Никто не властен над делом, если оно уже сделано. Сделанное дело властвует над человеком и природу этой власти ничто не может изменить. Если мы виновны, то наша вина абсолютна. Для того чтобы избежать вины, нужно избегать тотальности дела. «Неделание» – это та яма, в которую проваливается человек после того, как он потерял душу. Не делая добра, не получишь зла. Если нет души, то добро находится где-то вне дел, т. е. когда мы не-у-дел, мы добры. Но это добро не имеет силы и оно легко замещается представлением о благе безделья праздного класса.

В мире еще-не-дел пребывает добро. Но это значит, что в мире дел оно убывает.

Прибавляя сделанное к сделанному, мы умножаем зло, и этим умножением обнаруживаем конечность блага. Если нет души как души, то добро конечно. И исчерпаемо. Ведь совокупность не существует рядом с делами, ибо она сама есть дело. Если душа не самость, а пучок дел, если она не единство, а комплекс желаний, то она мнима. То есть существует иллюзия души, а не душа. Персональных душ больше не существует, их заменяет переселение деперсонализированных душ.

Теоретики Новой Европы, отказавшись от души, заменили ее сознанием, основывая единство личности на единстве самосознания, а не на единстве вечной субстанциальности души. Но всякое единство принуждает, любое объединение тоталитарно. Если мы разрушаем единство нации, общества, души, то почему бы не разрушить и единство самосознания. Новое язычество разрушает этот последний бастион Европы в поисках космической тотальности. В личной памяти о прошлом слишком много тоталитарности. «Непомнящий» – вот наше естественное состояние. Или, что то же самое, «впервые рожденный», но это уже определение новых варваров. Без памяти «Я» – каждый момент новое «Я».

Единство самосознания – ненадежная опора для личности. Нет никаких препятствий для того, чтобы это единство не распалось на пучок ничем не связанных друг с другом свойств.

Новое язычество родилось в картезианском различении души и тела и возмужало в антропософской деперсонализации личности. В постмодернизме оно уже спасает себя не от цепи рождений, а от цепи рассуждений. У Декарта было 2 элемента, у Штейнера – 4 (или 7). Эти элементы соединяются и разъединяются, складываются и вычитаются. Но того, что бы их объединило в одно целое, нет. Например, ты заснул и астральное тело отделилось от физического и эфирного. Крутнул калейдоскоп, и выпадает новая картинка. «Такая дезинтеграция целого, разъединяющая самостоятельные части его, оставляет каждую сферу следовать ее особым путем» (8, с. 101).

Для того, чтобы избежать ловушки, в которую попадают христиане, русские философы поставили понятие личности вне различения души и тела. Личность не исчерпывается ни сознанием, ни бессознательным. Тело включается в состав личности, если личность есть центр собирания. В плане соборности все личности одинаковы и не поддаются децентрированию, т. е. «Я» – это ведь и отец, и мать, и друг, и жена, и бог знает кто (или его отсутствие). Но это «Я» не раскладывается на пучок неких атомных свойств. Оно вообще «не состоит из», а длит длящееся. Например, в комплексе Эдипа живут тысячи эмоций, когда-либо связывавших детей и родителей, но это не значит, что этот комплекс раскладывается на тысячу эмоций. Он воспроизводит и длит полноту изначального аффекта. Пока есть братья, будут жить и чувства Каина к Авелю. И в этом смысле каждый из нас Авель или Каин (5, с. 116).

Эллипс соборности упаковывает и, как в магнитной ловушке, удерживает изначальные эмоции, чувства и аффекты. Эллипс их удерживает, а круг – нет, ибо в нем нет того, что объединяет лук и лиру, т. е. нет совпадения противоположного. Между тем Европа стремилась поправить «эллипс» и превратить его в идеальный круг. И поправила. Но всякий круг монистичен и тотально тотализирует все, что попадает в него. Постмодерн децентрирует круг в предположении, что круг есть, а центра у него может и не быть. Фактически же он разбивал круг Европы на бесконечное множество маленьких кругов. Плюрализм модерна ведет к постмодернистскому выводу об уничтожении идеала всякой целостности, платоновского круга вообще, в модернизме которого рождается-современный европейский плюрализм, т, е. многокружие, или, индивидуализм с правами личности.

Новоязычники смещают центр бытия так, что центр как будто бы и есть, но круга нет. Ибо центр везде. Или, что то же самое, нигде. Новоязычники гнались за бытом.

Теперь они гонятся за смыслами. Но смысл погони за смыслами в бессмысленности погони за бытом.

После того как распались категориальные скрепы новоевропейского сознания и человеческий мир стал держаться на склейках из экзистенциалов, пришла пора и для того, что разлагает всякие экзистенциалы. Я имею в виду потенциал апатии. Апатия – не понятие ума и не экзистенциал. Ведь понятие – это непрерывно воспроизводимое состояние, в котором нами с умом делается то, что иным образом сделать нельзя. Или, что то же самое, оно как мушку ружья, сбивает наш взгляд с видимого на невидимое.

Экзистенциалы вне ума. Например, страх – это не понятие, а экзистенциал. То есть в мире есть то, что существует нашими страхами. Существующее страхом и есть страх. В этом смысле сущность человека не интеллигибельна, а экзистенциальна, ибо есть нечто, что держит себя в нас страхом или заботой.

Апатия не экзистенциальна. Она ничего не держит и потому бессодержательна. В апатии важен пат, нулевой вариант человеческого существования. Пат эпатирует субстанциальным равенством. Равнодушие – душа пата, потенция к импотенции и в этом смысле пато-потенциал. Войти в апатию патовой ситуации можно, а выйти нельзя. Пат – это бесконечный тупик в картинной галерее. То есть жизнь прошла, а иллюстрации к жизни остались. Вернее, только они и остались, как клипы пата, и по этим иллюстрациям нужно восстановить текст жизни. Клипы пата не мыслят. Они рассматриваются, как картины. Клип и есть картина, только нет сознания, которое бы могло заполнить пропуски между клипами. В пропусках пат, а не восстановимое бытие. «…Пат, вечный шах, тщета, Ничья, классическое ничто, Гегелевская мечта».

И. Бродский. Назидание., Л., 1990, с. 178.

Пат обнажает существование в виде суммы нолей, т. е. отменяет бытие как реальность. Апатия устремляется к нулевому волению и теряет чувство реальности.

Клип отменяет сознание, создавая клиповое сознание^ которое реагирует только на удар. Картина слепит ослепленных, звук оглушает оглушенных, Клип выбивают клипом.

Нереальное неопределено в этой клиповой оглушенности и слепоте.

Человек есть патовое существо, лишенное чувства реальности. Не может быть так, чтобы реальности не было, а чувство реальности было и была справедливость.

Вернее, в патовой жизни так и происходит. Реальность возникает в чувствах и вожделении и, возникнув, она начинает существовать в невозможности своего существования. Производность реальности – метафизическая основа апатии. Исчезло то, что могло иметь чувство сопричастности. Например, греки знали, что добрый человек – это человек, сопричастный добру. Добро выше человека, а выше добра – благо. Но вот и добро есть, и человек существует, а оопричастие исчезло. Все стало единичной субстанцией. Человека не стало. Клип растворил остатки тотальности «Я». Никто теперь не может сказать: «Я подумал». Патопатийный человек не говорит «я добрый», а «я был добром»; «я был мыслью» или «я был чувством», ибо я и есть набор клипов или, что то же самое, сумма нолей.

Чувства реальности нет у детей, у маргиналов и у тех, кто шизует. Да им это чувство и не нужно. Ведь они производят реальность. Одни в песочнице, другие – в тексте. Если мир есть текст, то патовый мир заполнен цитатами из текста.