– Мастерски, – прошептал я, не в силах оторвать взгляд. – Абсолютно мастерски.

Он боролся. Я видел это по напряжению его челюсти, по тому, как его другая рука сжимала ее запястье так, что кости должны были трещать. Он ненавидел себя за это. Ненавидел ее за то, что она заставляла его чувствовать. Эта внутренняя борьба была слаще любой легкой победы.

И она… о, моя прекрасная Клара. Ее биометрия была похожа на огненную бурю. Учащенный пульс, всплеск кортизола, адреналина… и выброс окситоцина. Предательский, сладкий выброс. Ее тело предавало ее, отвечая на грубость животной готовностью. Она выгибалась ему навстречу, ее бедра непроизвольно двигались, ища опоры, трения. Шелк скрипел по ее влажной коже, и я мог почти слышать этот звук – похожий на стон.

Я провел ладонью по собственному бедру, чувствуя под тонкой тканью костюма жесткое, требовательное напряжение. Мое воображение уже рисовало продолжение. Его зубы на ее шее. Ее ногти, впивающиеся в его спину. Глухой, хриплый стон, который вырвется из его глотки, когда он войдет в нее, прижав к этой липкой стене. Ее тихий, прерывистый вопль – смесь боли, стыда и невыносимого, запретного наслаждения.

Я хотел быть там. Не просто наблюдать. Чувствовать запах их смешавшегося пота, слышать хриплое дыхание, видеть, как ее глаза закатываются от ощущений, которые она не в силах контролировать.

– Сэр, показатели достигают пика, – доложил техник дрожащим голосом. – Нужно ли… ослабить концентрацию?

– Ни в коем случае! – я чуть не закричал, заставляя его вздрогнуть. – Пусть тонут. Пусть захлебнутся в этом. Я хочу видеть, как они падают на дно.

Но они не падали. Он заговорил с ней. Уткнулся лбом в ее висок. Его губы были в сантиметре от ее кожи. Я видел, как ее веки дрожат, как она слушает его хриплый шепот. Что он ей говорил? Какие грубые, солдатские слова он шептал ей, пока их тела предавали их? Он приказывал ей держаться? Умолять? Молить его о большем?

Ревность, внезапная и обжигающая, как удар кнута, пронзила меня. Это был мой момент. Мое творение. А он… он стал его частью. Его грязные руки касались того, что принадлежало мне по праву творца. Я впился ногтями в подлокотники кресла, пытаясь взять себя в руки. Контроль. Всегда контроль. Это тоже было частью шоу. Его борьба лишь подогревала аппетит.

И … он оторвался от нее. Резко, как от ожога. Связь прервалась. На экране они стояли, тяжело дыша, не глядя друг на друга, опустошенные и опозоренные. На ее спине краснели отпечатки его пальцев. Как татуировка.

Тишина в зале стала оглушительной. Я откинулся на спинку кресла, чувствуя, как бешено колотится сердце. Возбуждение медленно отступало, оставляя после себя сладкую, томную усталость и неутоленную жажду.

– Великолепно, – выдохнул я наконец. – Запишите все показатели. Особенно нейронную активность. Я хочу изучить это до мельчайших деталей.

Они вышли из туннеля. Она – вся разбитая, с потухшим взглядом, но с тлеющей внутри искрой стыда и гнева. Он – мрачный, собранный, но я видел, как дрожит его рука, когда он подносит ее к воде. Они избегали взглядов друг друга, но связь между ними была теперь прочнее стали. Она была выкована в унижении, в животном влечении, в ненависти к самому себе и ко мне.

Я взял бокал с вином, который мне успели подать. Рука дрожала. Я сделал большой глоток. Терпкое, дорогое вино казалось безвкусным после того опьяняющего коктейля эмоций, что я только что испил.

– Подготовьте для участницы Клары новую одежду, – сказал я, не отрывая взгляда от экрана, где она пыталась прикрыть тело своими лохмотьями. – Что-нибудь более закрытое. Но чтобы ткань была тонкой.

Чтобы она все еще чувствовала на своей коже воспоминание о его прикосновении. И чтобы она знала, что я это вижу.

Он одержал маленькую победу. Он не дал себе сорваться. Но он проиграл войну. Потому что теперь он знал, какова она на вкус. И он будет хотеть этого снова. А я буду ждать. Смотреть. И наслаждаться каждым мгновением их агонии. И в следующий раз, – я пообещал себе, – в следующий раз я не буду просто наблюдать.

Дверь в мою комнату бесшумно закрылась, отсекая внешний мир. Я прислонилась к холодной, гладкой поверхности, пытаясь перевести дух. Только сейчас, в тишине, до меня начал доходить весь ужас произошедшего. Я скользнула на пол, обхватив колени руками. Платье – его платье – шелестело вокруг меня, напоминая о каждом унизительном моменте. Я подняла руку и коснулась плеча. Кожа под пальцами была горячей, воспаленной. Я почти чувствовала отпечаток его ладони – шершавой, грубой, прожигающей насквозь. Я зажмурилась, пытаясь стереть воспоминание. Но оно было не в голове. Оно было в теле. В предательской дрожи в коленях. В влажной теплоте между ног, которая не уходила, несмотря на страх и стыд. В памяти всплыло его дыхание у самого уха, хриплое, сдавленное. Запах его кожи – не сладкий, не химический, а настоящий, животный, мужской. «Держись», – просипел он тогда. От чего? От страха? От него? От самой себя?

Я сгребла прядь волос и потянула, пытаясь физической болью заглушить ту, другую, странную и постыдную. Он был прав. Кассиан все это видел. Каждый мой вздох, каждый мускул, дрогнувший под его прикосновением. Он смотрел и наслаждался. И самое ужасное – часть меня… часть меня тоже наслаждалась. Та самая, животная, глухая ко всему, кроме примитивных ощущений. Та, что выгибалась навстречу грубой силе, видя в ней спасение, опору в этом безумном мире.

Я застонала, уткнувшись лицом в колени. Я ненавидела его. Дона. За то, что он видел мою слабость. За то, что тронул меня. За то, что заставил почувствовать то, чего я чувствовать не хотела. Но больше всего я ненавидела себя. За ответный трепет. За то, что мое тело оказалось предателем.

Внезапно дверь снова открылась. Я вздрогнула, вжимаясь в стену, ожидая увидеть его – Кассиана, или техников. Но в проеме никого не было. Только небольшая платформа, на которой лежала аккуратная стопка ткани. Голос прозвучал из ниоткуда, мягкий, почти ласковый, и от этого еще более отвратительный.

– Я вижу, твой первый наряд пострадал в ходе… активного знакомства с другими участниками. Прими этот. Более практичный. Надеюсь, он придется тебе по вкусу.

Платформа подкатила ко мне и остановилась. Я смотрела на сложенную одежду, не в силах пошевелиться. Это была очередная ловушка. Новая насмешка.

С минуту я просто сидела, потом, стиснув зубы, потянулась и взяла верхнюю вещь. Это были штаны – темно-серые, из мягкой, эластичной ткани, напоминающей что-то среднее между хлопком и неопреном. И длинная водолазка такого же цвета, с высоким горлом. Никакого шелка. Никаких алых тонов. Все просто, функционально, даже аскетично. Я переоделась, с наслаждением сдирая с себя клочья позорного платья и швыряя их в угол. Новая одежда оказалась на удивление удобной. Она облегала тело, не сковывая движений. Ткань была приятной на ощупь, дышащей.

Подошла к зеркалу. Из отражения на меня смотрела не изнеженная игрушка, а боец. Худой, испуганный, но собранный. Это было не то, чего я ожидала.

– Нравится? – снова раздался его голос. В нем слышалась улыбка. – Я подумал, тебе будет так удобнее. Ведь завтра начинаются настоящие испытания. И тебе понадобится вся твоя ловкость. Вся твоя сила.

Его слова повисли в воздухе, обволакивая, как ядовитый дым. Он не просто дал мне удобную одежду. Он дал мне именно то, что я хотела. Показал, что понимает меня. Знает мои желания еще до того, как я сама их осознаю. Это было страшнее любой демонстрации силы. Это была абсолютная власть. Он мог одеть меня в шелк и выставить на показ. А мог – в броню и сделать своим оружием. И то, и другое было проявлением его собственничества. Я провела ладонью по ткани на бедре. Она была мягкой, но прочной. Идеальной для бега, для борьбы. И он это знал. Он готовил меня к чему-то.

– Спасибо, – прошептала я в пустоту, и слово обожгло мне горло, как кислота.

В ответ раздался тихий, довольный смешок.