— Разве таким тоном, милая моя, разговаривают с родственницей?

Маша покраснела и опустила взгляд на узоры своего любимого бухарского ковра.

— Это самый печальный день в нашей семье, — со скорбной торжественностью продолжал свекор. — И именно ты, Маша, виновата в том, что мы теперь в такой печали. Мы любили тебя как дочь, а предательство дочери — это как нож в сердце.

Маше казалось, что ничего глупее в своей жизни она не слышала. Впрочем, это было еще не все.

— И ведь кого нашла! — прошептал свекор и затряс молитвенно сложенными ладонями. — Милиционера! Какого-то гоя-шмоя!

Самое обидное, если уж на то пошло, было то, что этот самый милиционер, «гой-шмой», выбросил ее как использованную вещь. Но об этом было известно только ей.

— Я этого не потерплю, папа! — храбро сказал Эдик, хлопая по руке свою мамочку.

Чего умудренный жизнью Светлов-старший не любил делать, так это горячиться. Он был намерен овладеть ситуацией и устроить так, чтобы никому из близких, включая и Машу, которую он «полюбил как дочь», не сделать больно — не оскорбить и не обругать.

— Потерпишь, — сказал он сквозь зубы, адресуясь к единственному отпрыску. — Сделаешь так, как посоветует тебе папочка. Ты уже проявил себя — у тебя жена встает на карачки перед кем ни попадя.

Да что, в конце концов, Маша теряла? Семейные воскресные обеды, на которых кусок в горло не лезет, потому что все заняты промыванием ее мозгов. Все, что можно было впитать полезное, она уже впитала: научилась у свекрови готовить заливное, а объедки с тарелок счищать не в помойное ведро, а в унитаз. Довольно с нее ночных разборок с Эдиком, который по-прежнему все норовил подобраться к ней со своим термометром.

— С меня довольно, — холодно сказала Маша. — Остальное, я думаю, вы решите без меня.

Ее резкий тон пробудил в свекре чувство, близкое к восхищению.

— Если бы ты была моей женой, — мечтательно проговорил он, — я бы сумел с тобой договориться…

— По крайней мере, в этом случае, я уверена, мы не стали бы вмешивать в наши дела родителей, — заметила Маша.

Свекор ей явно симпатизировал.

— Я сделал для Эдика все, что было в моих силах, но он оказался недостоин моих усилий. Я пытался научить его жизни, но он, видно, пошел не в меня. Он слабак.

— Однако вы послали человека, чтобы следить за мной! — воскликнула Маша.

— А ты считаешь, что было бы лучше, если бы мне рассказали об этом чужие люди?

Маша почувствовала, что выдержка изменяет ей и на глаза наворачиваются слезы. Между тем свекор уже с готовностью протягивал ей свой белоснежный, надушенный носовой платок.

— Я хочу, девочка, — сказал он, — чтобы вы оба не горячились. Чтобы все пока осталось по-прежнему. Ваш добрый папочка готов все простить и даже более того…

Что он подразумевал под словами «более того», он не уточнил, а Маше было не до расспросов.

— Не нужно горячиться, не нужно затевать развод, дети мои, — продолжал он. — Кому от этого будет хорошо? Никому не будет хорошо.

Эдик нервно покашлял.

— Никому не будет хорошо, — повторил свекор. — Что ты на это скажешь, Маша? — спросил он. — Признайся, что у тебя на сердце!

Единственное, что было у Маши на сердце в тот момент — это мерзопакостное ощущение, что она, бедная, осталась в целом мире одна-одинешенька. Плюс еще ужасная усталость.

Она взглянула на Эдика, на лице которого была написана полная покорность судьбе. Он хорошо понимал, что скрывалось за мягкими и обтекаемыми формулировками родителя, который, очевидно, уже успел посоветоваться со своим Яхве и получить соответствующие указания. И он не испытывал ни малейшего желания оказаться в роли ветхозаветного младенца, над которым, как над ягненком, богоизбранный папаша был готов занести жертвенный ножик.

Случилось то, что не могло не случиться. Забыв про термометр и воскресные промывания мозгов, Маша почувствовала жалость к мужу и даже элемент собственной вины. Не так-то просто было все в этой жизни.

— Что скажешь, Маша? — терпеливо повторял свекор.

— Может быть, действительно, надо все оставить как есть, — тихо сказала она.

— Заверяю тебя, что все еще отношусь к тебе как к родной дочери… Ты постараешься вести себя благоразумно?

Маше это было совсем не трудно пообещать. С Борисом все и так кончено. А с Эдиком у нее все-таки был ребенок. Хотя и мертворожденный. Она сдержанно кивнула.

— Ты знаешь, — продолжал Светлов-старший, — я даже тобой восхищаюсь. Ты такая кроткая. Ты напоминаешь мне Руфь, собирающую колосья.

— Ну уж это вы хватили, — заметила Маша, вытирая слезы.

— Да-да, — кивнул он. — А еще я хочу, чтобы ты была мудрой. Мудрой, как Сарра.

— Ну этого я никак не могу обещать, — честно призналась Маша. — К тому же Эдик — не Авраам. И даже не Исаак с Иаковом…

— Это еще неизвестно, — обиделся Эдик.

Вспомянув праотцев и праматерей, можно было считать, что ситуация проработана со всей основательностью. И был день, и была ночь. А жизни не было.

Итак, подруги сидели за кофе и болтали о том о сем. Воспоминания освежили в Маше острое ощущение одиночества. Рита с тревогой заметила, что она опять разнервничалась. Ее дрожащие пальцы накручивали волосы, а ноги словно были готовы вот-вот пуститься в отчаянный пляс.

Конечно, Рита понимала, что для Маши настали нелегкие времена и что лучше бы не оставлять ее одну. Однако она нетерпеливо теребила сумочку и всячески давала понять, что ей пора идти.

В конце концов, и у Маши полным-полно дел. Нужно распаковаться, убраться, привести в порядок бумаги, разложить вещи. Словом, работать, работать и работать. Кажется, это единственное, что осталось в жизни.

Однако эгоизм не так-то легко побороть. Маше так хотелось, чтобы подруга побыла рядом еще немного. Помогла избавиться от мучительных мыслей. Впереди ее не ждало ничего, кроме суетливой борьбы неизвестно за что. Телевидение и незаживающие семейные раны. Она не боялась борьбы. Она не боялась ничего. Но ее тайной мечтой было, чтобы, нахлебавшись за день, прийти домой и успокоить сердце в объятиях брюнета, в жилах которого течет кровь волка.

— Как насчет сегодняшнего ужина с господином Зориным? Может, отложим?. — поинтересовалась Рита, недвусмысленно давая понять, что ей, увы, нужно идти.

— Нет, не нужно. Лучше уж мне согласиться на это шоу. Должно же у меня хоть что-то быть в жизни! — печально воскликнула Маша, кусая губу.

— Не хнычь! — строго сказала Рита. — Когда ты хнычешь, ты снова похожа на Эдикову жену! Тебе это не идет.

Маша не выдержала и рассмеялась. Что и говорить, Рита умеет расшевелить. Однако сохранять бодрый вид — довольно утомительно.

— Ладно уж, иди, — поспешно проговорила Маша, чтобы снова не впасть в уныние. — Если я до сих пор не на кладбище, то только благодаря тебе. Ты настоящая подруга.

— И на том спасибо. Думаю, ты в курсе, что Иван и я — всегда к твоим услугам.

— Иди, иди.

— Я-то, конечно, пойду. У меня дел по горло. А тебе советую на забывать, что тебе еще должен позвонить твой полковник! Только имей в виду, что вообще-то вокруг полно других мужчин и все они — голодные волки. У тебя великолепное тело, потрясающие ноги. Даже абсолютно фригидный господин Зорин начинает пульсировать при твоем появлении. Стало быть, без работы ты не останешься. Вообще, способные журналисты и журналистки — его слабость.

— Ну это нам известно, — сказала Маша. — Он так трогательно опекает бойцов своего невидимого фронта… Кстати, ты, кажется, говорила, что с ним придет еще какая-то шишка?

— Всего-навсего наш спонсор. Один из директоров нефтяного концерна.

— Я надену самую короткую юбку и самую прозрачную блузку.

— Дурочка, — улыбнулась Рита. — Единственное, что тебе нужно, — это хорошенько отоспаться. Почему бы тебе не вырубить телефон и не забыть обо всем на свете? Хотя бы ненадолго.

— Мне бы нужно позвонить маме, — вздохнула Маша.