Сварив собакам мясной кулеш и остудив миски с кашей на балконе, я выставил четвероногим иждивенцам их вечернюю пайку и начал собираться.
Новый жилой массив.
Подъезд Бубнова.
— Здравствуйте, здравствуйте. — я протянул, открывшей мне дверь квартиры, пенсионерки, одной из тех, что была понятой на обыске в квартире Бубна, большую шоколадку в яркой обертке: — Это вас с наступившим Новым годом! Как вас, наркоманы больше не беспокоят?
К моему удивлению, бабка встретила меня весьма сурово, за шоколадкой, что в наше время считалась хорошим подарком, не потянулась и в квартиру войти не позволила.
— Ты милок зря пришел. Я бабка не одинокая, у меня в квартире еще и внучка прописана…- старуха попыталась захлопнуть перед моим носом дверь, но я успел вставить в щель тяжелый ботинок.
— Так, стоп, уважаемая, я не по этой части. Меня ваша квартира интересует мало, сам три дня назад в свою собственную в новом доме въехал, а я вообще-то хотел поговорить о соседе вашем — Бубнове.
— Ну, если про соседа говорить хочешь, то заходи. — бабуля выдернула из моей руки шоколадку и пошла на кухню, где загремела чайником: — Тапки надевай.
— Спасибо, я не люблю в шлепанцах. — я повесил куртку и, пройдя на кухню, уселся на старую табуретку: — А что вы так не любезны то с гостями? Я, вроде бы, наркобарыгу вашего в тюрьму посадил, как и обещал.
— Ты, может быть, и посадил, а пацаны эти, наркоманы, каждый день ходят, в соседскую дверь стучаться. А потом и к соседям долбятся, надоели хуже горькой редьки. А еще из ЖЭУ паспортистка рыскает, в гости напрашивается…
— Спасибо. — я принял очередной травяной напиток странного вкуса, которым бедные пенсионерки пытались заменить дорогой индийский чай: — Я, все- таки, насчет квартиры хотел спросить…
— Ты же сказал, что ты не из этих, не риелтеров! — укоризненно покачала головой старушка: — Я же Инке из ЖЕУ сказала, что духу черных маклеров в моей квартире не будет. Давай, ставь чашку и чеши отсюда, пока я людей не кликнула!
Пенсионерка с самым решительным видом вытащила из-за холодильника какую-то увесистую клюку и приготовилась бить по трубам отопления, созывая подмогу.
— Да сядьте вы наконец! — я звонко хлопнул ладонью по столу: — И дослушайте, что я вам сказать хочу до конца.
К моему удивлению, бабка послушалась и уселась за стол напротив меня, впрочем, оставив последнее слово за собой.
— А ты на меня не кричи, молод тут еще кричать. У меня, между прочим, двадцать две грамоты имеются, одна даже самим Шверником подписана!
— Да я даже не сомневаюсь, что вы женщина героическая. Вы мне лучше скажите, в квартире, которую Бубнов купил, кто раньше жил?
— А причем тут Бубнова квартира? Ты же на мою вроде нацелился? — бабка, увлекшись обороной своей квартиры от черных маклеров, видимо слишком увлеклась и о чужих жилых метрах уже не думала.
— Женщина, я вообще-то милиционер, это почти как пионер, только уже старый. — я помахал перед бабулей ладошкой: — И не хочу, чтобы из соседской квартиры снова наркотиками торговали.
— Ты же сказал, что Бубнова в тюрьму отправили? Что, соврал бабушке?
— Да не соврал, в тюрьме он. Вот только завтра –послезавтра сюда его родственники заселяться, жена, дети, тесть. А там семейка еще та, пробы ставить некуда. Особенно дед, который вообще бандит. Сейчас то на разбой ему трудно выходить, а наркотики продавать сил еще хватит.
— Милый, ты это…- бабуля явно расстроилась: — Ты давай, милиционер, что хочешь делай, но эту сволоту в квартиру не пускай. Нет такого закона, чтобы бандитов в приличные дома заселяли. Я в администрацию пойду, в совет ветеранов, но ты тоже давай, не сиди на попе ровно. А я вот тебе варенья из крыжовника дам, очень вкусного. Сама собирала, сама варила, ягодку к ягодке…
— Вы мне про старого жильца, про Самохина, расскажите, а варенье я не люблю…
— Да ты что, там же самые витамины, и варила я его всего две минуты, все полезное в ягоде осталось…
Через час я стоял у подъезда дома Бубнова, в одной руке сжимая обрывок бумаги, где были написаны отрывочные данные о жене бывшего владельца квартиры и его ребенке, а другой рукой прижимал к себе банку с вареньем, которую мне все-же всучили на прощание. Как оказалось, со слов пенсионерки, этот самый Самохин не все годы был алкоголиком, тунеядцем и дебоширом. Несколько первых лет после заселения в этот дом, он был вполне себе приличным дядькой, проживавшим в квартире вместе с матерью, женой и маленьким сыном. Но, после смерти матери, человек сорвался с катушек и ушел в длительный запой, гоняя жену, да так, что она в одном халате и с маленьким сыном на руках, пряталась в квартирах у соседей. А потом жена ушла, прихватив с собой и ребенка, Самохин запил особенно люто, в чем ему помогали какие-то приятели, а вскоре просто пропал, после чего в квартире появился новый хозяин. Вырисовывалась вполне типичная для этого времени картина. И была большая вероятность, что сорваться в алкогольный штопор Самохину помогли.
Квартира Громова в новом доме.
Данные о семье пропавшего Самохина я получил в адресном бюро областного УВД, расположенном на последнем этаже бывшего проектного института, расположенного на въезде в Левобережье. Сотрудница бюро, мельком взглянув на мое удостоверение и скептически — на отрывочные сведенья о жене пропавшего, смахнула с конторки шоколадку и через десять минут притащила мне кучу карточек со всеми женщинами по фамилии Самохина, подходящих по возрасту. Судя по всему, жена, а скорее всего, вдова Самохина проживала в районном центре, в ста двадцати километрах от города, и работала в детском саду воспитателем. Насколько актуальны эти сведения, внесенные в адресный лист на момент прописки, сейчас, я не знаю, но попробовать найти женщину по телефону, без утомительной поездки на периферию, можно было попробовать. С этими позитивными мыслями я вернулся домой, хорошо выгулял собак, погоняв по берегу Реки и покидав им палку, а вот окончание вечера мне умудрились испортить.
У дверей моей квартиры стоял мрачный опер по кличке Наглый.
— Что так долго шатался? — грубо буркнул он мне.
Пока я раздумывал, стоит ли спустить коллегу с лестницы за грубость не по чину, или просто пнуть его от всей души, Наглый, видимо поняв, что перегнул палку, проскользнул мимо меня вниз по лестницы, крикнув с лестничной площадки нижнего этажа, что завтра мне надлежит ровно в полдень быть в Дорожном отделе милиции, в кабинете бухгалтерии, где мне будут вручать премию.
Слушая дробный стук каблуков коллеги, сбегавшего вниз, я просто чувствовал какую-то гниль от этого радостного, на первый взгляд, сообщения. Премии вручают или торжественно, на утреннем разводе, или вместе с очередной заработной платой. Торжественного вручения в кабинете бухгалтерии точно не будет, да и конкретного времени для того, чтобы просто расписаться в ведомости, не устанавливают. А значит, под предлогом премии, меня просто выманивают в РОВД. Почему просто не вызвали? Бояться, что не приду, ссылаясь на отпуск, поэтому решили заманить денежной выплатой? Ладно, я, как Скарлетт О Хара, подумаю об этом завтра.
Дорожный РОВД.
Как и предполагалось, в здание родного РОВД я вошел ровно в двенадцать часов дня. Длинный коридор отдела милиции был пуст, лишь в самом его конце, у дверей бухгалтерии, маялся какой-то тип в костюме, мне незнакомый. Я замедлил шаг, пытаясь понять, какую неприятность мне приготовили и тут мой взгляд зацепился за выпученный, как у аквариумной золотой рыбки, человеческий глаз, выглядывающий из — за приоткрытой двери одного из кабинетов уголовного розыска. Повинуясь наитию, я шагнул к этой двери дернул ее на себя.
Женщина, рассматривающая меня с таким болезненным вниманием, успела отскочить от порога и сейчас внимательно рассматривала стену кабинета, видимо трещины на штукатурке имели особый, уникальный рисунок. Я ее сразу и не узнал, в пальто и меховой шапке, но вот деда — уголовника, тестя Бубнова, что сидел у стола, затягиваясь сигаретой, я опознал сразу. А значит женщина — жена арестованного Бубнова. Дело о пропавших деньгах барыги набирало обороты, отрабатывали всех, кто был в теме и теперь наступила моя очередь. А таким нехитрым способом, неизвестные мне пока правоохранители, решили тайно показать меня потерпевшей, чтобы не было проблем с официальным опознанием. Схема простенькая, абсолютно незаконная, но весьма эффективная, если только потерпевшие не проговорятся, что им показывали подозреваемого до опознания. Но, эти не проговорятся, я бы, за такие деньжища, что стоят на кону, точно бы не проговорился.
