Я оставила обеих женщин потерявшими дар речи от потрясения и убежала к себе, в маленькую комнатку на третьем этаже, под крышей. Я злилась на них, злилась на себя, злилась на Сета. Как они смеют оскорблять меня и смеяться надо мной? Я им всем покажу! Я стану самой красивой женщиной в Париже, все мужчины будут лежать у моих ног и по пять раз на дню умолять меня выйти за них замуж. Я буду носить персикового цвета шелк с черными бархатными бантами, у меня будут зонтик и мягкие кожаные перчатки. Я разобью все мужские сердца. И особенно одно сердце. Это одно я не просто разобью, я разорву его на множество кусочков и выброшу в реку. И он увидит, что потерял, и пожалеет об этом.

Я спустилась на второй этаж, в комнату мадам Одетты. Там я внимательно осмотрела свое лицо в зеркале, стоявшем на туалетном столике. Я должна стать такой же красивой, как Симона. Наверное, она красит губы, и, уж конечно, те красные пятна на ее щеках тоже ненастоящий румянец. Я открыла маленькую склянку и покрасила губы, затем помазала румянами щеки. Обернув косы вокруг головы, я еще раз осмотрела себя в зеркале. Вид у меня был довольно глупый. Но ведь Симону делает красивой именно ее одежда. Я взяла одну из шляпных коробок мадам Одетты и открыла ее. О, какая роскошная шляпка – то, что надо. Я надела шляпу, еле натянув ее, так как мешали мои густые волосы, взяла зонтик, раскрыла его и положила на плечо так, как я видела, сделала Симона, выходя из экипажа. Потом немного прошлась перед зеркалом.

– Что такое?! – В комнату вошла мадам Одетта. – Хватит, это последняя капля в чаше моего терпения! Что ты тут делаешь? Немедленно положи все на место! Ты меня слышишь? Сними шляпу! Убирайся из комнаты, пока я не прибила тебя!

Я стояла перед зеркалом, грустно качая головой.

– Ужасно. Она мне совершенно не идет.

– Это еще мягко сказано! – бушевала мадам Одетта. Она выхватила зонтик у меня из рук и сорвала с головы шляпку. – Я просто возмущена тем, как ты посмела разговаривать с моей гостьей, но это, оказывается, еще не самое худшее… – Она в гневе указала рукой в сторону раскрытого шкафа, а потом на коробочки и склянки на туалетном столике. Под густым слоем пудры и белил ее сморщенное лицо покрылось красными пятнами. – Кто разрешил тебе трогать мои вещи? Ответь мне! Это немыслимо. Мне стоит вызвать полицию. Немедленно убирайся из моего дома, слышишь? Мне плевать, куда ты пойдешь. Уходи отсюда сию же минуту!

Уголки моего рта горестно опустились. Я чуть не плакала.

– Мне просто хотелось посмотреть, на кого я буду похожа.

– Я могу сказать тебе, на кого ты похожа – на клоуна! Огромного, неуклюжего, отвратительного клоуна! О, есть ли на свете женщина несчастнее меня? – Мадам Одетта ходила из угла в угол, заламывая руки. – Я взяла тебя по доброте душевной, и вот чем ты мне отплатила! – Я не стала в эту минуту напоминать мадам, что работала на нее четыре месяца и не получила за это ни су. – Я больше не потерплю такого поведения. Убирайся!

Я с тяжелым вздохом опустилась на край ее кровати.

– О, – захныкала я жалобно, – и зачем я только приехала в Париж? Почему я не умерла вместе со своей семьей? Почему я позволила тому горгио взять меня с собой? Я никогда не хотела здесь жить. Почему…

– Ради Бога, прекрати скулить! – крикнула мадам. – Я больше этого не вынесу. Только посмотри на себя в зеркало!

– Мне никогда не стать настоящей женщиной, – грустно продолжала я, проводя руками по своей плоской груди. – Я навсегда останусь уродливой, большой и неуклюжей. И я никогда не буду красивой. Вы могли бы научить бедную девушку, – я повернулась к хозяйке, – но вы ненавидите меня. Я это понимаю. Все ненавидят цыган. Но ведь вы бы научили меня, как стать красивой, не будь я цыганкой, ведь так?

– Я… ты… что ты несешь?

– Вы великая женщина, – восхищенно сказала я, – и вы все еще красивы, несмотря на возраст. А со спины выглядите даже моложе Симоны.

– Хм! – Мадам Одетта гордо выпрямилась и кинула на себя довольный взгляд в зеркало. – Без сомнения!

– О да. – Мой голос был полон зависти. – Я думаю, что в молодости вы были самой красивой женщиной Парижа.

Мадам Одетта вся подобралась и заявила:

– Я была самой красивой женщиной Европы! Мужчины меня обожали! Я была самым восхитительным созданием, какое они когда-либо видели на сцене. Они осыпали меня подарками, драгоценными украшениями и мехами. А некоторые из них до сих пор еще навещают меня!

– Я знаю, – с жаром сказала я. – Я их видела собственными глазами! Вы такая счастливая! – Я встала и указала рукой на учиненный мною беспорядок. – Мне очень жаль. Я только хотела посмотреть, буду ли я когда-нибудь такой же красивой, как вы. Но я уродлива и знаю, что этого не изменишь. Я понятия не имею, что делать, с чего начать. И никогда этого не узнаю.

С безнадежным видом, вся поникнув, я поплелась к двери, едва переставляя ноги, словно что-то придавливало меня к полу.

– О… На самом деле это слишком… вернись, подойди ко мне, девочка.

Я подчинилась, всеми силами стараясь выглядеть не слишком довольной. Она проглотила мою наживку, но мне придется теперь вести очень тонкую игру. Я не имела права проиграть.

– Просто ты все сделала неправильно, только и всего, – миролюбиво заметила мадам Одетта. – Такими вещами надо пользоваться очень осторожно. Ты же не хочешь выглядеть, как размалеванная шлюха на улице?

– А кто это такая? – спросила я.

– Ну, ты понимаешь, – мадам Одетта сконфузилась, – женщина, которая…

– Похожа на куртизанку? – предположила я.

– Пожалуй, да, что-то вроде куртизанки. Но не будем об этом. Я хочу сказать, что никакая помада тебе не поможет, если ты не умеешь ею пользоваться.

– Но кто же меня научит? У меня в целом мире нет никого, кто заботился бы обо мне. Никто не поможет мне стать настоящей женщиной. Моя мать умерла, когда мне было всего три года, и у меня никогда не было подружек, с которыми я могла бы поболтать о таких важных вещах. Мой дедушка, граф Николай Ульянов… – я немного помолчала, чтобы подчеркнуть значение этих слов, – очень меня любил, но умер прежде, чем смог мне чем-нибудь помочь. Я одна, совершенно одна.

– Что ты болтаешь? – резко спросила мадам. – Граф? Твой дедушка? Ты сочиняешь!

– Нет-нет, клянусь, я говорю правду! – Я рассказала, как моя мать, Галина, сбежала с красивым цыганом, Грегором, и как она умерла, а ее отец, граф Николай Ульянов, долго меня разыскивал и наконец взял к себе в поместье. – У него было много земли и очень много крепостных. Мы с ним были очень близкими друзьями. И он взял меня в свой огромный дом в Москве. Но когда он умер, его сын возненавидел меня и хотел убить. Мсье Сет заступился за бедную сироту. Мы собирались найти мой табор, но всех цыган расстреляли казаки. – Я отвернулась и вытерла глаза рукавом. – Это было ужасно. Я видела их всех мертвыми.

Вот почему я осталась теперь одна-одинешенька на всем белом свете. – Я закрыла лицо передником, мои плечи вздрагивали от непритворных рыданий.

– Бедняжка! – Мадам Одетта громко высморкалась. – Вот, возьми платок и вытри глаза, малышка. И смой-ка всю эту краску с лица. Граф, ты говоришь? Так ты русская дворянка?

– В изгнании, – объяснила я грустно. – Я никогда не смогу вернуться в Россию, потому что там меня ждет смерть. Я должна жить среди чужих людей и целиком зависеть от их щедрости. А вы были так добры, мадам! Взять на воспитание бедную сиротку – нелегко было решиться на это. Да благословит вас Господь. Я стала вам такой обузой. Я не хочу и дальше омрачать вашу старость. Я ухожу. – Я сделала реверанс и повернулась.

– Подожди секунду, дитя, – сказала мадам Одетта. – Подойди сюда и дай мне посмотреть на тебя. – Она положила руки мне на плечи и заглянула в лицо. Мадам была очень низенькой, и ее макушка едва доходила мне до подбородка.

– У тебя интересное лицо, Рони. Скулы красиво очерчены, пожалуй, они даже очень изысканной формы! Ах, если бы у меня был такой овал лица, я была бы первой на парижской сцене. А твои глаза! Такие большие, теплые, совсем черные. Форма носа неплохая, да и подбородка тоже. Рот, конечно, великоват, но, когда ты наберешь вес, это не будет так заметно. Да, могу поспорить, что через пару лет ты будешь очень симпатичной. Надо только набраться терпения и подождать.