– Я знаю, как сильно ты её любишь. Это так очевидно. Но причина, по которой никто из нас не волнуется, в том, что мы все видим, как сильно она любит тебя тоже.

Я замираю с полотенцем в руках.

– Думаешь, я буду отсутствовать, мам?

– Я думаю, что пытаться реалистично воплощать свои мечты и ожидать при этом слишком многого – это готовить себя к провалу. Заводи ребёнка и совсем не ожидай, что будешь идеальным родителем или мужем. Не заявляй, что будешь лучшим кем–либо, если уж на то пошло. Делать всё возможное – уже достаточно. А совместные усилия тебя и твоей жены – это чертовски много. Этот ребёнок будет любим, а мы, как семья, будем рядом, и в хорошие, и в плохие времена.

– У вас с папой неплохо получилось, – я ухмыляюсь, глядя на неё.

– Ну, и у него тоже, – она кивает в сторону отца.

Отец в этот момент поворачивается ко мне, его улыбка, подогретая текилой, становится шире, в глазах – чистая любовь, пока он переводит взгляд между мной и мамой.

– Сражайтесь изо всех сил, всегда, – напутствует мама.

Я не могу сдержать усмешку.

– О, это уж точно. – Я смотрю на всех них и понижаю голос. – Это и правда сработало. Между вами?

– Я не лгу тебе, и клянусь, ни за что бы не подумала, что это возможно. Но дело не в Эдди и не во мне. Это Нейт и Рид. Они... это устроили. Понял?

Я киваю.

– Иди за ней, Краун, и поторопись с заказом.

– С мальчиком?

– Ага, – она улыбается, а затем сбрасывает улыбку. – Но не говори отцу, что я с ним согласилась. За работу.

– Хватит уже. И без того достаточно странно, что я пригласил вас на свой третий медовый месяц и получаю советы о браке.

– Вовсе нет, – говорит она, прежде чем развернуться и направиться обратно к отцу.

♬ ♬ ♬

Порыскав по картинной галерее и большей части нижнего этажа курорта, я листаю архив своих фото и нахожу нужное – отправляю его Натали. Это снимок наших ног на Спейс–Нидл сразу после нашего первого поцелуя, вместе с текстом:

Я: Где ты, Красавица?

Она отвечает через секунды – присылает фото Плюшевого Мишки в свитере Эйджвотер, который сейчас лежит на нашей кровати. Грудь сжимается от мысли, что она привезла все эти реликвии прошлых лет, пытаясь напомнить мне о нас. Как будто мне нужно напоминание. Правда в том, что я разобран и чертовски вымотан вихрем последних лет. Мне нужно принять свою долю вины и перестать наказывать её за это. Взбежав наверх, я закрываю за собой дверь и нахожу её прислонившейся к изголовью кровати, читающей большую толстую книгу в твёрдом переплёте. От неё исходит предупреждение:

– Я отказываюсь ссориться, ясно? Я не могу сейчас плакать, Истон... пожалуйста. Я правда не могу.

Я стою у края прихожей.

– Тогда просто дай мне говорить.

Молчание... затем:

– Хорошо.

– Мы вели себя как идиоты. Я – даже больше, чем ты. Ты права. Я, блять, до смерти боюсь подвести тебя, подвести нашего ребёнка. Я только начинаю карьеру, в которой иногда до сих пор не уверен, что хочу. Но я возьму отпуск. Я буду рядом. Что важнее – я, блять, хочу быть рядом – с тобой.

– Я знаю, что будешь. Это...

– Детка, дай мне договорить.

– Хорошо.

Она не опускает книгу, и боль в груди только нарастает. Она не может даже смотреть на меня.

– С той самой секунды, как мы поссорились вчера, будто всё, что я чувствовал, через что мы прошли за последний год, нахлынуло на меня разом, смачно врезало пощёчиной. Между давлением менеджера, пиаром и самой работой, я имел дело с другими проблемами... большими сложностями с фанатками. Женщины умудряются проникать в мой номер. Это не укладывается в голове, но они ловки и находят способы пробраться, несмотря на усиленную охрану. Джоэл внёс необходимые изменения, но они всегда находят путь. В мою, блять, гримёрку, у площадок – это был кошмар. Я никогда не допускал их и никогда не допущу, но это огромная проблема. Мне следовало сказать тебе, когда это только началось, но ты сама тогда переживала трудные времена.

– Жаль, что ты не сказал мне.

– Мне тоже жаль. Но ты тоже не была честна со мной насчёт некоторых происшествий, и этому должен прийти конец. Ясно? Потому что я не хочу, чтобы ты снова искала мою руку.

Её ответ нетверд:

– Хорошо.

– Я люблю тебя до чёртиков, Натали Краун, и мне жаль, что я дистанцировался. Ты права, я тоже это чувствую, и я думал, что эта поездка поможет всё исправить. Несколько дней в Мексике не решат всё, но я никогда не перестану хотеть, чтобы ты первой узнавала всё. Защищая друг друга, мы, блять, рушим то, что у нас есть, так что нам нужно проживать всё, что происходит в наших жизнях, вместе, без разделения.

– Прости, что заставила тебя чувствовать, будто тебя нет рядом...

– Детка, меня и не было. Я отсутствовал, и у тебя есть полное право предъявить это мне. Мне было адски больно от того, как ты это сделала, но я могу простить тебе что угодно. Что угодно, блять, потому что мы оба на новой территории, и ни у кого из нас не будет всех ответов. То же самое будет, когда мы станем родителями, чего я так, блять, сильно хочу.

– Я тоже.

– Пожалуйста, не плачь, Красавица.

– Я очень стараюсь.

– Вчера я причинил тебе боль намеренно, но сегодня всё было иначе. Я не хотела заводить ребёнка, когда была зла, а ты был под текилой. Оглядываясь назад, это уже не имеет значения, да?

– Нет.

– И я всегда был чертовски собственническим дураком, когда дело касалось тебя, и буду им и дальше. Может, однажды мы достигнем того уровня зрелости, но сегодня – явно не тот день.

– Я тоже.

– Нат, ты можешь, пожалуйста, опустить книгу и посмотреть на меня?

– Я правда не могу.

– Что? – Я подхожу к кровати, но она поднимает руку.

– Не подходи ближе, Истон. Договори то, что хотел.

– Какого чёрта? Почему?

– Я... приняла эмоциональное решение, о котором сейчас сильно жалею.

– Что, чёрт возьми, происходит?

– Только не паникуй.

– Сейчас ты говоришь то, после чего невозможно не паниковать.

В голове проносятся худшие сценарии, и мной овладевает паника, пока она медленно, очень медленно опускает книгу. Я отшатываюсь в ужасе при виде жуткой красной сыпи, покрывающей её опухшее лицо. Я стремительно бросаюсь к ней.

– Боже правый! Что случилось?

– Я... сделала вамп–фейсал. Мне было плохо, и я хотела сделать что–то для себя. Это было импульсивно, но я читала об этом и видела результаты... но не фотографии «после». Я знаю, что это было глупо.

– И это, блять, процедура для лица?

– Дорогостоящая... и, что ещё хуже, нельзя находиться на солнце три дня. Ну типа, зачем тогда предлагать такое здесь?

– Три дня ты будешь выглядеть, как статист из фильма ужасов?

Она пожимает плечами.

– Я же сказала, что это было эмоциональное решение.

Я сжимаю губы.

– Только не смей смеяться.

Я отворачиваюсь, всё тело моё трясётся, я прикрываю лицо рукой, медленно качая головой.

– Придурок.

Не в силах сдержаться, я поворачиваюсь и смотрю на неё.

– Ты, – я фыркаю, – Господи, нет на свете женщины, которая могла бы с тобой сравниться. Никогда.

– Большое спасибо. Я же говорила, что однажды буду старой и морщинистой, а ты сказал: «Давай же», так что ты только что стал лжецом.

Из меня вырывается хохот, а она погружается в кровать, снова поднимая книгу, чтобы прикрыть лицо. Я вырываю её из её рук и отшвыриваю за спину.

– Ни за что, Красавица, это твоих рук дело. Тебе не свалить вину на меня. Так... три дня. Это и есть срок моего наказания?

Она насмешливо приподнимает бровь.

– Насколько мне известно, моя нижняя часть тела не под запретом.

– Вот как?

– Мгм–м.

– Это ты меня проверяешь, жена?

– Что, теперь я для тебя не так неотразима?

– Напротив, я никогда не хотел тебя сильнее.