Лорд Риус обычно стоял в стороне, возле высокого окна, через которое лился тусклый сумрак Изначального Града. Он наблюдал. Молча. Его темные глаза скользили по мне, выискивая слабое место, трещину в моей странной, с его точки зрения, обороне.

— Продолжай, — бросал маг холодно, без интонации. — Проверь ментальный контур. Попробуй внедрить базовый императив.

Тогда в ход шли другие инструменты. Кристаллы, издающие пронзительный звон, от которого кровь стыла в жилах.

В голове вспыхивали чужие образы, левые воспоминания, посторонняя боль. Потом всплывали мои мысли. Картины леса, поляны, лицо Лики. Но всё это выглядело как искаженная, туская, гротескная картинка. Мне навязывали чувство вины, ужаса, восторга. Однако сломать мой разум, переписать базовые установки у магов не получалось. Сопротивление было слишком глубоким.

— Блок на уровне инстинктов, — вытирая пот со лба огромным платком, констатировал Диксон после особенно изматывающей сессии. — Внедрить даже простейшую команду — «не дышать», «замри» — невозможно. Полное отторжение. Мозг не воспринимает магический импульс как нечто, имеющее к нему отношение. Это все равно что пытаться напугать камень криком.

Когда физические тесты не давали результата, за дело брался сам Лорд Риус. Он не тратил силы на причинение физической боли. Он был мастером ментальной хирургии.

Действовал ублюдок всегда исподтишка. Когда меня уже возвращали в конуру. Он копошился своими погаными невидимыми щупальцами в моей башке, заставлял видеть не просто образы, а фантомы, основанные на моей памяти.

В основном это были сюжеты, связанные с домом. Я ложился на каменную «постель», собираясь отключиться, а в следующую минуту понимал, что нахожусь в своей квартире. Видел родителей. Делал шаг к матери, начинал говорить с ней. Она отвечала, иногда даже обнимала меня.

Но стоило мне поверить, что все это реально, как фантом моей матери начинал кричать, ее лицо искажалось в ужасе. Или она оборачивалась какой-нибудь особо мерзкой дрянью.

Я резко открывал глаза, хлопал ими как дебил, и видел, что сквозь щель в двери за мной наблюдает холодный взгляд мага. А потом раздавался этот его ублюдский смех.

«Ты не должен был туда идти. Это ты виноват. Ты бросил их».

Шёпот прорывался в мой расплавленный мозг и я не сразу понимал, что это Лорд Риус внушает мне чувство вины или ужаса.

Однако сломать мой разум, переписать базовые установки у них не получалось. Наверное, сознание вырожденца было слишком примитивным для их сраной магии. Или их сраная магия была слишком примитивна для меня.

Иногда во время экспериментов, я замечал то самое сочувствие Диксона. Он поджимал губы и отворачивался к датчикам с таким видом, будто я — капризный ребенок, который не хочет делать уроки.

— Твои показатели не должны быть такими. — Он сказал это однажды, когда Риус вышел из зала. — Организм с подобной диссипацией должен был сгореть через неделю. Но он не сгорает. И в то же время не включается в работу. Дело в твоей воле, Выродок. Ты сам блокируешь свои же возможности.

Я оставался для магов загадкой. И потенциальным оружием. Живым щитом. Как оказалось, рядом с Изначальным градом находилось какое-то место, порождавшее демонов, монстров и тварей. Маги называли это Пустошью. Туда не решались ступить даже могущественные лорды. Но они очень сильно хотели уничтожить Пустошь. Вот для чего им был нужен я.

После опытов меня, полумертвого, с подергивающимися веками и свежими ожогами от датчиков на коже, волокли обратно в камеру. И там, в темноте, на холодной плите, рождались идиотские планы побега.

Первый был абсолютно дебильным. Отчаянным. Когда меня вели по узкому коридору из лаборатории, мимо ниши со статуей крылатого демона, я просто рванул в сторону, в полуоткрытую дверь служебного прохода. Долбанул стража плечом, пытаясь выбить у него дыхание. Ну не идиот? Ясен хрен, это было бесполезно. Словно в гранитную стену врезался. Страж даже не дернулся.

А вот Аларик, сопровождавший процессию, был в диком восторге.

— Попался, тварь! Думал, куда-то денешься? А-а-а-а-а, сучоныш! Я знал! Знал, что ты замышляешь сбежать!

Удар «усмирителем» в спину свалил меня с ног. А потом эти удары посыпались со всех сторон. Аларик бил методично, с расстановкой, чередуя физическую боль с разрядами, которые заставляли мое тело трястись и подпрыгивать на холодном камне.

В наказание я не получал ни еды, ни воды несколько дней. Провел это время в карцере — вертикальной каменной трубе, где нельзя сесть или лечь. Только стоять, упираясь спиной и ладонями в скользкие стены.

Это меня вывело из строя почти на неделю, но не остановило. Я прямо свихнулся на идее побега. Хотя, совершенно непонятно, зачем. Ну сбегу. Дальше что? Чужой мир, ублюдочные маги. Куда идти, у кого просить помощи?

Вторая попытка оказалась не намного умнее. Я пару месяцев симулировал полную апатию и покорность. На самом деле — изучал свой собственный распорядок дня до мельчайших деталей. Особенно меня интересовал уборщик — мелкий мужичок, который приходил, чтоб помыть и продезинфицировать специальным раствором камеру.

Я запомнил каждое его действие, посчитал, сколько раз он отворачивается, чтобы сполоснуть тряпку в ведре. Дождался нужного момента, а потом напал на уборщика. Цель была простая, но такая же идиотская — оглушить, снять его робу, попробовать выйти из замка.

Хрен там. Старик оказался жилистым и вертким, как ящерица. Его истеричные вопли привлекли стражу за секунды. Меня скрутили, а потом избили так, что я неделю харкал кровью.

Тогда в мою камеру спустился сам Лорд Риус. Он стоял на пороге, не заходил внутрь. Будто боялся запачкать дорогие туфли.

— Упрямство, — произнес маг, глядя на меня, как на сломанную, но все еще занимательную игрушку. — Тупое, животное, бессмысленное упрямство. Куда ты бежишь, Выродок? Из замка? Из города? Ты понимаешь, что даже если вырвешься на волю, этот мир тебя убьет? Ты обречен здесь в любом случае.

Я молчал, прижимая руку к сломанным ребрам.

— Паек урезать вдвое. На месяц, — бросил Лорд Риус через плечо Аларику, уже ждавшему в коридоре. — И ужесточить режим содержания. Пусть подумает о цене своего упрямства.

Тот месяц стал адом внутри ада. Полпайка — это несколько ложек безвкусной кашицы в день. Голод превратил меня в ходячий скелет, обтянутый кожей. Я слабел, мир плыл перед глазами.

Но именно тогда, в глубине этого физического и морального падения, надежда наконец сдохла. Ее место заняла ярость. Холодная, тихая, неистовая. Я перестал мечтать о доме. Я начал мечтать о том, как буду резать глотку Аларику. Как вырву сердце у Риуса. Как найду «великолепную пятерку» и растопчу этих ублюдков, которые отняли у меня все.

Потом была третья попытка. Четвертая. Пятая. Я даже хотел подкупить молодого слугу, сунув ему найденный в лаборатории кристал. Слуга взял камешек и доложил Аларику.

Я пытался ткнуть украденной у Диксона иголкой стражу в глаз. Я пробовал перегрызть кожаный ремень на запястье, пока меня везли на тележке в лабораторию. В общем, вел себя как окончательно поехавший крышей псих.

Шестая попытка стала самой решающей. Однажды, в лаборатории, когда Диксон отвернулся к шкафу с инструментами, а Риус изучал голограмму какого-то чудовища, я смог, превозмогая боль, высвободить одну руку из чуть ослабевшего зажима. Мои пальцы нащупали на боковом столике хирургический скальпель с острым лезвием.

Целился я не в Диксона. В Риуса.

Метнул этот чертов скальпель со всей силой, на какую был способен. Он, сверкнув в холодном свете, стрелой понесся к магу, но…замер в воздухе. Не долетел до каких-то двадцать сантиметров. А потом со звоном упал на полированный пол.

Риус даже не обернулся. Не пошевелился. Но его терпение, похоже, лопнуло окончательно.

Меня не поволокли в камеру, а притащили в его личный кабинет — высокий зал с витражными окнами, книжными шкафами до потолка и огромным столом из черного дерева.