– Ист?

– Пап, – я шмыгаю носом, надеясь, что он этого не услышал.

– Привет, сынок, – тихо шепчет он. – Всё в порядке?

Он услышал. Чёрт.

– Хватит орать, – стонет на фоне мама.

– Я шепчу, детка. Допивай свой чёртов Педиалайт. Я же говорил тебе не допивать ту последнюю мини–бутылочку.

– Не читай мне проповеди, Краун. Сейчас не время.

Я не могу сдержать усмешку.

– Ист? Мы уже почти в аэропорту. Что случилось?

Я поднимаю глаза к небу, и меня переполняют эмоции. – Я не мог уснуть прошлой ночью и всё утро много думал о тебе.

– Хорошо.

У меня в горле начинает саднить.

– Прошлый год нагнал меня, и не в хорошем смысле. Если честно, это был просто какой–то гребаный туман.

– Я понимаю.

– Я не знаю, как долго я буду это делать, но я хочу, чтобы ты знал, как я тебя уважаю за то, что ты делал это так долго.

– Если ты больше не хочешь этого, Ист, мы можем поговорить.

– Хочу, просто на своих условиях. Я уже упустил это из виду, и я несчастлив. Они причинили ей боль, пап, – я хриплю, наконец позволяя себе свободно истекать кровью, – они причинили боль моей жене и чуть не отняли часть её, и я, блять, не мирюсь с этим.

– Я знаю. Мне жаль.

– Да, – я шмыгаю носом. – Я забираю это обратно сейчас. Они, блять, не получат её, ни одной её части. Но дело не только в этом.

– Я слушаю.

– Я просто, – мой голос срывается. – Я не хотел, чтобы ты провёл ещё один день, не зная кое–чего важного.

– Это Ист? – спрашивает мама, почувствовав напряжение.

– Да, помолчи, детка, хорошо?

Должно быть, она кивает ему, услышав мольбу в его просьбе.

– Что такое?

Я закрываю ладонью воспалённые глаза.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что я не припомню случая, когда бы ты меня подвёл. Когда бы тебя не было рядом, когда ты был действительно нужен, потому что ты был. Так что, если ты пропустил пару матчей в детской лиге, для это не значило нихрена, потому что ты был там. Ты – часть самых лучших и самых значимых воспоминаний, что у меня есть. И если и когда у нас появится собственный ребёнок, я молюсь, блять, Богу, чтобы я был хотя бы наполовину таким мужем и отцом, как ты был и есть. – Я сглатываю снова и снова. – Я просто хотел сказать тебе это.

– Рид? – шепчет мама, её голос полон беспокойства. – Что случилось?

– Прости, пап, я не хотел тебя расстраивать.

– Нет, – хрипит он, – я в порядке. Лучше, чем в порядке... Чёрт, – тихо произносит он, и я понимаю, что нужно дать ему секунду, чтобы собраться. Спустя несколько ударов сердца в тишине, он говорит, его голос хриплый: – Ист, в тебе лучшее от нас обоих. Мы и сами не могли бы попросить лучшего. Так что не волнуйся, ясно? Потому что мы – совсем нет.

Я киваю, прежде чем сказать это, смахивая слезу со щеки.

– Да, ладно.

– Сын, я... – Эмоции берут над ним верх, как и надо мной, и я понимаю, что нужно дать нам обоим передышку.

– Всё нормально. Я в порядке, – я прочищаю горло. – Это всё, что я хотел, чтобы ты знал. Напишешь, когда приедешь?

– Ага.

– Я люблю тебя, пап.

– Я тебя тоже, Ист.

Взглянув на море, я выдыхаю и поворачиваю обратно к отелю, направляясь к единственному будущему, в котором я точно уверен.

Глава

7.

Натали

Beautiful Boy – John Lennon

С того места, где я лежу, измождённая, с волосами, слипшимися от пота, я вижу всё – вся наша неделя в Мексике проносится перед глазами в одно мгновение. С той минуты, как я лежала на шезлонге, любуясь Истоном, и до секунды, когда мы летели домой, крепко взявшись за руки, с надеждой в сердцах – и вот медсестра кладёт нашего голенького сына на мою такую же обнажённую грудь.

Глаза Истона наполнены изумлением, слёзы катятся с его красивого подбородка, когда он впервые видит нашего малыша. В них сияет та же безоговорочная нежность и любовь, взгляд, который он обычно бережёт только для меня. Я готова делиться им из–за того восторга, что испытываю, глядя на него. Я молю Бога, чтобы можно было разлить это чувство по бутылкам, но, к счастью, мне и не нужно. Впереди у меня будущее, полное таких моментов, и не нужно строить никаких планов.

Истон плачет, не скрывая слёз, его взгляд прикован к нашему прекрасному ребёнку, а затем он поднимает наполненные чудесами глаза на меня. Он наклоняется и кладёт самый нежный поцелуй на мои губы. Я целую его в ответ со всей любовью, что чувствую. Когда он медленно отстраняется, мы молчим – нам и не нужно говорить. Мы снова там, в моём самом любимом месте.

Переполненный самыми лучшими эмоциями, но измотанный, Истон забирает нашего мальчика на руки, когда в палату входит встревоженная медсестра, её взгляд мечется между нами.

Истон легко и просто дарит ей свою ошеломлённую улыбку, чтобы успокоить, и говорит:

– Дай угадаю, снаружи беснуются четверо безумных бабушек и дедушек, требующих воочию убедиться в существовании внука.

Та с облегчением смеётся.

– В общем–то, да.

– Дай нам две минуты, – просит он, не отрывая восхищённого взгляда от малыша.

– Не уверена, – она с опаской оглядывается на дверь.

– Ты справишься, всего две, – уговаривает он её с дружелюбным подмигиванием.

Её щёки слегка розовеют.

– Ладно.

Истон смотрит на меня и читает моё выражение лица – наверное, на нём написана вина. Остаточное чувство вины за то, что я хоть на минуту допустила мысль, что его не будет рядом со мной или с нашим сыном. Потому что он был прав – какое–то время я и правда поддалась иллюзии.

– Никаких сожалений, Красавица. Боже, я ни о чём не жалею, так что и ты не жалей, хорошо? Все наши ошибки привели нас к этому моменту, не позволяй ничему отнять его у тебя. У нас.

– Как ты это делаешь?

– Это просто, Красавица. Ты – моя любимая книга, которую я читаю с лёгкостью. – Он с нежностью смотрит на сына. – Твои глазки, а всё остальное – моё.

– По–моему, у него рыжий оттенок на этом пушке, – я ёрничаю.

Он отвечает мне понимающей ухмылкой.

– По–моему, ты просто ищешь повод, детка.

– Знаю, – вздыхаю я, понимая, что наш ребёнок – вылитый Краун, а именно его отец.

– У него длинные пальцы, – шепчет он, когда крошечные пальцы смыкаются вокруг его указательного. Он освобождает остальные части тела, устроив малыша у себя на коленях. – О, а эти длинные пальцы на ногах – точно твои.

– Эй!

– Детка, – он насмешливо приподнимает бровь, – у тебя немного странные пальцы на ногах.

– Это называется греческая стопа! Когда второй палец длиннее большого, это указывает на лидерские качества.

Он с преувеличенным ужасом смотрит на нашего сына.

– С этим не поспоришь, – он воркует, словно они уже делятся друг с другом шутками.

Я кладу щёку на подушку и смотрю на человека, который изменил мою жизнь с той минуты, как в неё вошёл. Я влюбилась в уязвимого искателя, которым он был в тот день, когда мы встретились в Сиэтле. Полюбила ещё сильнее сексуального, уверенного в себе и обаятельного мужчину без всяких глупостей, который снова и снова призывал меня быть смелой. Была без ума от мужчины, который унёс меня в водоворот внимания и нежности и женился на мне под звёздами в пустыне. Отчаянно нуждалась в мужчине, который нашёл меня среди хаоса, что создал наш союз – что создали мы, – только чтобы снова заявить о своей преданности и жениться на мне во второй раз, без горечи в сердце. Я была безнадёжно влюблена в супруга, который боролся и все последние годы отдавал всё, чтобы быть тем мужем, каким хотел, и удержать меня рядом. Сегодня, разглядывая его так же, как я делала это в Мексике, на этот раз облачённого в синюю больничную рубашку, с тёмными ресницами, опущенными на щёки, пока он смотрит на результат всего, что мы пережили, за что сражались, – я влюбляюсь в Истона–отца. И хотя я не могу представить, что способна любить его сильнее, чем в этот миг, я уверена, что он удивит меня. Как это всегда и было.