Дженна понятия не имела, куда отправиться. Она лишь знала, что должна как можно скорее покинуть Кевернвуд-Холл, и собиралась так поспешно, будто от этого зависела ее жизнь. Она не возьмет ничего из вещей, подаренных Саймоном, только собственные платья и одежду из привезенного матерью чемодана.

Она взглянула на перепачканное грязью муслиновое платье. Это одно из чудесных творений модистки Олив Рейнольдс, заказанных Саймоном. Дженне понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сбросить с себя платье. Порывшись в груде сваленной на кровати одежды, она вытащила амазонку. Прижав ее к груди, Дженна вспомнила, как Саймон обнимал ее в оранжерее, когда сделал ей предложение, вспомнила нежную силу его рук, когда он гладил ее сквозь тонкую шерсть, доводя до грани экстаза. Но это было лишь краткое забытье. Амазонка выпала у нее из рук, словно жгла огнем, и оказалась на полу рядом с муслиновым платьем.

Дженна не хотела больше ее видеть.

Выбрав сизо-серый дорожный костюм, который не вызывал никаких воспоминаний и не пробуждал страстей, Дженна надела его и продолжила упаковывать вещи.

Ее сердце оцепенело. Страшный взгляд Саймона преследовал ее: в его синих глазах горели обида и гаев. Этот взгляд пронзил ее насквозь. Она будет помнить его до могилы. Саймон даже не пытался защищаться. Даже не сделал попытки отрицать свою вину. Его молчание было признанием. Оно разбило ей сердце, ее горе было настолько тяжелым, что она не могла радоваться тому, что в ту темную ночь, казалось, целую вечность назад, не совершила убийства.

Дженна никогда не чувствовала себя настолько одинокой. За несколько коротких часов она потеряла и мужа, и духовника. Канифасовое платье, которое она складывала, выскользнуло из ее рук. Присев на край кровати рядом с чемоданом, Дженна смотрела в окно. Сквозь стекла струился теплый золотистый свет. Как смеет он сиять над ее печалями? Лихорадочные мысли вихрем кружились у нее в голове, и она застонала. Куда идти? Что делать? Хотя она любит Саймона больше жизни, как она теперь сможет с ним жить? И как сможет жить без него?

Когда послышался стук, она спрыгнула с кровати так, будто ее выбросили из катапульты, и, дрожа с головы до ног, не сводила глаз с запертой двери.

– Вы там, миледи? Это Молли. Хортон сказал, что вы велели заложить карету. Он сказал, что вы уезжаете! Он так расстроен! Мне собираться? Вы возьмете меня с собой, миледи? – Снова послышался стук. – С вами все в порядке, миледи? Почему дверь заперта? Вы меня пугаете. Хортон говорит, что вы были очень расстроены, а Барстоу и слышать не хочет, что кто-то другой повезет вас. Он сам сидит на козлах, мэм!

Запихнув оставшиеся вещи в чемодан, Дженна захлопнула его и надела коротенький жакетик-спенсер, подходящий к ее костюму. Молли постучала снова, более настойчиво. Дженна, схватив чемодан, отперла высокую дверь и проскочила мимо замершей на пороге оторопевшей горничной.

– Миледи! Разве я не еду с вами? – крикнула девушка.

– Нет, Молли, – твердо ответила Дженна, направившись к лестнице. – Я не имею права забирать тебя из Кевернвуд-Холла. Твое место здесь.

– Миледи, вы задумали что-то недоброе?

– Извини, – бросила через плечо Дженна, торопясь вниз по лестнице с чемоданом.

– Но вы не можете уехать одна, миледи. Это неприлично, это опасно! – умоляла горничная. Выхватив у Дженны чемодан, она побежала следом за ней. – Куда вы пойдете? Кто о вас позаботится?

– Уверяю тебя, я вполне способна сама о себе позаботиться. Я еду… домой, – решила Дженна, сдерживая слезы. Меньше всего на свете она хотела оказаться в Тисл-Холлоу, но других вариантов не было.

– Ваш дом здесь! – пророкотал голос, и Дженна замерла на полпути.

На нижней площадке лестнице, уперши руки в бока, стоял Роберт Нэст.

Лишь на мгновение замявшись, Дженна продолжила спускаться.

– Не пытайтесь остановить меня, Роберт, – предупредила она. – Пожалуйста, отойдите в сторону.

– У нас с вами есть незаконченное дело, Дженна, – ответил викарий. Взяв ее за руку и отобрав у Молли чемодан, он кивком отпустил горничную. – Послушайте, что я скажу, и идите с миром… если вы этого еще хотите. Но выслушайте меня… Идемте.

Не сказав больше ни слова, викарий, несмотря на протесты Дженны, повел ее по коридору в оранжерею и усадил в то самое плетеное кресло, где Саймон сделал ей предложение. Роберт настолько жесток? Неужели он не понимает, как она страдает? Почему он не позволил ей уйти? Он знает, что это безнадежно. Он знает, что Ястреб – это Саймон. Он всегда это знал.

– Роберт, пожалуйста, – пробормотала она, прогоняя подступившие слезы. Если он ее не отпустит, она через минуту покроется красными пятнами. – Я доверилась вам, а вы меня обманули, вы предали меня, – закричала она. – Нам нечего сказать друг другу.

– Я не предавал вас, Дженна, – устало сказал викарий, садясь рядом с ней. – Я совершенно запутался, стараясь помочь вам обоим по отдельности. Это была ошибка, ужасная ошибка. А я причинил вам обоим боль, и нет мне за это прощения.

– Теперь это не имеет значения, Роберт. Все кончено.

– Только если вы этого хотите.

Она смотрела в проникновенные янтарные глаза викария. Они казались такими искренними. Не важно, что он думает о случившемся. Он предал ее. Дженна не могла дать этому другого названия. Он все знал. И притворялся ее другом. Он знал, что она вынесла, с чем боролась, и позволил ей идти на страдания. Зная все, он поженил их. Нужно быть совершенно безмозглой, чтобы позволить этим вероломным проникновенным глазам сбить ее с толку.

– Я с самой нашей первой встречи говорил вам, что Ястреб не убивает тех, кого грабит, Дженна, – сказал викарий, словно прочитав ее мысли. – Никогда не бьет и не оскорбляет их. Я говорил вам, что его миссия благотворительная. Я не могу назвать это обманом.

– Какая благотворительность может быть в грабежах на большой дороге?

– Я говорил вам, как страстно Саймон защищает бедных, особенно тех, кто пострадал на войне. Саймон обращался к властям, не стоит и говорить, что безрезультатно. Виной ли тому безумие нечастного короля или безразличие принца-регента, но, поскольку аристократия не предприняла никаких шагов, Саймон взял дело в свои руки. Украденное у аристократов он отдает тем, кто всего лишен и всеми забыт. Ведь у многих из тех, кого призвали на военную службу, – не стану скрывать, порой это были далеко не праведники, – за неуплату налогов отобрали земли, пока они сражались в чужих краях.

Их жен отправили на каторгу, Дженна, а детей сажали в тюрьму, поскольку им приходилось красть и заниматься проституцией, чтобы прокормить семью. Многие из мужчин, воевавших за свою страну, искалечены. Награжденные медалями, они просят милостыню на улицах Лондона и Других городов. Некоторые из них воевали рядом с Саймоном, в Копенгагене. Многие сражались под командованием Нельсона в Трафальгарской битве, и одному Богу известно, сколько еще их бьется под началом Веллингтона и скоро пополнит ряды несчастных. Ради них действует Саймон.

– И вы потворствуете его методам?

– Нет. Я никогда их не одобрял, но Саймон мой друг, Дженна, и я буду рядом с ним в любом безумии, потому что я знаю его сердце и знаю, что он сделал бы то же самое для меня. Я буду защищать его, как могу. Я знаю, откуда он поднялся или над чем поднялся, если хотите. Он всю свою жизнь жил для других. То, что он сделал для Криспина и Эвелин, ни в какое сравнение с остальным не идет. Вы знаете, что он основал два госпиталя для ветеранов, продав для этого плантации в Индии и владения в горах Шотландии? Что половину своего состояния вложил в этих несчастных и их семьи? Нет, не знаете. И от Саймона вы этого никогда не услышите. Вы понятия не имеете, за какого человека вышли замуж.

– И все-таки… – покачала головой Дженна.

– Дженна, у Саймона было ужасное детство. Его отец был низким, жестокосердным тираном, столь же скупым на чувства, сколь богатым. Все свои надежды он связывал с наследником Эдгаром, старшим братом Саймона. Когда Эдгар разочаровал его, он не повернулся к Саймону, которого отшвырнул в сторону. Он замкнулся в себе и умер несчастным, озлобленным стариком. Я служил по нему панихиду. Кроме Саймона, на службе ни единой души не было.