Существуют какие-то светлые идеи и есть какая-то темная жизнь и вот эту темную жизнь нужно приблизить к свету, т. е. переделать ее так, чтобы она стала идейно прозрачной. А становится она прозрачной через осуществление. Нет слова более загадочного, чем «осуществление». Ведь осуществить – это значит проявить темные стороны осуществленного светлого, сделать его непроницаемым.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. – М., 1865. – Т. 1. – С. 640.
2. Батюшков Ф. Спор души с телом. – Спб, 1891. – С. 309. 3. Бессонов П. Калики перехожие. – 21. -
3. – М., 1861. – С. 421.
4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. – М., 1985. – Вып. II. – С. 241.
5. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. – М., 1978.- у? с 570
6. Зомбарт В. Буржуа. – М., 1924. – С. 336.
7. Зомбарт В. Евреи в образовании современного хозяйства. – Спб, 1910. – 63 с.
8. Максимов С. Бродячая Русь. – Спб., 1877. – С. 465.
9. Пришвин М. «Леса к «Осударевой дороге» // Наше наследие. – М., 1990. – № 1. – С. 64-85.
10. Соколов Ю. Весна и народный аскетический идеал // Вестник русского географического общества. – Спб., 1851, 2, 3. – Кн. 6. – С. 79-91.
11. Стахович М. Народные приметы в отношении к погоде, земледелию и домашнему хозяйству // Вестник русского географического общества. – Спб., 1851, 2, 3. – Кн. 6. – С. 1 – 14.
12. Тойнби А. Промышленный переворот в Англии. – М,: 1924, – С. 172.
13. Успенский Г. Власть земли. – М., 1985. – 400 с.
14. Федотов Г. П. Тяжба о России. – Париж, 1982. – 186 с.
15. Федотов Г. П. Россия, Европа и мы. – Париж, 1973. – 140 с.
16. Шестов Л На весах Иова. Странствия по душам. – Париж, 1929.
17. Эрн В. Сковорода. – М, 1912, – С. 85.
Глава XII.
ЭКОЛОГИЯ КАК КОСНОЯЗЫЧИЕ КУЛЬТУРЫ
Эйкос – дом. Для грека. Вообще-то греки знали толк в космосе. В домах они не разбирались, то есть они в них не жили. Греки, если верить тому, что о них говорят, любили агору. Публичные места. Домой они приходили переночевать. А это можно было сделать и на постоялом дворе. В маленькой темной комнате полуподвала.
Светлую комнату мог себе позволить царь. Например, Агамемнон. Главный зал его дворца подавлял ахейца своими размерами: десять на двенадцать.
Но дело не в этом. Дело в крыше. Вот есть она над головой или нет ее. А это-то греку как раз и было непонятно. Ведь главная часть его дома -открытый двор. Да у него и космос какой-то странный. Как проходной двор. Без дна. Без определения.
В России же космос – это не проходной двор. У нас это дом. Вернее, крыша, то есть дно. Вообще-то русский дом без излишеств. Без особых украшений. Но в нем есть все-таки какая-то завершенность. Есть верх, низ и середина. Есть мыши, кошки и домовой, который следит за порядком. Домом не овладевают. В него вселяются. Его обживают. По уму.
В Европе умен тот, кто сам думает. В России же и ум определен домом. Вернее, он зависит от того, все у нас дома или не все. Или кто-то в экзистенции. Если все дома, то ты умный. Если не все, то глупый. И вот у дома-ума-космоса крыша поехала. Мир стал рушиться. Мышка поднялась на кошку, бабка – на дедку, а дедка – на домового. Машина цивилизации наехала на крестьянина и раздавила его.
Произошла антропологическая катастрофа. Крестьянин умер. И крышу культуры (ума-дома-космоса) держать стало некому. А если ее не держать, то не будет и содержаний. Их и не стало. За антропологической катастрофой последовала культурная.
Все стало городом. Даже деревня. А деревня – это место соприкосновения человека с бытием. Вот он с ним соприкасался и что-то было абсолютным. Была непосредственность и подлинность, то есть были феномены, которыми декодировался смысл встречи человека и бытия. Но мистериальное касание земли, то есть бытия, исчезло. И проступило эротическое прикосновение чиновника к папке, мастерового – к деньгам. Слова, в которых переживался факт встречи с бытием, еще существуют, а самой встречи уже нет. То есть нет шифра к письменам души. Что-то в ней написано, а что? Непонятно.
И вот на непонятные письмена, как на икону, наносится еще один рисунок. Еще один текст. Происходит вторичное кодирование тела (и души) человека. Крестьянин, как исписанная страница, которую не выбрасывают в корзину, а используют для нового письма. Возникает возможность перебивки одного текста другим. Сквозь одни письмена проступают другие. Появляется бессознательное, то есть коллективное бессознательное, плата за вторичное кодирование культуры. Все стало относительным. Везде история. Всюду следы. Кругом игра.
Теперь доминирует культура различий. Дело возделывания того, что само по себе не бывает. И это город. То есть город – это символ несостоявшейся встречи с абсолютом. С Бытием. С землей. Вторичный код накладывает запрет на соприкосновение с подлинным. И не потому, что с ним нельзя встречаться. А потому, что его нет. Не существует реальности подлинного. А значит нет и самой реальности. Абсолюта нет, и мы невротики. Наш невротизм задан вторичным кодированием языка культуры. Этоса истории. Все живут по своим представлениям.
Никто никого не слушает. Никто никого не понимает. Все делит и разделяет.
Человек идет по следам сознания. Но эти следы не приводят к бытию. Куда ни кинь, везде клин. Всюду сознание. Вот мистики. Но их прозрения не результат встречи с абсолютом. В них говорит коллективное бессознательное, то, что уже было сознанием. Быть – значит быть маргиналом.
Невротический стиль городской жизни искушает эстетикой оформления поверхностей.
Глубина – псевдоструктура патовой поверхности. Город – это верх поверхности. На него ориентируются. К нему стремятся. В нем хранят образцы вторичной культуры.
Его чревом порожден эталон поведения. Нормы вкуса. Ты еще не вкусил, а нормы вкуса уже заданы. И осуществлены. В городе. Поведение определяет не твой быт. И не живая традиция. А книга. Город – это и есть книга. Он держится сцеплением тел на поверхности книжной культуры. Его держит клей. Город – это ад, рожденный воображением оседлых.
Первыми это заметили романтики. В Германии. Затем сла-вянодилы. В России.
Романтики и славянофилы успели подобрать некоторые обломки дословной культуры.
Составили опись. Возникла экология культуры. Началось третичное кодирование человека и одновременно деконструктивное вторжение в первые два кода.
Вот дом, а вот – экзистенция. И экзистенция отделяет человека от дома. Она гонит его за порог быта оседлых, к тому, что на обратной стороне мира. К его лицевой части. К кочевникам. Гонит и сбивает в стадо. В кочевое тело экзистенции. Но оседлость не знак, указывающий на кочевника. Она становится означающим в патовом пространстве. На поверхности целого. Экстатическое существование бездомных не нра вилось Конфуцию. Не любил его и Хайдеггер. А Сартр любил. Он экзистенциалист.
Экзистенциализм – это городской романс европейского кочевника. Сознание монады, кочующей по поверхности пата. В нем рационализируется желание коллективных одиночек. Бездомных в доме бытия.
Экология деконструирует порог первоначального разрыва с домом. Экзистенция города утратила свою сакральность. Она слишком долго жила в складках тела индустрии и говорила на языке экономической эффективности. Экология объективирована как способ разоблачения индустриального мифа и тех текстов сознания, которые были рождены внутри этого мифа. Мифа нет, а наколка, то есть письмо на теле души, осталось.
