В трубке щелкнуло, и связь оборвалась.

Я слушал короткие гудки, потом медленно опустил телефон на стол. Если на этом балу будут члены Совета, настоящие Бояре, то это не просто пьянка для своих. Это, черт возьми, Событие. Весь свет магической Москвы будет там. Сергей не блефовал, и Совет, похоже, напуган до смерти, раз зовет меня на официальный прием.

Из чистого, немного мазохистского любопытства я поднял запястье и уставился на циферблат старых «Командирских», наблюдая, как дергается секундная стрелка. Сергей повесил трубку ровно в 9:38. Секунда в секунду, едва стрелка перешагнула отметку 9:39, в дубовую дверь моей лавки деликатно, но настойчиво постучали. Ненавижу пижонов.

Я поднялся, морщась от того, как затекли ноги, и побрел вниз по винтовой лестнице. За пыльным стеклом витрины переминался паренек, сжимая в руке плотный конверт цвета слоновой кости. Очередной «отрок» на побегушках из Академии или клановая шестерка; некоторые вещи не меняются веками. Я отпер замок, кивнул на вопрос «Максим Курганов?» и выхватил у него конверт. Едва пацан растворился в утреннем тумане переулка, я вскрыл печать и достал приглашение.

Оно было подлинным. Витиеватым слогом, стилизованным под старославянскую вязь, на карточке сообщалось, что Высокий Совет Магических Родов «почтет за честь», если Максим Курганов и прочая, и прочая, явится на прием со спутницей по своему выбору. Внизу красовалась сноска о дресс-коде, составленная в столь язвительной форме, что я не мог не задаться вопросом, не дописал ли её Сергей лично, чтобы меня уколоть. Словно есть что-то предосудительное в джинсах и уютном свитере грубой вязки.

Я вернулся в свою берлогу и рухнул в кресло, вертя карточку в пальцах. Плотная, шершавая бумага, черная тушь, а сверху: золотое тиснение с гербом Совета: двуглавый орел, держащий в когтях пучок молний и свитков. Даже не приглядываясь, я чувствовал магический оттиск, ауру подлинности, которую не подделает ни один мошенник, если он не Сварог во плоти.

Вопрос был только в одном: какого лешего я собираюсь с этим делать.

Я не люблю Совет. Мне противен их устав, и воротит от их лиц. Эти бояре в дорогих костюмах говорят о Правде, а живут по Кривде, и мораль для них: куда повернешь, туда и вышло. У них нет ни малейших терзаний совести, когда нужно бросить человека в топку своих интриг, словно лишнее полено, даже если этот человек верой и правдой служил им годами.

С другой стороны, пошли я сейчас Сергея к лешему, я бы оказался у разбитого корыта. После плясок с бубном в Планетарии я был уверен: что бы Совет ни задумал с этим идолом Предтеч, теперь они погонят коней галопом. Те, кого они приставили к расследованию, знают куда больше моего. Возможно, достаточно, чтобы я наконец смекнул, какую кашу заварили Горелый и та голубоглазая ведьма.

Я ведь просто поговорю с ними. Послушаю, поем канапе, посмотрю на ряженых. Я всегда смогу уйти, хлопнув дверью.

Ага, конечно. Блажен, кто верует.

Начало шабаша в приглашении было назначено на восемь вечера. У меня оставалось часов десять, чтобы решить, что натянуть на себя, чтобы не выглядеть как леший, вышедший из бурелома, и постараться не сдохнуть до открытия парадных дверей. Приняв это решение (или приговор), я снова взял телефон и набрал номер Леси.

Она ответила на третий гудок. Леся пташка ранняя, встает с петухами, в отличие от меня, она не сидит до рассвета, пытаясь разгадать загадки древних кусков камня.

— Алло?

— Привет, Леся. Это я.

— Привет, Макс. — Голос у неё был спокойный, но перед ответом повисла крохотная, едва заметная пауза.

— Слушай, выручишь? Можешь заскочить ко мне сегодня?

— Эм…

— Знаю, звучит так себе после вчерашнего. Но я раскопал кое-что важное насчет твоего «кирпича». Мне нужно провести один тест. Это безопасно, слово даю.

— Ну… — Леся колебалась, я слышал, как скрипят шестеренки в её голове, взвешивая риски. Затем её голос окреп. — Ладно. Я могу сейчас. Где-то через час буду.

— Добро. Жду.

Я сбросил вызов и повернулся к столу, где лежал бордовый куб. Я просидел над ним четыре часа прошлой ночью, буравя его взглядом, пока глаза не стали красными, как у упыря. И всё еще не до конца понимал, что он делает, но у меня начало складываться довольно четкое представление о том, чем он является.

Создание магических артефактов, дело, противное самому естеству. Магия — это Жива, дыхание Рода, она течет только там, где есть сознание и воля. Пытаться заключить живую силу в мертвый предмет, все равно что заставить сухую ветку цвести вечно или пытаться удержать воду в решете. Мир сопротивляется этому. Но маги, народ упрямый, и за века они придумали, как обмануть природу.

Самый простой способ: взять предмет, который магией и не пахнет, но который может служить руслом для сырой силы. Мы называем их «проводниками». Это как молот или зубило, инструмент, заточенный под одну задачу. Сила течет через них, как вода по прорытой канаве, и со временем такие вещи «прикипают» к владельцу, впитывая отпечаток его личности. Сами по себе они пустые, но в умелых руках работают безотказно..

Другой путь… клепать «одноразовые» безделушки, вроде той хрустальной сферы с туманом, которую я расколотил вчера в музее. Принцип прост: маг шепчет наговор, запечатывает его в предмет, а ты потом просто ломаешь оболочку, чтобы выпустить джинна из бутылки. Обычно это мелкая бытовая волшба, копеечные чары, чтобы простецы или слабые даром могли хоть как-то прикоснуться к силе. Толковый мастер накрутит таких за вечер дюжину, и на черном рынке ими торгуют на развес.

Но бывает, что ни простая железка, ни стекляшка на один раз не годятся. Тебе нужно что-то, что будет служить веками и обладать собственной мощью. Но вот загвоздка: чтобы творить волшбу, нужно быть живым. Магия — это дыхание жизни. И решение, до которого додумался какой-то древний, гениальный и на всю голову отбитый маг, пугает своей простотой: сделать вещь живой.

Такие творения называют Одушевленными. И они могут быть чертовски мощными и смертельно опасными.

Куб, который принесла Леся, был именно таким. Одушевленным. Он был слишком силен для простого проводника и слишком хитро сделан для одноразовой игрушки. Он был умен настолько, что держал вокруг себя «слепое пятно», зону отчуждения, от которой отскакивали любые попытки прощупать его сканером. Я попытался было заглянуть в вероятности, чтобы узнать, что случится, если вскрыть его силой, и меня прошиб холодный пот. Тут же захлопнул эту дверь. В этой штуке дремала такая мощь, что при неумелом обращении она могла разнести половину квартала в щебень.

Пока что договориться с ним не получалось. Одушевленные предметы обычно глухи к мольбам, они сами себе на уме и реагируют только на те раздражители, под которые заточены. Разглядывая его под лупой, я заметил, что внешняя оболочка испещрена сетью микроскопических пор, именно они давали тот эффект глубины и мерцающих искр. У меня возникло чувство, что это своего рода рецепторы. «Глаза». Ему нужен правильный сигнал: сложный световой узор или спектр, чтобы проснуться. Но без ключа или инструкции угадать этот сигнал, все равно что пытаться подобрать пароль к сейфу, перебирая атомы во вселенной.

Однако один человек смог вызвать реакцию у куба: Луна. Я не знал почему, но если она смогла вызвать реакцию однажды, возможно, она сможет сделать это снова. По крайней мере, на это я надеялся.

Я глянул на старые «Командирские». Леся должна была нарисоваться через сорок пять минут. Я ополоснул лицо водой, поскреб щетину бритвой, а потом, по привычке, забросил ментальный крючок в будущее, чтобы проверить, когда именно звякнет колокольчик над дверью.

Я замер. Моргнул. И посмотрел снова.

Леся не придёт.

Это было… неправильно. Нить вероятности была обрублена.

Я перепроверил в третий раз, в четвертый. Расклад не менялся: в ближайший час, да и вообще сегодня, Леся порог «Арканума» не переступит. Нахмурившись, я выудил телефон и набрал её номер, но нарвался лишь на бездушный голос автоответчика. Я снова просканировал будущее, пытаясь нащупать причину, но видел лишь муть. В груди зашевелился мерзкий червяк тревоги.