Есть мечтатели, а есть делатели. Знал Мансур одного парня еще в России, тот построил во дворе загородного дома то ли гараж, то ли ангар с прозрачными стенами, сквозь которые проглядывали доски для серфинга и еще что-то подобное из инвентаря для экстремальных видов спорта. При этом ничем таким он не занимался, кажется, даже на море не ездил. Всё сплошной антураж.

Мансур относил себя к категории делателей. Но сейчас выжидал, подпирая колонну в свадебном зале. Не считал возможным подходить к Кинне. В случае если она уже связалась со своим братом по поводу странного курда, такой «подход» только усугубит его положение, когда он окажется на базе РПК в Ираке.

В какой-то момент он упустил Кинне из виду, засмотрелся на двух девчонок пяти и семи лет в красных, как у невесты, платьях, из фатина. Они пристроились к хвосту танцующих и топали ножками в красных туфельках.

– Хочешь детей? – вдруг раздался рядом мягкий голос Кинне. – Ты так смотришь на девчонок… Или, быть может, у тебя есть дети? – спохватилась она.

Он вспомнил о маленьких сестре и брате, оставшихся в Москве, но говорить о них не стал. В его новой ипостаси у него нет никаких родственников.

– Один как перст. Не женат. Мать убили митовцы, отец погиб в Сирии. – Он имел в виду Аббаса, который и в самом деле считался его отцом много лет. – Надеяться не на кого, полагаться приходится только на самого себя. Какие дети? Меня ждет рискованная жизнь, слишком рискованная. Оставлять после себя сирот не хотелось бы.

– Рискованная… – задумчиво повторила Кинне, взгляд ее снова стал грустным. – Может, не все так пессимистично?.. А моя жизнь пресная.

Мансур понимал, что вступает на минное поле, но все же спросил:

– А почему ты не поедешь к брату? Врачи там тоже нужны.

– Поначалу хотела, но Секо воспротивился. Учеба во Франции увлекла меня, и казалось, что я вырвалась из замкнутого круга извечной вражды турок и курдов, борьбы РПК. Стала забывать, кто я, словно заново родилась. Сама не знаю, почему вернулась в Турцию, но остаться в Париже не захотела.

С замиранием сердца Мансур слушал ее откровения, глядя завороженно в черные большие глаза, полные непонятной ему печали. Что изменилось, куда делись ее сухость и отстраненность, с какими она разговаривала с ним еще вчера? Она будто услышала его немой вопрос или увидела недоумение на лице.

– Навела кое-какие справки. Мне сказали, что ты в самом деле собираешься в Ирак, что рекомендациям старика Бахрама можно доверять. С братом нет связи уже почти год, он все так же, как и в детстве, оберегает меня. Никаких звонков и контактов.

Мансур догадывался, почему такая осмотрительность со стороны Секо. В Турции он объявлен в розыск. Если выяснится, что Кинне Кара его кровная сестра, спецслужбы получат в ее лице заложницу и способ выманить Секо из Ирака.

– Мне бы хотелось передать ему привет. На словах не хочу, а писать письмо хоть и опасно, но все же рискну. Понадеюсь на твою порядочность. – Она оглядела зал. – Ты хочешь побыть здесь еще?

– Я свою миссию выполнил. Новобрачных поздравил и подарил конверт. Танцевать не умею. У меня слуха нет и чувства ритма.

– Когда я тебя сегодня увидела, поняла, что это знак. Я-то думала, ты уже отправился в Ирак. Можешь сейчас подъехать ко мне домой? Хочу написать записку брату.

– Это удобно? Мне кажется, моя идея была не слишком-то хорошая. Я даже не смогу встретиться там с Секо. Кто меня, рядового бойца, пустит к нему? Да и к тому же ехать к тебе домой вовсе неприлично.

– Не здесь же мне записку писать, – Кинне вздохнула. – Скажу прямо, я сама больше заинтересована, чтобы ты выполнил роль почтальона и мою просьбу: попытайся уговорить брата, что мне лучше быть с ним рядом. Ну что я здесь совсем одна! Его друзьям, с которыми у меня есть связь, говорить бесполезно. Они бубнят: «Как скажет Секо, как решит Секо».

– А вдруг он не оценит мое посредничество? Решит, что я лезу не в свое дело или, еще чего доброго, имею на тебя виды? – Мансур быстро взглянул на Кинне и опустил глаза. – Он меня порвет.

– А если и так, – она засмеялась. – Я имею в виду то, что мы поженимся. Представляю его физиономию, когда ты заявишься туда в качестве моего мужа. – Она задумалась. – Вот выйду за тебя, тогда мне не нужны будут его бесценные указания. Ты сможешь меня забрать туда без его разрешения. Так ведь?

Мансур растерялся от ее напора, лихорадочно прикидывая варианты. Он пытался понять, всерьез она или подшучивает над ним. Но Кинне смотрела на него безо всякой иронии.

– Сколько тебе лет? – бесцеремонно спросил он. От растерянности не осталось и следа. – Ты, кажется, намного старше меня. Это на тебя свадьба так подействовала, – он кивнул на жениха и невесту, которые уже присоединились к танцующим. Невесте пришлось придерживать огромный подол платья, чтобы на него не наступила женщина, стоящая рядом в цепочке танцующих дабку. – И с чего ты решила, что, став твоим мужем, я позволю тебе рисковать? Останешься здесь. Тут безопасно, у тебя престижная работа.

– Деловой! – перебила Кинне и нервно начала копаться в своей маленькой сумочке, висевшей у нее на плече на золотистой цепочке. – Мне двадцать семь. И если бы мы поженились, это был бы скорее фиктивный брак, к твоей и моей выгоде.

Они переглянулись и рассмеялись. Вчера только познакомились, а сегодня уже всерьез обсуждают свадьбу, да еще фиктивную. Мансур, посмотрев на смеющуюся Кинне, почувствовал, что безнадежно влюбился. Ему легко было с ней разговаривать, глядя в ее большие черные глаза, такие же, какие были у его матери. Она совершенно не походила на тех девушек из России, с которыми он крутил легкие романчики еще в школе и после. Взрослая женщина, курдянка, близкая ему по крови и менталитету, образованная, как и он, красивая, с грустью во взгляде, такая притягательная и загадочная, – все вместе это оказалось гремучей смесью для его молодого мужского организма. К тому же он ощущал, что Кинне испытывает примерно те же чувства, во всяком случае симпатия есть.

Мансур еще не осознавал до конца, насколько внешне привлекателен для женщин. Живший по большей части в мужском обществе, а затем проводивший почти все время с инструкторами-мужчинами, он просто не успел испытать свое обаяние на женщинах. Волнистые черные волосы, черные глаза, смуглая кожа, но с легкой бледностью на впалых щеках, выбритых и немного отливающих синевой, узкое худощавое лицо, атлетическое телосложение – он, несомненно, привлекал внимание противоположного пола.

– А твоя работа? У тебя ведь хорошая работа. Получаешь много?

– Что? – переспросила Кинне, подавшись к нему. – Музыка слишком громкая!

Мансур потер большим пальцем указательный.

– А, – кивнула она. – Денег более чем достаточно. И работа отличная. Я почти как Бог. Делаю ЭКО – дарю людям детей.

– А как же наша религия? – удивился Мансур.

– Ну во-первых, для супругов эта процедура разрешена, если без участия доноров. А во-вторых, пока что чаще я делала ее иностранкам – женам дипломатов и их родственницам, прилетающим специально в Стамбул. Здесь для них дешевле. Так я подружилась с женой американского дипломата. А может, он и не дипломат, – задумалась Кинне, – но уж точно сотрудник Генконсульства. Джеймс Торнтон. Симпатичные люди. Моя работа, решение таких интимных вопросов, очень сближает. Часто бываю у них дома. Там собираются интересные компании. Люди искусства, интеллектуалы, иностранцы, в том числе и из турецкого бомонда. Конечно, это привлекательная сторона моей профессии, поэтому я стала бы скучать там, в горах. Но мне кажется, что все это как картонные декорации к жизни, а не сама жизнь. Настоящая, она пахнет порохом и горным лесом после дождя…

– Кровью и потом, – подсказал Мансур, крайне заинтересовавшись знакомствами Кинне. – Свежевырытыми могилами, мокрым от сырости ковром, в который заворачивают погибшего в очередном бою…

Он сам достаточно живо представлял себе это, как следствие редких откровений отца, хотя Горюнов ничего не говорил по простоте душевной. Эти «откровения» возникли, когда уже с очевидной неизбежностью надвинулась поездка Мансура в Иракский Курдистан.