– Ты говоришь о патриотизме, – неожиданно заключил Бахрам. – Это чувство необъяснимое. Наверное, мы как кошки, привязанные к дому. Любим землю, где родились, где могилы наших предков. Инстинкт это или Аллах нас наставляет делать так…

– Но у курдов нет своей земли, – напомнил Мансур с грустью.

– Мы любим Турцию как свою землю. – Бахрам накинул на плечи защитного цвета куртку, покроем напоминающую ту, в которой щеголял Фидель Кастро. – И она для нас своя. Так же, как Ирак или Сирия – родина для иракских и сирийских курдов. Но это ничего не меняет. Желание обрести свою собственную землю, пусть не для себя, а для своих детей, все же витает до сих пор в воздухе. И здесь, в Стамбуле, и особенно в горах. Там сконцентрировались все самые ярые бойцы и руководство партией. Я туда не ездил, но сюда приезжали парни оттуда, рассказывали о тамошних обычаях, веяниях, темах разговоров за чашкой кофе.

– Что-то последнее время не слышно про громкие теракты, устроенные РПК. Или они там только кофе попивают? – попытался спровоцировать старика Мансур.

– Не волнуйся, сам поучаствуешь в организации акций, – колючим взглядом поглядел на него Бахрам. Встал с кряхтением с подиума и вынул из шкафчика у окна бутылку раки. – Выпьем?

Мансур кивнул, вспомнив, что отец любитель этого анисового пойла. Он утверждает, что это изобретение иракцев, поэтому правильнее называть его на арабский манер – арак.

Разбавленный водой крепкий напиток молочно белел в узких стаканчиках на низком грубоватом столике. Мансур выпил без удовольствия, он предпочел бы обычную водку.

– Ты где остановишься? – спросил Бахрам, скривившись от выпитого. – Тебе придется подождать, пока я выясню насчет родни Секо. Ты же хочешь с ними встретиться?

– Мне надо, чтобы встреча получилась как бы случайной. Ты понимаешь? Не надо со всеми. Я не родословную его собираюсь изучать. Мне необходимо передать сердечный привет Секо от кого-то из его близких, чтобы был повод познакомиться ближе с самим Секо там, в горах. Я не собираюсь прозябать в рядовых бойцах РПК. Конечно, положение моей матери и Аббаса не перешло мне по наследству, но я даже в юные годы вращался в высших кругах боевой группы подполья в Стамбуле, понимаю, как все работает, некий опыт имею. Смысл мне начинать все с низов?

Бахрам кивнул, понимая, что Мансур прав. Тем более видел, насколько он изменился. Перед ним сидел высокий худощавый мужчина, явно долго и много тренированный, с широкими плечами. Едва Бахрам представил его себе с автоматом Калашникова в руках, воображаемая картина впечатлила старого курда. Такой и пулемет ручной унесет. Никакие сошки не понадобятся, от бедра стрелять сможет.

Мансуру категорически не рекомендовали останавливаться у Бахрама. Лишние встречи с теми, кто мог его узнать, ни к чему хорошему не приведут, особенно с учетом того, что среди курдов нередко попадаются стукачи. Чаще всего они это делают поневоле, однажды попав в полицию, получив там по полной программе и подписав согласие на сотрудничество. Но если заложат, то вся многолетняя подготовка насмарку, да и встанет вопрос посерьезнее: удастся ли выжить? Если его возьмут, сопоставят некоторые факты, всплывет то, что он сын Марека Брожека – Горюнова, российского разведчика… Ему надо как можно быстрее уносить ноги из Стамбула. Этот город должен был стать транзитным на пути Мансура в Иракский Курдистан. Однако он по своей инициативе подзадержался и даже остался ночевать у Бахрама.

Авдалян, агент СВР из русского батальона, настоятельно советовал заручиться поддержкой кого-то влиятельного, приближенного Карайылана, чтобы не засиживаться в рядовых бойцах. Авдалян и, разумеется, отец, который на базе в горах Кандиль общался лично с Карайыланом и от него не таил свою принадлежность к российским спецслужбам, навредили бы Мансуру своими рекомендациями. Отец несколько раз говорил о Секо – телохранителе Карайылана, а поскольку болтать лишнего он не любил, то это упоминание можно было считать подсказкой. И Мансур решил подсуетиться еще в Стамбуле, потому что в Ираке уже такой возможности не будет. Там строгая субординация, к Секо так запросто не подойдешь, желая познакомиться, требуется очень веский повод.

Уже к вечеру Бахрам обладал всей необходимой информацией.

– Тебе повезло. – Он зашел в комнату со свертком, пропитавшимся маслом, и положил его на стол. От лахмаджуна в промасленной бумаге сильно пахло чесноком и мясом. – Но тебе придется сейчас резко заболеть.

– Если я слопаю весь лахмаджун, то и в самом деле заболею, – хмыкнул Мансур, азартно разворачивая сверток. – А я слопаю! – Он свернул в трубочку подобие пиццы, только на турецкий манер – острой, чесночной, мясной. – Соскучился по стамбульской уличной еде. Так что там я должен изображать и зачем?

– У Секо только один родственник, вернее, родственница – Кинне Кара. Любимая сестра. Мне нашептали люди из ее окружения, что он для нее готов в лепешку разбиться. Когда сам ушел в Ирак, ее отправил во Францию. Она окончила Сорбонну. Хотела участвовать в движении РПК, но Секо категорически против. Работает Кинне в медицинском центре Анадолу – это элитное медицинское заведение. Функционирует при поддержке университетской клиники Джонса Хопкинса в США. Лечат иностранцев, один из лучших госпиталей в мире. Но своих она тоже лечит, причем бесплатно.

– Она замужем за турком? – Мансур покосился на Бахрама, который все время ехидно улыбался. – Чего ты скалишься?

– Не будь наивным! Фамилию ей просто изменили, она совершенно не замужем.

– Любопытная формулировка: «совершенно не замужем». – Мансур знал о больших, даже неограниченных возможностях РПК в изготовлении паспортов. – Ты из-за этого улыбаешься, как злодей из американского фильма?

– Кинне – гинеколог, – заржал Бахрам.

– И чего я ей буду показывать? – хмыкнул Мансур.

Но веселье Бахрама угасло так же внезапно, как и вспыхнуло. Он закурил и подсказал:

– Особого выбора нет. Ты же хочешь познакомиться, так изобрази приступ малярии. У тебя ведь была в детстве, насколько я помню. Кинне во всех болезнях разбирается. Очень умная женщина. – Бахрам, как большинство необразованных людей, испытывал трепет перед теми, кто прочитал за жизнь хотя бы два десятка книг, а уж если больше… – Меня она вылечила от радикулита. Я бы не вспомнил о ней, если бы Дияр не сказал, что именно она сестра Секо.

– Стоп! Дияр разве здесь? – Мансур оглянулся на дверь с тревогой.

– Не волнуйся. Твой отец меня предупредил через надежного человека, что ты не должен встречаться с теми, кто тебя может вспомнить. Кроме меня и Дияра, таких людей нет. Остальные уже в ином мире. Я-то с трудом узнал, хотя помню тебя с младенчества.

Красивая очень смуглая молодая женщина с растрепанным пучком густых темно-каштановых волнистых волос, худощавая, с большими глазами, подведенными косметическим карандашом, с чуть крупноватыми чертами лица. Ее можно было принять за турчанку, но Мансур бы не обманулся. Кинне выдавали некоторые нюансы в произношении – она говорила как все курды с юго-востока страны. У Мансура же был чисто стамбульский диалект, а учитывая, что он наполовину русский, то и черты его лица выглядели почти по-европейски.

Он подготовился к ее приходу: взлохматил черные волнистые волосы, намочил лицо, изобразив испарину. Уселся в старое кресло Бахрама с протертыми до дыр подлокотниками, укрылся пледом.

Кинне кивнула Мансуру сдержанно, когда Бахрам привел ее в комнату. На краешек стола поставила нечто среднее между дамской сумкой и врачебным саквояжем, достала спиртовые салфетки, протерла руки, пока Бахрам продолжал бубнить в продолжение их разговора, начатого, как видно, еще в коридоре:

– Проблема в том, что ему уезжать необходимо. Он едет в Ирак, вы понимаете? – Он многозначительно посмотрел на Кинне, заискивающе заглянув ей в глаза, и подобострастно склонил голову.

Мансур подивился, каким актером может быть старый курд.

Врач достала из сумки фонендоскоп и бросила взгляд на Бахрама – тот сразу же приложил руки к груди и, пятясь, удалился из комнаты.