— Готово! — выдохнула Маша, одним духом составив требуемый документ. — А то, что я в школе окончила курсы машинописи, нужно было указать? — спохватилась она.

— Если собираешься работать машинисткой, — усмехнулась Рита.

— То есть как?

— Ладно, — смилостивилась Рита. — Про свои машинописные способности тебе лучше умолчать.

— А в чем будет заключаться моя работа? — робко поинтересовалась Маша.

— Там увидишь. В общем, будешь делать, что скажут. И будешь делать хорошо. Пока не обучишься телевизионному ремеслу.

— А потом?

— Если не проговоришься, что умеешь печатать на машинке и тебя не засадят за нее на всю жизнь, то получишь то, о чем мечтаешь…

— А… о чем я мечтаю? — осторожно поинтересовалась Маша,

— Ну, это у тебя на лице написано, — подмигнула ей Рита.

— Что написано?

— Что ты мечтаешь быть ведущей. Работать в эфире.

Маша задумчиво закусила нижнюю губу.

— Или не мечтаешь? — спросила Рита.

— Наверное, мечтаю…

Если честно, в настоящий момент Риту Макарову меньше всего заботило то, о чем мечтает Маша. Она хотела добиться одного — чтобы та любой ценой вернула себе былое очарование.

— Будешь являться ко мне раз в неделю, чтобы я видела, как идут твои дела, — потребовала она. — Я поверила в тебя, Маша Семенова. Теперь ты стала частью моей души!

Маша слегка покраснела, а Рита, подсев к ней, обняла подругу и нежно прошептала на ухо:

— Тебя ждет блестящее будущее… Но как бы ты высоко ни залетела, как бы изумительно ни выглядела, я хочу, чтобы ты навсегда запомнила, как ты чувствовала себя в своем теперешнем положении! Ты должна помнить, что выглядела так отвратительно, что я даже побоялась показывать тебя коллегам… И никогда впредь не занимайся самоуничтожением!

На глазах у Маши появились слезы.

— Но почему ты со мной так нянчишься? — прошептала она.

Рита пристально посмотрела на нее, а потом звонко рассмеялась:

— Да потому что я безумно влюблена в телевидение! А телевидение задыхается без таких великолепных, милых и темпераментных женщин, как ты!

— И как ты! — взволнованно воскликнула Маша.

— Само собой, радость моя, — улыбнулась подруга.

Маша как штык являлась к ней каждую неделю. Все это время Рита была, как никогда, с головой погружена в работу, и часто у них не было минуты, чтобы переброситься друг с другом парой слов. Дома у Риты постоянно шумела-гудела компания коллег, с которыми та решала какие-то важные постановочные и финансовые проблемы. Маша становилась посередине комнаты и, сбросив кому-нибудь на руки свой голубой песцовый полушубок, эффектно приподнимала юбку повыше и, поводя бедрами, дожидалась реакции. И дожидалась, надо сказать, недолго. Иван Бурденко тут же делал большие глаза и, показывая большим пальцем вверх, восклицал: «Во-о!» Потом Маша видела, как светлело озабоченное лицо Риты и на лице подруги появлялась радостная улыбка, которая без всяких слов говорила о том, что дело идет на лад. Прочие же гости, наблюдая это бесплатное представление, изумленно раскрывали рты и оставались в таком положении, пока Маша не исчезала — времени у нее было в обрез, нужно было лететь на очередное культурно-оздоровительное мероприятие.

Наконец два долгих месяца миновали. Победа духа над плотью была полной и окончательной. Маша снова сидела на уютном диване дома у Риты. На этот раз у нее в руке была авторучка, а на обольстительнейших коленках, которые больше не имели ни малейшего сходства с блюдцами, лежал деловой блокнот. Она ожидала результата переговоров между Ритой Макаровой и Артемом Назаровым.

— Да, она здесь передо мной и рвется в бой, — говорила Рита в телефонную трубку. — Не за что, Артемушка. Целую.

— Завтра в полдень, — сказала она Маше, положив трубку, — он будет готов увидеть тебя во всем блеске, а ты постараешься ему понравиться.

— Не знаю, как тебя благодарить, Рита… — вздохнула Маша.

— И слава Богу. Не хватало, чтобы ты еще начала кого-то благодарить, — воскликнула подруга. — Прошу тебя, оставайся неблагодарной девчонкой и великолепной женщиной!

Преднамеренно или нет, но Останкинский телецентр был задуман и возведен таким образом, что представлял собой нечто космически-обособленное, наподобие гигантского метеорита, совершающего в пространстве невидимых гравитационных полей безотносительное движение по траектории бесконечно малой кривизны.

Маша проникла внутрь здания через один из главных подъездов, с помещением вроде отстойника, где вновь прибывшие с паспортами наготове дожидались получения групповых или индивидуальных пропусков, чтобы просочиться мимо пятнистых спецназовцев в вестибюль.

— Вам на второй этаж прямо по коридору, — сказал один из них, вручая Маше разовый пропуск, и назвал номер студии.

Изнутри телецентр представлял собой что-то среднее между вокзалом и бюрократическим учреждением. Та же безликость и обшарпанность, те же бесчисленные двери с табличками с именами и названиями служб и бесконечные коридоры с ярко освещенными коммерческими киосками на каждом углу. Единственным, но исключительным отличием был какой-то неуловимый фантастический флёр, который лежал абсолютно на всем, преображая пространство и обычные предметы в их зазеркальную противоположность. Скоро Маша поняла, откуда лилась эта светоносная энергия. Ее источниками были изолированные аудитории, над дверьми в которые зажигались и гасли табло с надписью «Тихо: идет запись!». Сгустки этой энергии выплескивались, когда двери на мгновение приоткрывались, чтобы впустить входящего, и там, в глубине, в неясной полутьме что-то сияло и пульсировало… Впрочем, может быть, это Маше только казалось.

Итак, она поднялась на второй этаж и прошла по длинному коридору, выстеленному мягким ковровым покрытием и отделанному чем-то лунно-серым, отчего уши словно слегка заложило, а в глазах стояла серебристая рябь, пока, наконец, не оказалась перед искомой дверью, за которой разместился отдел новостей. Она вошла и увидела еще одну дверь — на этот раз раздвижную стеклянную со строгой надписью, извещающей, что посторонним вход воспрещен. Со всей решительностью, а на самом деле весьма застенчиво она преодолела и эту преграду. Несколько секунд она дезориентированно озиралась вокруг, а затем перед ней материализовался человек без возраста с сигаретой, которая плясала в его элегантно отставленной руке и с выцветшими волосами и глазами. Этот был тот самый наследный мелкопоместный дворянин тележурналистики.

— Артем Назаров, — представился он, протягивая руку. — А вы, смею предположить, та самая Маша Семенова. Что ж, пойдемте.

Он был похож на большую лакированную марионетку. Он и двигался так же — прерывисто и словно против собственного желания.

Маша уже успела прийти в себя и осмотреться. Отдел новостей являл собой рукотворный хаос письменных столов, стеллажей и кресел, и Артем Назаров не без труда пробирался в лабиринтах, проложенных сквозь нагромождения офисной мебели. На каждом столе находились телефон и телевизионный монитор — только изображение, никакого звука. На одной стене была укреплена громадная доска, к которой пришпиливались листки со всей текущей информацией — сообщениями, дополнениями и изменениями.

— У нас тут все в движении, — пояснил Артем. — Если в последнюю минуту перед выдачей информации в эфир появляется что-нибудь любопытное, все расписание мгновенно меняется.

Непосредственно у информационной доски располагался такой же громадный стол, вокруг которого и сосредоточивалась вся суета. За столом дежурило несколько операторов на телефонах и коммутаторе, с помощью которого они поддерживали связь с мобильными телевизионными группами, службой «Скорой помощи», пожарными и милицией. Информация мгновенно редактировалась и поступала на телефоны, а затем подавалась на микрофоны в студию — так что телерепортеры имели возможность в любой момент включиться в эфир или оставить сообщение в записи.