова задергалась, забила хвостом, но Алла не выпустила ее, сжала покрепче и крикнула радостно:

— Папа, папа! Смотри, какая она большая!

Рыба и в самом деле попалась немалая. Радужные пятна вдоль ее тела сверкали на солнце и казались изумленными глазами, глядящими на чуждый мир.

Все радовались рыбе, и Матрона старалась поддерживать общее настроение.

— Этой рыбой можно всю семью накормить, — с деланной улыбкой произнесла она.

Доме еще не отошел от азарта и радовался, как мальчик.

— Такой большой рыбы я никогда не ловил, ни разу в жизни! — ликовал он. — В ней, наверное, не меньше, чем полтора килограмма!

При этом он дрожал, но не азарта вовсе и не от радости, а потому, что слишком долго просидел в ледяной воде. Горная река она и есть горная река.

— Что-то я замерз. Аж до костей пробирает.

Он был в мокрой майке Мокрые штаны засучены до колен.

— Смотри, не простудись, — сказала Матрона. — Выжми хотя бы майку, простуда начинается со спины.

Он лишь рукой махнул в ответ:

— Все равно в воду лезть. Хочу еще в два места наведаться, может, и там поймаю что-нибудь.