– Так меня называл только твой отец, – сердито сдвинул брови Бахрам. – А ты… – он замешкался, подбирая подходящую характеристику: то ли сопляк, то ли глупый мальчишка, но, поглядев на сидящего перед ним статного молодого мужчину, лишь вздохнул. – Время неумолимо, – сказал он грустно. – А одного Секо Дельшера я знал. Он теперь приближенный Карайылана[5]. Был его телохранителем одно время. Сейчас какой-то спец по безопасности, начальник. – Бахрам, закуривая, с подозрением покосился на Мансура. – Зачем тебе его родственники? Я не буду никого похищать! С таким человеком связываться не стану. Мне еще пожить охота.

Бахрам вздрогнул, когда Мансур засмеялся. Смех у него с хрипотцой, такой же, как у его отца.

– Зачем похищать? Наоборот, надо чтобы он ничего плохого не заподозрил. Для этого тебе придется подсуетиться, старик.

– У вас семейная традиция использовать Бахрама? Ты слишком похож на отца. Куришь? – Он протянул ему помятую пачку сигарет. – Когда-то и я, и твоя мать Дилар пытались тебя отвадить от курева… – Мансур затянулся, щурясь от едкого дыма турецкого табака, а Бахрам со вздохом продолжил: – Я дал тебе рекомендации и подписал себе смертный приговор, пусть и отсроченный ненадолго. Вот проколешься ты в Ираке, вспомнят про меня, и умирать я буду долго и мучительно под пытками.

«Я еще не начал работать, а все ждут от меня провала. Забавно!» – мрачно подумал Мансур, разглядывая портрет Оджалана на стене, выгоревший и засиженный мухами. Под ним висели старые фотографии в единой рамке из шелковицы с узорами из цветов и листьев, окрашенных, но уже потускневших, – предки Бахрама в шароварах и куфиях, смуглые, на черно-белых фотографиях их лица выглядели почти черными. Мансур помнил эти фотографии. Несколько лет назад еще можно было различить черты лиц. Теперь едва ли.

Он изучал многое в ходе подготовки к нынешней работе, теперь даже знал, что рамка для фотографий сделана в стиле эдирнекяри и, скорее всего, относится к девятнадцатому веку.

– Какие новости на курдском фронте? – Мансур, вдыхая крепкий дым, вдруг почувствовал, что время словно бы остановилось здесь и даже двинулось вспять, только теперь на месте тех курдов РПК, которые когда-то сидели на этом же ковре, курили, ели, спорили и многих из которых уже нет в живых, сидит он сам вместе с запеченным и законсервировавшимся вечным Бахрамом. Может, Бахрам проводник по таким перемещениям во времени? – Все так же боретесь с ветряными мельницами?

– Я бы на твоем месте так не рассуждал, тебе как раз этим придется усиленно заниматься там, – Бахрам оскалил редкие прокуренные зубы и показал пальцем себе за плечо, будто Мансур смог бы увидеть за табачным дымом силуэты зеленых гор Кандиль. – Ты же рвешься в бой? Не знаю, какие цели ты преследовал, когда попросил рекомендацию, и знать не хочу, – отмахнулся старый курд. – Но чтобы там удержаться, так сказать в струе партии, надо быть истовым, какой была твоя мать, или очень хитрым, как Аббас. Подобные Дилар уже повыродились, канули в лету. С горящими глазами и пылающим сердцем. Борцы за идею, за сталинские идеи. Что ты улыбаешься? Мы за это сражались и умирали!

Мансур покачал головой, призывая Бахрама продолжать пламенную речь. Мансур пожил в России достаточно долго и успел понять, что Сталин и на своей-то родине личность неоднозначная, хотя и неординарная.

Лидер курдов Абдулла Оджалан, после того как оказался на острове Имралы в заключении, схваченный турками и преданный своими же, уже начал пересматривать первоначальную идеологию РПК. Стало ясно, мечта обрести свое государство Курдистан и строить там социализм не то чтобы бессмысленна, но при том уровне вооружения Турции, Ирана, Сирии и Ирака, какой существует, открытое противоборство в попытке обрести свои территории и независимость не приведут к успеху. К тому же курды в этих странах довольно разные и сами не стремятся к объединению с людьми, родными по крови и происхождению, но чужими ментально, выросшими в окружении других наций, перенявшими персидский, арабский и турецкий языки и иную культуру. Если еще не брать в расчет тех курдов, которых раскидало по миру, – те вовсе отрезанный ломоть.

Объединение было возможно в двадцатые годы начала двадцатого века. В веке нынешнем пример создания Иракского Курдистана продемонстрировал, что надо ставить более реальные цели и добиваться автономии в рамках одного государства, не пытаясь склеить земли курдов на стыке границ четырех стран. По этому пути сейчас устремились и сирийские курды, но пока не так успешно, как их собратья из Ирака.

РПК, во всяком случае радикальная ее часть, хотела продолжения прежней линии – террористические акты из оппозиционных окопов. В глубине души Мансур оставался приверженцем этих идей, несмотря на то что Бахрам отказывал курдской молодежи, и Мансуру в их числе, в пылкости настоящих борцов и мстителей за множество курдов, пострадавших от турецких властей и спецслужб. И все же Мансур был таким. Он не забыл о гибели матери от рук MIT.

– РПК все еще сильная организация, и в особенности ее боевое крыло, – сказал Бахрам, проведя рукой по своей щеке, словно пытался разгладить многочисленные морщины, наслоения неумолимого времени. – Но разочарование… Во всем уже сквозит разочарование. Подпитывают силы энтузиазмом молодежи…

– Ты же сказал, что молодежь уже не та, – мгновенно среагировал Мансур не без ехидства.

– Слышал такое высказывание: «Родители учат детей разговаривать, а потом дети родителей учат молчать»? – Бахрам раздраженно дернул плечом, будто собирался снять с плеча невидимый глазу автомат Калашникова и завершить разговор кардинально. – Я, конечно, не твой отец, но воспитывал тебя. Ты пытаешься сейчас со мной провернуть этот маневр. Но лучше тебе помолчать и послушать, как и должно. Жизнь вне мусульманского общества дурно повлияла на тебя. Ты не уважаешь старших.

Мансур поднял руки в жесте покорности, но с улыбкой циничной и насмешливой.

– Молодежь полна энтузиазма, – с подозрением покосился на него Бахрам. – Но это глупый, бездумный энтузиазм, когда просто есть желание участвовать в любой заварушке ради быстрого успеха, шумихи – сейчас это модно. Но нет серьезности, нет глубокого понимания целей нашей борьбы, нет идеи, она растаяла как дымок от печных труб над домами вдоль Босфора, едва подул слабый ветерок. А ветерок этот сейчас все усиливается, и дует он с Запада. Американизация во всем. Облегченная жизнь. На все надо смотреть проще, призывают нас англосаксы. Easy life – так это звучит.

– Не знал, что ты говоришь по-английски, – не удержался от колкости Мансур и тут же подался назад, когда Бахрам, забывшись, замахнулся, чтобы дать ему оплеуху.

Страх, промелькнувший в глазах Мансура, вполне удовлетворил Бахрама.

– Помнишь, какая у меня рука тяжелая? Вот и помолчи, мальчишка! Бездумность во всем эта самая легкость. На самом деле за ней кроется сила и продуманность западного мира. И нашей молодежью манипулируют. А мы позволили, допустили…

– Когда уж вам было воспитывать молодежь, вы были поглощены борьбой и не видели того, что у вас творится под носом. – Мансур на всякий случай встал и прошелся по комнате. За ним летел шлейф табачного дыма. – Не расстраивайся. Такие проблемы с молодежью везде. И в России.

– Но их молодые люди сейчас отчаянно сражаются добровольцами на Донбассе, – напомнил сведущий Бахрам. – И все там идет к большой войне.

Мансур с удивлением взглянул на старика. Он думал, что тот не видит дальше своего носа и не слишком интересуется международной политикой и новостями.

– Может, в этом заключается парадокс? – Он затянулся сигаретой, докуренной почти до фильтра. – Ты не прав, старик, в том, что всей нашей молодежи нужна шумиха и сиюминутная слава. Всегда есть среди молодых такие, как в России, которые не плывут по течению вместе со всеми. Конечно, их затронула оболванивающая политика Запада, которую насаждают везде через интернет и соцсети. Стало меньше образованных, разговаривают они в большинстве своем, как неандертальцы. Нас ведет вперед то, что дано нам Богом, то, что мы воспринимаем сердцем, а не разумом, есть высшая справедливость и правда. И за нее стоит бороться.