— Господин Де Гуэвас? — спросил он, не садясь.

Священник слегка покачал головой.

— Патер Антонио Де Гуэвас, — поправил он.

Молодой человек сделал извиняющийся жест.

— Патер Антонио, маршал Грушиков шлет вам свои приветствия.

— Садитесь!

Парламентер сел и положил руки на колени.

— Я майор Крамер. Маршал поручил мне передать вам условия сдачи, — он мгновение поколебался, ожидая реакции иезуита, но патер Антонио молчал. — Маршал предлагает вам в течение шести часов очистить крепость и сдать оружие. Любая попытка уничтожить перед сдачей оружие и снаряжение будет рассматриваться, как нарушение договора, и освободит нас от всех обязательств. В течение шести часов все ваши люди, а также и раненые должны покинуть крепость и собраться у источника в пятистах метрах на восток. Вы будете отправлены в ближайший лагерь военнопленных.

После последних слов майора воцарилась короткое молчание.

— Это все? — спросил патер.

Молодой человек не понял.

— Что?

— Я спрашиваю, это все? Вы хотите удалить нас и использовать свои пушки для других целей? Или вы нас расстреляете?

Не говоря ни слова, майор достал из кармана раздавленную пачку сигарет. Раскурив сигарету, он посмотрел в глаза патеру Антонио.

— Вы действительно считаете, что мы можем это сделать?

Иезуит наморщил лоб.

Юноша казался странным: он не был ни рассержен, ни возмущен, хотя все его товарищи восприняли бы замечание Антонио как тяжелое оскорбление.

— Однажды вы это уже сделали. Может быть, вы думаете, что я забыл, как маршал обошелся с гарнизоном Кракова? Он напал на него со своими танками и уничтожил, освободив от конвоя, а там были двадцатилетние мальчики.

Молодой человек покатал сигарету во рту, снял очки и стал теребить запонки рубашки, не сводя взгляда с патера.

— Вполне логично, что вы излагаете другую версию этих событий, чем мы, — тихо произнес он, — но я был тогда в Кракове и собственными глазами видел, как ваши солдаты выскакивали из укрытий, отказавшись сдаться, — а наши танки давили их. Конечно, они были достаточно мужественны и вывели из строя несколько танков, бросая им под гусеницы взрывчатку, но мы не обманывали их, чтобы заманить в ловушку.

Тонкая струйка дыма от сигареты майора поднялась вверх, расплываясь перед его лицом и глазами и образуя между ними странный барьер.

Патер Антонио слушал юношу и не верил ему, но что-то в его голосе, в его манере говорить смутило священника. Голос его, казалось, доносился из какой-то бездны, невообразимой дали, словно человека, которому голос принадлежал, на самом деле в комнате не было, а были только микрофон и динамик, произносивший абсурдные, бессмысленные слова только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Глаза патера Антонио слегка затуманились. Со странной горечью он понял, что с этим человеком невозможно достигнуть настоящего взаимопонимания, можно только лишь на мгновение проникнуть в его внутренний мир.

— Извините, майор, но можно мне задать вам личный вопрос?

Тот бросил на него потухший, странно отсутствующий взгляд.

— Какое значение вы придаете жизни и смерти? Имеют они для вас смысл?

Молодой человек, казалось, не был удивлен. Он выплюнул окурок сигареты на пол и раздавил его.

— Я живу, потом умру. Что в этом такого? Это закон, которого никто не может нарушить, даже вы с вашими представлениями о жизни и смерти. Жизнь длится до смерти; вы знаете, кто я такой?

Вопрос пронесся между стенами, и патер Антонио заметил, что в глазах майора мелькнула странная усмешка.

— Я для вас жизнь и смерть, и в этом отношении вы счастливее других, потому что у вас есть возможность, по крайней мере, один раз за все время вашего существования решить, хотите вы выжить или умереть. Примете ли вы наши условия сдачи или нет?

Патер Антонио так сжал зубы, что они заскрежетали.

Он вел с ним свою игру.

В это мгновение загудело переговорное устройство.

— Что такое?

— Патер, я должен немедленно поговорить с вами.

Это был голос Иоганна, специалиста по радиосвязи.

— Хорошо, я иду.

Он посмотрел на майора, который тем временем закурил вторую сигарету.

— Извините меня, майор. Через пару минут я снова вернусь.

Молодой человек ничего не ответил и продолжал молча курить.

На пороге центра связи его ждал Иоганн со странным выражением на округлом розовом лице.

— Ну, что?

Патер Иоганн протянул настоятелю листок, на котором было только несколько слов.

Патер Антонио посмотрел на электрические часы, висящие на стене. Сейчас было тринадцать часов двадцать минут. Он еще раз озадаченно прочитал сообщение и попытался понять его. Они отказывались прислать ему подкрепление и все же просили продержаться до определенного часа. А потом? Он снова прочитал сообщение. Оно было абсурдным. Весьма вероятно, он смог бы продержаться еще шесть часов, но что произойдет потом, после этого?

Он прикусил губу и вернулся в кабинет, где его ждал майор. Теперь он знал, какой ему дать ответ, хотя мозг еще продолжал обдумывать один вопрос. Зачем это абсурдное ограничение времени?

Рим, 16 марта, крипта Св. Раймонда, 13 час. 28 мин.

Под огромным каменным куполом церкви раздавались звуки шагов множества людей, и бесчисленные плечи шаркали по влажным пятнам на стене. Отряд прошел через внешние галереи к огромному центральному залу крипты.

Ни слова, ни звука, только тихое шарканье нарушало тишину этого места.

Мужчины и женщины образовали ряды, молча и медленно двигающиеся вперед; их слепые белые зрачки были направлены на нечто, чего никто кроме них не видел.

Человек, шедший впереди них, был не священником, а врачом.

Он подождал, пока каждый из них не оказался на своем месте, и, когда убедился в этом, поднялся на помост в центре помещения.

Он раскрыл книгу, лежащую на пюпитре, и тихим голосом начал читать.

«К тебе, Господи, взываю, твердыня моя! Не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоем я не уподобился нисходящим в могилу. Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к Священному храму Твоему.

Господь — крепость народа Своего и спасительная защита помазанника Своего.

Спаси народ Твой и благослови наследие Твое; паси их и возвышай их вовеки!»[21]

Он сделал паузу и перелистал книгу, затем прочитал еще несколько слов, несколько строк, и голос его стал громче, пока не превратился в огненный бич, который каждой буквой бичевал души молчавших слушателей.

Только окончив, он посмотрел на людей, которые смотрели на него и не видели. Он сделал знак, и свет исчез.

Все опустили головы.

Теперь тишина в темном зале нарушалась только тихими вздохами.

Но вскоре стих и этот звук.

Вестфалия, 16 марта, 14 час. 02 мин.

Несколько минут назад обстрел возобновился снова, но патер Антонио пытался не обращать внимания на глухие взрывы, сотрясающие стены.

Он призвал все свои силы в зал собраний и теперь отдавал последние указания, прежде чем открыть ответный огонь.

Учитывая оскудевшие запасы, он набросал план для каждой отдельной батареи, чтобы они могли поддерживать до девятнадцати часов тридцати минут непрерывный, но экономный артиллерийский огонь.

Он производил расчеты более получаса, когда поступил приказ из Рима, который, казалось, ответил на все вопросы.

Но один вопрос оставался без ответа: почему именно до девятнадцати часов тридцати минут?

Патер Антонио должен был исполнить «высший приказ»: в сущности, он не знал, что потом произойдет, хотя у него были неясные предположения. С самого начала враждебных действий обе стороны по молчаливому согласию не использовали ни ВВС, ни ядерного оружия, и это объясняло продолжительность войны.