Тяжельников лишь молча улыбнулся в ответ на это предложение. Артем понял, что, возможно, тот так уже и сделал, просто не хочет ему об этом говорить. Понятное дело, в принципе. Не его уровень, чтобы в вопросы отношений Тяжельникова с Кремлем глубоко влезать.

— В общем, если нужно, готов изложить все основные моменты прямо сейчас, — сказал Артем.

— Ну ладно, давай тогда перейдём к деталям этого весеннего запуска. — одобрительно кивнул ему начальник.

Спустя полчаса Артём вышел из кабинета Тяжельникова уставший, но очень довольный собой. Выложился он за эти полчаса, конечно, очень сильно. Но был уверен, что сумел произвести положительное впечатление на своего начальника.

Ну а что касается его коллеги, Брынькина, который ходил теперь с потерянным видом, то его Артёму было абсолютно не жалко. Кто ему мешал созвониться после выговора от начальства с теми же самыми Ивлевым и Сатчаном, встретиться с ними и тоже прийти к Тяжельникову вот с такой проработанной программой, которая, он был абсолютно в этом уверен, очень сильно понравилась начальнику по итогу? Но нет, он предпочел ничего не делать, просто надеясь, что все обойдется, и Тяжельников сменит гнев на милость… Да, теоретически он мог его выручить, прихватив сегодня с собой, и сказав первому секретарю, что это была общая идея, но к чему? Артем был уверен, что тот этого не оценит, и в случае проблем уже у него точно на выручку не придет. Так что и черт с ним.

Москва, ЦК ВЛКСМ

Отпустив Артёма, Тяжельников вдруг понял, что конкретно не давало ему покоя последние дни, когда он впервые ознакомился с этой инициативой, по поисковым отрядам. Павел Ивлев… Так а ведь ему же знакомо это имя! Это же тот самый журналист, с которым он в Берлине познакомился. И тот по его поручению статью публиковал в «Труде»!

Тяжельников был очень доволен тем, что сумел это вспомнить, учитывая, что общаться ему приходилось по работе просто с неимоверным количеством людей. А вспомнить про знакомство с этим Ивлевым было очень необходимо. Про Ивлева теперь вообще надо много информации собрать бы, как и про Сатчана этого. Очень уж его беспокоил тот факт, что бумага, которая бесполезно провалялась много месяцев у него в организации, всё же каким‑то образом, получается, попала лично в руки Брежневу.

«Не так и много людей способно это сделать. И вот гадай теперь — этот Ивлев или Сатчан смогли это организовать? Или просто они не только в комсомол отдали эту идею, но ещё кому‑то серьёзному? И именно тот серьёзный человек её Брежневу и пропихнул?»

Путаницы добавляло ещё и то, что помощник генсека почему‑то упомянул ещё и про Фиделя Кастро. Да, как сегодня Артем предложил сделать, Тяжельников уже и сам догадался сделать. Подал Куницину все именно в таком виде — мол, идея таких поисковых отрядов уже у них в ЦК ВЛКСМ тщательно с осени прорабатывается, и весной готовы приступать к ее реализации. Куницын сказал, что он очень доволен тем, что по весне инициативу сразу же можно будет развернуть по всему Союзу в силу той подготовки, что уже провел комсомол, и что он так генсеку и доложит. И сказал еще, что Фидель Кастро будет очень этим доволен, потому что в этой инициативе примут ещё участие и сотни кубинских студентов.

«Какое вообще отношение Фидель Кастро и кубинские студенты имеют к этой инициативе?» — не мог понять Тяжельников.

Это, к сожалению, помощник сам не объяснил. А он, учитывая, как хорошо, вопреки его ожиданиям, складывался этот разговор, предпочёл не проявлять в нём никакой лишней инициативы.

Это старое, надёжное правило бюрократии: если всё идёт хорошо в разговоре с серьезным человеком — помалкивай. Потому что ляпнешь что‑нибудь невпопад — и можешь испортить всё впечатление о себе. Не зря говорят, что молчание — золото.

Энергично захватывать инициативу в разговоре имеет смысл только в том случае, если терять уже нечего. И надо, напротив, пытаться во что бы то ни стало всё же убедить собеседника, что с тобой стоит иметь дело.

Москва

После встречи с режиссером и коллекционером отправился к Гусеву. Бутылка элитного рома и четыре мешка писем сами к нему не попадут…

Ром и один мешок потащил первым. Ром, конечно, в непрозрачном пакете. Увидев себя в холле в зеркале, усмехнулся. Странная картина, конечно. Парень в дорогом костюме и кожаных туфлях тащит в одной руке красивый импортный пакет явно с каким-то дефицитом внутри, а в другой — набитый чем-то мешок из-под сахара… Да уж, общая картина сногсшибательная… А куда деваться?

— Анатолий Степанович, — поздоровался я, зайдя внутрь, — очень рад, что вы на месте. Хотел поблагодарить вас за вашу помощь в момент моего пребывания на Кубе. Это ром специального выпуска, его только кубинская верхушка пьет, ну и вот письма тут накопились на радио и в газете…

Гусев пакет с бутылкой взял с удовольствием. Достал бутылку из пакета, и тщательно рассмотрев, спрятал за шкаф. А потом, глянув на мешок, спросил подозрительно:

— Всего один? Разве твои статьи и передачи перестали быть популярными, Ивлев? Это же сколько месяцев прошло с тех пор, как ты почту свою к нам завозил в последний раз…

— Э, нет, — помотал я головой, опуская мешок на пол, — все в порядке с моей популярностью. В багажнике еще три лежат. В руки все не влезло просто. Схожу сейчас, если вы никуда не уходите.

— Ну так другое дело, — усмехнулся Гусев. — Подожди, я ребят позову, пусть они все притащат. Нечего в таком хорошем костюме грязные мешки таскать. Тем более ты у нас серьезная фигура уже, на радио выступаешь… Внимание Громыко вон даже привлек, хотя лучше, конечно, в будущем вот так внимание все же к себе членов Политбюро не привлекать…

— Спасибо, — сказал я. — Постараюсь не привлекать вообще.

Гусев сделал звонок, через минуту прибежали два худеньких паренька, и мы с ними отправились за оставшимися мешками с почтой. Я все же один из них сам тоже донес, втроем мы уже не так странно смотрелись. Идут три комсомольца, да, в руках у каждого по мешку из-под сахара, но вид сосредоточенный, значит, важным общественным поручением явно заняты. Макулатуру, может, тащат… Сейчас много кто макулатуру и собирает, и сдает.

Гусев дав им ключ, велел занести все четыре мешка, включая тот, что я раньше приволок, в кабинет, в котором девушки с письмами работали. Пообщались с ним минут пять всего потом, потому что его куда-то вызвали, и ему бежать нужно было. Повезло мне, получается, приехал бы на четверть часа позже, и долго бы его ждал…

До перемены оставалось всего минут десять, так что я у аудитории дождался, когда практическое занятие закончится, чтобы со своими сокурсниками пообщаться. Вышли все после звонка, и мне обрадовались. Много рук пожал, а несколько девушек и щечку мне для поцелуя подставили, к явной зависти парней.

— И вот чего вы так? — громко спросил девчонок Валерка Егозин, который меня в целом недолюбливал, как я подозревал. — И на занятиях Ивлева нет, и вон он с каким загаром с отдыха приехал, и вы его еще и целуете? Он же давно про вас забыл!

— Завидуй молча, Валерка, — фыркнула одна из девчонок, Верка Кострина, — а тебе кто мешает на месяц исчезнуть и потом с загаром вернуться? Ой, я забыла, ректор про тебя и не знает, чтобы тебя с занятий отпустить… Ты на неделю уйдешь, не то что на месяц, тебя тут же и отчислят. А вот про Ивлева ректор знает. Он радио слушает и газеты читает. Думаешь, ему не видней, кого с занятий отпускать?

Посмеялись все дружно над Валеркой, так что он тут же, покраснев как помидор, молча и исчез.

Пошел с нашими парнями в столовую. Сели за столик, пообщались на перемене. Вроде все у всех хорошо. Костян рассказал, что Славка хорошо вписался в стройотряд, работы не боится, руки не кривые. Ираклий рассказал, что родители его через неделю приедут в гости, гостинцы привезут. Он всех угостит, конечно. Погрустили все вместе, что Макарова в нашей маленькой компании в столовой больше нет. Ну а потом, конечно, все на следующую пару побежали, ну а я в спецхран поехал. Нужно много материалов собирать, чтобы доклады Межуеву писать.