– И ты ей наврала?

– Могла бы без зазрения совести. Только ты же не звонил, так что врать было незачем.

– А что еще можешь сообщить о ней?

– Цвет чулок, духи, которыми она пользуется, где покупала свои сумочку и туфли. Знаю, что была замужем и развелась, что у нее есть дружок, за которого не прочь выйти замуж, но он помалкивает об этом. И возможно, так и не сделает ей предложения. Она вполне откровенно призналась мне, что заарканить его довольно трудно...

– Короче, – прервал я, – обычный бабий треп.

– Попал в точку!

– А что ты рассказала о себе?

– Ничего.

– Где вы болтали: у тебя в конуре или в приемной?

– В моей комнатушке. За неимением места ей пришлось присесть на край стола, чтобы пооткровенничать... Ножки у нее что надо!

– О’кей. Думаю, она вернется.

Повесив трубку, я вновь занялся ожиданием.

И опять ровным счетом ничего!

В три часа дня я позвонил Берте Кул.

– Где, черт подери, ты ошиваешься? – рявкнула она.

– По уши в деле.

– В каком деле?

– Это не телефонный разговор.

– Селлерс пытается добраться до тебя. Ему есть о чем с тобой поговорить.

– И я бы хотел встретиться с ним, но мне нужно перед этим залатать пару дыр в своей версии.

– Мне тоже нужно поговорить с тобой.

– О чем же?

– Дональд, я хочу быть уверенной на сто процентов, что мы не утаиваем от полиции никакой информации. Селлерс подвел черту. Если мы не скажем ему, кто наш клиент, нас оставят без лицензий. Он согласен даже на то, чтобы мы сообщили эту информацию устно и без свидетелей, и пообещал держать в тайне, от кого получил эти сведения, но если мы намерены играть в молчанку, то они под тем или другим предлогом прикроют нашу лавочку. Дал понять, что полиция не потерпит, чтобы в таком важном деле, как убийство, частные детективы водили их за нос.

– Когда он сказал тебе это?

– Вчера после обеда и повторил сегодня в девять часов утра.

– И ты раскололась?

– Нет.

– Был ли он во второй половине дня?

– Нет, не был.

– Звонил?

– Тоже нет.

– Значит, ты все же раскололась.

– Ничего подобного.

– Берта, не ври!

– Черт с тобой, раскололась! Должна же я спасти свою шкуру!

– Вот как? А я-то ломаю голову, почему Селлерс не нашел меня, чтобы прижать к ногтю. Ему это уже не нужно, раз взял тебя на пушку.

– Но все это неофициально. Он обеспечит нам крышу.

– Какая чушь!

– У меня не было выхода! Пахнет жареным. Ты читал о том, что творилось вчера в суде?

– Нет, а что?

– Окружной прокурор пытался взять отсрочку из-за смерти Ронли Фишера. Защита встала на дыбы. Кончилось тем, что суд предоставил прокуратуре сорок восемь часов для назначения нового представителя обвинения и на его ознакомление с делом. Похоже, что все думают, что Фишер что-то раскопал, нашел какого-то потрясающего свидетеля, которого собирался представить суду. Окружной прокурор не может допустить проиграть процесс против Клиффса, а полиция – чтобы убийство Фишера осталось нераскрытым. Заглядывают через лупу под каждый камешек, трясут всех подряд.

– Ну, – заметил я, – это только подтверждает твои слова о том, что нам не по зубам тягаться с полицией.

– Как и о том, что тебе не мешало бы немного сбить спесь и хотя бы убедить Фрэнка Селлерса, что ничего не скрываешь, – ну и помочь ему, что ли, своей смекалкой.

– Моя смекалка до сих пор была ему до лампочки.

– А вот теперь понадобилась.

– Перебьется!

– Сам-то ты где?

– Не скажу!

– Черт тебя подери – что это еще за фокусы. Как это «не скажу»? Я же твой партнер. Ты не можешь...

– Ты передашь Селлерсу.

– Ну и что?

– Я еще не готов к встрече с ним.

– Зато он готов... Спит и видит!

– Этого-то я и боюсь, – ответил я и повесил трубку.

День тянулся ужасающе медленно.

Ничего не происходило. Словно затишье перед бурей.

Я включил радио. Передавали, что суд по делу Стонтона Клиффса и Мэрилен Картис по обвинению в убийстве жены Клиффса возобновится завтра, и что окружной прокурор назначил для участия в процессе своего нового помощника, и что полиция отрабатывает версию, будто Ронли Фишер опрашивал пока еще не известного свидетеля по этому делу, когда его настигла смерть.

В четыре часа дня я решил, что сыт по горло ожиданием. В комнате стоял телевизор, и, опустившись на пол, я прикрепил к нему снизу с помощью клейкой ленты добытые мною отпечатки пальцев.

Упаковав свою сумку, я уже собрался уходить, когда в дверь тихо постучали.

Я подошел и открыл дверь.

Мне не доводилось видеть Карлоту Шелтон во плоти, но ее фото встречал в прессе неоднократно.

Плоть у нее была на загляденье.

Сделав вид, что совершенно застигнут врасплох, я промямлил:

– Вы... откуда же... Я... Добрый день!

– Добрый день, – отозвалась она. – Позвольте мне, пожалуйста, войти?

Переступив порог, она закрыла дверь за собой и стояла, заложив руки за спину, пристально меня разглядывая. Затем улыбнулась. Казалось, в этой блондинке с длинными ногами жизнь бьет ключом. У нее глубокие, голубые глаза, а на губах играла обещающая улыбка.

– Что ж, Дональд, – сказала она.

– Вы знаете, кто я?

– Конечно же, знаю, и кто вы, Дональд, и чем занимаетесь. Теперь ответьте, Дональд, что вы пытаетесь пришить мне? Я Карлота Шелтон.

– Уверяю вас, что ошибаетесь!

Она приблизилась с присущей ей похотливой грацией, которая привлекала внимание к ее походке.

– Не возражаете, если я присяду? – спросила она и, не дожидаясь ответа, опустилась в кресло, положив ногу на ногу. – Вы задаете слишком много вопросов. Вам так не кажется, Дональд?

– Но если ничего не спрашивать, то ничего и не узнаешь.

– Тоже верно, Дональд, но излишнее любопытство может обернуться для вас нежелательными последствиями... Здесь немного жарко. Не возражаете, если я сниму свой жакет.

– Поступайте, как вам заблагорассудится.

– До какой степени мне это не возбраняется?

– На ваше усмотрение.

– Ловлю на слове.

Она скинула жакет, подошла ко мне вплотную, обняла за поясницу и с напускной искренностью взглянула в глаза.

– Дональд, вы ведь не станете причинять вреда женщине, не так ли?

– Нет, если могу обойтись без этого.

Руки ее соскользнули с моей поясницы на бедра. Она еще плотнее прижалась ко мне.

– Я всегда благосклонна к моим друзьям, но ненавижу своих врагов.

– И правильно поступаете.

Она прижала к своим мои бедра, а затем вдруг отступила, расстегнула молнию и выскользнула из платья.

На ней остались трусики, бюстгальтер и чулки, а столь красивых ног, как у нее, мне еще, пожалуй, видеть не доводилось.

Она небрежно перекинула платье через спинку кресла и произнесла:

– Дональд, теперь убедились, что я люблю своих друзей?

Карлота приблизилась ко мне, вызывающе покачивая бедрами. Затем, пригнув мою голову левой рукой, внезапно ногтями правой впилась мне в лицо и провела ими по щеке, как граблями, отскочила, вскрикнула, затем схватила стакан и запустила в меня. Тут же подняв руку, рванула бюстгальтер, и он повис на одной правой бретельке.

Распахнулась настежь дверь. В комнату ворвались трое здоровенных мужчин.

– Хватайте его! – визжала она. – Хватайте же!

Один из них размахнулся, нацелившись мне в подбородок. Я попытался поднырнуть под удар, и его кулак заехал мне в лоб. Двое других схватили меня за руки. На моих запястьях защелкнулись наручники.

– Он пытался напасть на меня, – взвизгнула она и, рыдая, рухнула на кровать.

– Попался, приятель? – спросил один, обжигая меня взглядом. – Что теперь скажешь?

Я чувствовал, как кровь стекает по лицу и капает на рубашку.

– Можете обыскать меня, – ответил я. – Она вошла сюда пару минут назад и...

Карлота приняв сидячее положение, подняла свисавший с ее плеча бюстгальтер, натянула его и завопила: