— Горшочки, значит, лепишь.

— Это хобби. Очень успокаивает. У Лиды спросите.

— Да я знаю. Она мне в прошлом месяце какую-то кособокую хуйню на стол плюхнула и сказала, теперь вы, мой дорогой муж, будете харчи хлебать только из этой приблуды, сделанной моими прекрасными руками. А если не будете хлебать, то не видать вам моей сладкой пизденки до скончания веков…

— Прям так и сказала? — морщусь.

Выражается этот мужлан-уголовник — просто фу.. Вот Натан — другое дело!

Так, стоп… Натан — лицемерный маньяк и насильник.

— Почти. Суть такая была. Ладно, как в эту херню влажную руки совать, чтобы тоже горшок сделать? — усмехается Воронов.

Приходится прерваться, дать ему фартук и поставить бандюгана возле гончарного круга, дать ему кусок глины…

Он запускает в него руки с корявыми пальцами. Настолько сбитых костяшек я ни у кого не видела, а еще у него татуировки от времени поплыли синевой. И нравится же моей подруге такой мужик… Мда..

Некоторое время я просто объясняю, что делать и как. Направляю.

Удивительно, но Воронов ловко схватывает и у него получается, кстати, намного лучше, чем у Лиды. Наверное, потому что он на зоне лепил чего-нибудь такое… из хлебного мякиша. Понятия не имею, лепил или нет, но форму он чувствует.

— Значит, мужа хочешь кокнуть, — неожиданно говорит. — На тот свет отправить. Мокруху задумала.

— Я бы предпочла сказать, избавиться от проблемы.

— Когда твой любимый муж стал проблемой? У вас же там полный амур....

Сара

Воронов цепляет меня пристальным взглядом на секунду, потом снова деловито занимается лепкой.

— Был любимым, стал проблемой. Так и есть. Все изменилось.

— Бергман твой — не лошара из переулка. Видный бизнесмен. Большой человек. Охрана у него не хухры-мухры. Ты хоть понимаешь, какого уровня профи должен быть киллер? Сколько бабла отвалить придется? Или просто еще из детских фантазий не выбралась? Че ты там накудрявила дурных мыслей у себя в башке? — спрашивает без церемоний.

— Я хочу получить развод. Он отказывается давать развод. Не хочет оставить меня в покое.

— И че, убивать надо из-за развода? Такие дела в суде решаются.

— Ха. Не вам отправлять меня в суд, Ефим. Сами-то..

— У меня с женой все в ажуре. Порешали мирно! О тебе говорим! — обрезает. — Свои причины назови.

— Есть вещи, которые прощать нельзя. Бергман перешел все допустимые границы.

— Бла-бла-бла.. Я такое пиздабольство не секу. Мне факты нужны. Мокруха — дело серьезное. Ближе к делу. Чем твой мужик мог провиниться, что тебе его аж прикончить захотелось?

— Хорошо. У вас много женщин было. Вспомните свой секс. Но не просто секс, а фу, какой мерзкий секс. Грязный. Тот, за который было бы стремно перед Лидой? И даже намекнуть жене сделать так же просто недопустимо. Вспомнили?

— Допустим. Я не пай-мальчик.

— А теперь представьте, что Лида не хочет, а вы это все равно делаете с ней. Против ее воли!

Задумывается.

— Да ну нах… Нормальный мужик бабу разогреет так, что ее уверенное «нет» превратится в робкое «да?», потом я-я-даст-ист-фантастиш! — заявляет уверенно. — Видимо, твой обрезанный — фуфломет знатный, и спичкой своей чиркать, как следует, не научился. Или ты просто кочевряжишься?

Под пристальным взглядом соврать не получается.

Да и совестно мне врать о таком!

— Я выкрутилась лишь чудом. Хитростью! Но угроза была реальной. Бергман меня унизил, поставив на один уровень с дешевой шлюхой, мнением которой можно не интересоваться. И он из тех людей, которые всегда доводят задуманное до конца. С этим человеком я не могу остаться наедине. Опасаюсь, не доверяю ему. И, к сожалению, у меня нет возможностей ему противостоять. Его финансы и связи, связи моей семьи не позволяют мне долго отсиживаться в стороне. Меня вынудят быть с ним, и это недопустимо! Остается всего два выхода…

— Вздернуться самой или кокнуть муженька? — подхватывает мои мысли Воронов и показывает глазами вверх. — Ты же в курсе, что все мы на Страшном Суде окажемся… И вот какая бурда… Самоубийство — страшный грех. Страшнее, чему убийство. Если ты искренне раскаиваешься, что человека убил, что жил неправильно, есть шанс на райские кущи, прикинь? Но если ты самоубийством займешься, то путь тебе только в пекло. И никак иначе…

Печальный расклад. Так-то я о геенне огненной и страшном суде не задумывалась… Удивительно вообще, что криминальный тип о таких материях рассуждает с самым серьезным видом.

Потом мы больше ни о чем не говорим, занимаемся лепкой из глины.

Не думала, что разговор с Вороном затронет такие глубокие слои, о которых я не задумывалась прежде… Стараюсь прогнать эти мысли, но не получается. Пытаюсь представить Бергмана холодным трупом, и собственное сердце стынет.

У Воронова получается отличный горшок. Почти ваза.

Для первого раза прямо-таки высший пилотаж.

Однако я не успела похвалить мужа Лиды и поставить его творение на просушку.

Воронов со всей дури швыряет свой горшок на пол. Сырой горшок — в месиво.

— Жалко! — ахаю я от всей души. — Он был неплох!

— Да тьфу. Неидеальный, косой какой-то.

— Неидеален, но очень даже хорош. В следующий раз вышло бы лучше… Неужели не жалко своих трудов?

— Горшок разбить тебе жалко. А человека не жалко? Человек посложнее горшка будет. Горшок пустой, а у всех людишек свои мысли и мнения имеются, не всегда верные. Наполнение разное… Оттого иногда кажется, что понимания не достичь… — молчит.

Я тоже молчу. С отчаянием! Откажется, я пойду искать дальше. Не знаю, где ищут киллеров, но я найду!

— Ладно, будет тебе встреча с киллером. Настоящий профи. Дело свое знает. Цену не назову такие тонкости он персонально обсуждает. От сложности задачи зависит. Тебе самой уломать его придется на заказ.

Натан

— Дава, помнишь, я тебе сказал разобраться с шалавой? Которая на Каменской жила?

— Да. Конечно.

— Ты отчитался, что разобрался.

— Все сделал, как вы сказали. Проблем она больше не доставит. Вообще.

Мужчина улыбается широко, но глаза остаются жутко холодными.

Дава — не потому что его зовут Давид. Дава — потому что кличка Удав… Но не называть же мне его Удавом при посторонних! Поэтому я называю его Дава, и он, подумав, согласился, что это допустимо.

Честно говоря, этот тип — жуткий. Его лицо можно было бы назвать даже красивым, но все портят глаза. Большие, черные, маслянистые. Как будто нарисованные. Без всякого выражения. Медлительный, с виду флегматичный, но быстрый, сильный и жестокий. Он иногда меня самого пугает. Его посоветовали мне, как человека, который может решить очень сложные проблемы. Мол, в службе безопасности человека моего уровня обязательно должен быть специалист, который может решать проблемы, используя нестандартный подход.

Однажды он уже решил сложную проблему, потом я долгое время ему платил за то, что он сидел без дела. Но вот с Настей Зайкиной, она же Зайка, он помог разобраться.

Подробностями я не интересовался. Дава отчитался, что все сделано, и у меня не было причин сомневаться. Я не интересовался, как именно он решил проблему. Надеюсь, что не убил. Потому что если убил, то там концов не найти.

— Мне нужно с ней поговорить. Это реально устроить? — спрашиваю я.

Дава кивает.

— Да, и даже обойдемся без спиритического сеанса.

Кажется, это была шутка. Но я не настроен на смехуечки, это во-первых. Во-вторых, я не считаю нужным смеяться там, где мне не смешно, а мне в последнее время даже улыбаться не хочется.

— Но нужно подождать, — добавляет.

— Сколько?

— Минимум, двое суток. Может быть, трое.

— Долго!

— Раньше не выйдет, — смотрит на меня, не мигая. Тот еще тип, жуткий! — Натан, она под транквилизаторами. Обдолбанная. Мысленно находится в лучшем из миров. Или в худшем. Скорее, второй вариант. Не зря же ее определили в палату, чтобы она не могла себе навредить.