– И от Сета Гаррета? – холодно поинтересовалась мадам Одетта.

Я навострила уши. Женщины не обращали на меня внимания, словно я была частью обстановки.

Симона порозовела.

– Конечно, – сказала она, слегка запинаясь, – особенно от Сета.

– Да, он такой настойчивый любовник, – согласилась мадам Одетта. – Такой настойчивый, что пробыл в Париже всего неделю в марте, прежде чем отправиться неизвестно куда. Наверное, он тогда же и сделал тебе предложение, да?

– Ты знаешь, каким он бывает занудой, – фыркнула Симона. – Таким упрямым. Правда, мы слегка поссорились, когда он вернулся из России.

– Я что-то слышала об этом. – Мадам Одетта обмахнулась веером. – Когда он вернулся и обнаружил, что ты живешь в его доме, то вышвырнул тебя за дверь вместе со всеми пожитками.

– Ложь! – горячо возразила Симона. – Представить себе не могу, кто распространяет такие гадкие слухи!

– Возможно, кто-то из толпы, которая собралась поглазеть на столь забавное зрелище, – предположила мадам Одетта.

– Ты же знаешь, сколько у меня врагов. – Симона со стуком захлопнула веер. – Естественно, все эти женщины ревнуют, они сами хотели бы заполучить его. Удивляюсь тебе, Одетта. С каких это пор ты прислушиваешься к глупым сплетням?

– Покинув сцену, я стала больше интересоваться человеческой природой, – промурлыкала мадам Одетта. – Ты должна простить маленькую слабость старой женщине, дорогуша. Вспомни, я в два раза старше тебя.

Я взглянула на Симону, которая стиснула зубы от злости. Едва ли это утверждение мадам было верным. Недавно я подслушала, как Мари-Клэр, горничная мадам Одетты, говорила кухарке, что «старой перечнице» по меньшей мере семьдесят пять.

– Ты сама поймешь, – продолжила мадам Одетта, – всего через несколько лет, как с возрастом меняются взгляды человека на жизнь. Рони, не стой столбом и принеси чаю.

Я подпрыгнула от неожиданности.

– Что? Чай? О да, чай!

– Да… что? – многозначительно переспросила мадам. Я немного подумала.

– Да… мадам. – Я склонилась в неуклюжем реверансе и неспешно, как меня учили, вышла из комнаты. При этом я споткнулась о низенький столик, оглянувшись на захихикавшую Симону. Я вспыхнула и с этой минуты еще больше возненавидела ее.

Закрыв за собой дверь, я прислушалась.

– Ну, Симона, – с глубоким вздохом произнесла мадам Одетта, – если бы ты знала, что мне пришлось пережить. Ты бы видела эту девчонку в первый день, когда Сет оставил ее у меня. Шокирующее, просто шокирующее зрелище. Грязная, худая, как палка, со впалыми щеками, огромными глазами и колтуном на голове. А как она вопила, когда кухарка швырнула ее обноски в огонь. Словно ее убивали! Она не дает обрезать ей волосы, отказывается спать на простынях, не хочет есть молоко и яйца. Ужасные привычки. Я уже не говорю о том, что она не умеет прилично изъясняться по-французски. Впрочем, она старается. Когда эта глупая корова Полетт забеременела и вынуждена была вернуться домой в деревню, я начала готовить из Рони горничную.

– Ты уверена, что Сет одобрит подобную затею? – поинтересовалась Симона. – Возможно, он прислал этого ребенка, чтобы ты занялась ее образованием, Одетта. В конце концов, ты когда-то, хоть и недолго, владела частной школой.

Я уже знала об этой школе – результат моего беззастенчивого подслушивания разговоров между кухаркой и Мари-Клэр. Уйдя со сцены, мадам Одетта открыла «семинарию для молодых девушек». Все шло великолепно до тех пор, пока матери ее подопечных не узнали о недавнем прошлом мадам Одетты: она была не только знаменитой актрисой, но и известной куртизанкой! Я не знала как следует, что такое «куртизанка», но, судя по интонации Мари-Клэр, это было что-то отвратительное. По словам горничной, скандал потряс лучшие семьи Парижа (в которых старшее поколение мужчин было весьма близко знакомо с мадам Одеттой), и школу закрыли. Это было ужасное время в жизни мадам, и она не любила вспоминать о нем.

Я не сомневалась, что Сет знал о школе и именно поэтому послал меня к мадам Одетте. Я была последним человеком в Париже, который мог бы претендовать на учебу в подобном заведении. К тому же не стоило забывать об откровенной неприязни мадам к грязной оборванке, которая даже не говорит как следует по-французски. Сет просто решил сыграть маленькую шутку над нами обеими.

Это был ужасный день. В гневе мадам Одетта кричала о смертельном оскорблении и о возмещении ущерба. Она совсем было собралась снова выкинуть меня на улицу, когда вошла Мари-Клэр и объявила, что посудомойка только что сбежала с учеником мясника. В итоге меня послали на кухню.

– Уверена, что Сет и не думал давать девочке образование, – сурово проговорила мадам Одетта: замечание Симоны задело ее за живое. – В конце концов, он же не мог сам приглядывать за ней и знал, что я буду добра к несчастной бездомной цыганке.

– Да, ты просто образец великодушия, дорогая Одетта, – заметила Симона. – Ох уж этот Сет! Совершенно непредсказуем! Удивительно, что он не привел сюда обезьяну!

– Моя дорогая, эта девчонка была не лучше, – вздохнула мадам.

– Как это мило с твоей стороны – взвалить на себя бремя воспитания маленькой дикарки, – сладким голоском проговорила Симона. – Разумеется, Сет платит тебе?

– Что?! – Мадам Одетта гневно выпрямилась. – Да ему не расплатиться вовек! – Я подозревала, что издевательская шутка Сета была бы неполной, если бы он заплатил мадам. – Я помогаю девочке по велению сердца, – проговорила напыщенно старуха, – и из уважения к семье Сета.

– Семье? – жадно переспросила Симона. – Ты знаешь его семью? Ты имеешь в виду, что наш таинственный…

– О да, – веско произнесла мадам Одетта. – Я очень хорошо знала его отца. Это было давно, еще до того, как он женился на той маленькой ведьме, бывшей пиратке.

– Неужели? – Я могла поспорить, что Симона умирает от любопытства. Впрочем, как и я. Я еще теснее прижала ухо к двери.

– Прости, Симона, но я не могу больше ничего сказать, – с сожалением призналась мадам Одетта. – Его отец однажды оказал мне большую услугу, и из уважения к нему я сохраню в тайне происхождение этого негодника. Вот уж действительно единственное доброе дело, которое сделал этот мальчишка, – взял себе другую фамилию. Посмотри только, как он живет: пьет, играет, волочится за самыми непотребными парижскими девками! – Одетта сделала паузу, и я услышала протестующий возглас Симоны. – Такое поведение может пошатнуть престиж даже самой респектабельной семьи.

– Но мне-то ты можешь рассказать, Одетта, – проникновенно сказала Симона. Я расслышала шелест шелковой ткани, когда она села рядом со старухой. – Ты же знаешь, что я твоя самая близкая и преданная подруга! Кто еще приехал бы навестить тебя в такой жаркий день? Париж в июле невыносим!

– Ты, очевидно, хотела удовлетворить свое любопытство, – проницательно заметила мадам Одетта. – Услышала об этой девочке-цыганке и решила посмотреть на соперницу.

– Ты сошла с ума! – Голос Симоны сорвался на визг. – Моя дорогая Одетта, как ты могла подумать, что я считаю эту грязную дылду своей соперницей? Она же просто смешная, потасканная шлюха, которая прицепилась к Сету, чтобы избавиться от той ужасной жизни, которую она вела в России.

Я с гневным криком влетела в комнату и остановилась перед Симоной.

– Я не грязная! – Меня всю трясло от негодования. – И я не шлюха! Это ты шлюха! – Симона слегка вскрикнула и испуганно поднесла руки к горлу. И так как я надвигалась на нее, сжав кулаки, бедняжка вскочила с оттоманки, на которой сидела вместе с мадам Одеттой, и отбежала за софу. – Если ты еще раз скажешь обо мне что-нибудь подобное, – пригрозила я, размахивая перед ее лицом кулаками, – я наставлю тебе синяков, вырву язык и выдерну все волосы!

– О! – Брови Симоны поползли вверх от крайнего изумления. – Как… как ты смеешь? – выдохнула она, когда обрела наконец способность говорить.

– Смею, потому что я цыганка! А цыгане никогда не прощают оскорблений, мадам. Вы еще меня вспомните!