Герман прошептал:

— То есть… я стал похож на него, потому что иначе я бы… не выжил?

— Да, — сказал молодой. — Ты бы просто рассыпался в поле. Поле выбирает ближайший совместимый “шаблон”. У тебя оказался один-единственный — тот кто называл себя майором Кондратьевым.

Герман опустил голову. Вот почему Лида особо не удивилась его внешности. Не спросила ничего лишнего. Почему смотрела на него иногда странно — не как на мужа, не как на чужого… а как на человека, который должен был быть другим. Он сунул пистолет обратно в кобуру и присел на металлическую ступеньку, его начало мутить и к горлу подкатывала тошнота.

Глава 10. Разорванный контур

Германа вырвало прямо на металлический пол. Тошнота шла волнами, выворачивая изнутри, будто в животе крутили раскалённый крюк. Он упёрся руками в холодный настил, чувствуя, как ладони дрожат. В ушах звенело, а грохочущий гул машины будто резал мозг изнутри.

— Герман… — Лида опустилась рядом, положила руку ему на спину. — Всё пройдет. Это реакция на перегрузку. Тело не успело адаптироваться.

— Да пошла ты… со своей адаптацией… — просипел он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Меня… сюда вообще никто не спрашивал…хочу ли я…

Он поднял голову. Трое в серых костюмах наблюдали бесстрастно, даже равнодушно. Как врачи, смотрящие не на человека, а на объект эксперимента.

Медленно поднялся. Его слегка шатало,была какая-то внутренняя слабость, но в глазах уже разгорался другой огонь — злость.

— Ну что, “учёные”, — прохрипел он. — Объяснились? Раскрыли карты? А теперь расскажите, какого чёрта я должен тут торчать? Нахрена мне это нужно?

Седой спокойно ответил:

— Герман, вы — единственная стабильная точка для перехода. Без вас…

— Плевать! — рявкнул Герман. — Я не просил быть вашей “точкой”! Мне надо обратно! В свой семьдесят шестой — куда хотите, но назад! Я никого больше не собираюсь изображать, никакой ментовской майор мне не в жилу! Я просто хочу вернуться назад.

Он резко выдернул пистолет из кобуры. Металл звякнул в его руке, будто сам воздух отшатнулся.

Лида побледнела.

— Герман, не надо…

— Ещё слово — и выстрелю. — Он указал стволом на тех троих. — Сейчас же! Двигайтесь туда, к панели. И запускайте эту вашу хреновину так, чтобы выкинула меня обратно. Хоть в чёртову ночь того самого поезда, хоть к чёрту на рога, мне плевать — только чтобы не быть здесь.

Седой приподнял брови:

— Вы не понимаете…

— Понимаю, — прорычал Герман. — Понимаю, что меня используют. Но я вам не подопытная крыса. БЫСТРО!

Он ткнул пистолетом в сторону пульта. Техники, что стояли ближе всего, отпрянули, кто-то вскрикнул. Лида осторожно подняла руки.

— Герман… послушай… мы можем попытаться. Но прибор нестабилен. Любая ошибка — и…

— Мне плевать! Делайте, что я сказал… — сорвался махая пистолетом, вынуждая людей броситься к панели управления. Несколько техников забегали, создавая видимость спешки; быстрее защёлкали тумблеры, засветились экраны.

В это мгновение один из них — худой, нервный — скользнул взглядом на оружие в руках Германа и медленно потянулся рукой к аварийному выключателю под пультом. Слишком медленно.

Герман мгновенно заметил движение.

— Э! Руки убрал! — рявкнул он. — Я же сказал — без фокусов!

Техник замер. За спиной у Германа материализовались два техника пытаясь выбить пистолет.

Твари!

Он инстинктивно выстрелил.

Хлопок! Второй! Третий!

Один из нападавших рухнул боком, сжимая плечо. Второй отлетел, ударившись о стойку. Третий вскрикнул, падая на пол.

Но самое страшное —было даже не это.

Одна пуля, рикошетом взвизгнув, ударила в боковую панель резонатора.

Голубые дуги на кольце взбесились, рассыпались искрами. Вторая угодила в стеклянный блок с катушками. Он треснул, изнутри вырвался яркий, почти белый свет.

Третья пробила защитный кожух у основания машины.

Раздался звук — даже не взрыв, а глухой толчок, как будто воздух втянуло внутрь гигантской пустоты.

Хроно Резонатор дрогнул. Кольцо завибрировало, сегменты закрутились быстрее, чем должны. Сирены завыли.

— НАЗАД! — закричал кто-то. — ВСЕМ НАЗАД!

Но было поздно.

В центре кольца, там, где должны были быть лишь бледные волны поля, распахнулась чёрная зияющая прореха.

Оно было похоже на рваную рану в пространстве. По краям побежали красные и фиолетовые искры, будто кровь воспалённой плоти.

Герман отступил, Лида инстинктивно прижалась к нему словно ища защиты, побелев, как снег.

— Что… что это? — прошептал он.

Молодой учёный, с раной в плече тот, что был ближе всех, выкрикнул:

— Это не наш коридор! Это… другой слой! ДРУГАЯ ОБЛАСТЬ! ЗАКРЫВАЙТЕ!..

Но было похоже поздно, потому что, что-то выбралось из разрыва…

Сначала — это было похоже на туман или дымку. Седую, вязкую, пахнущую сыростью подвала и гнилыми опавшими листьями. Она расползался по полу, будто живая ткань. Свет ламп стал тусклым.

А затем…из тумана выступили силуэты.

Высокие. Кривые. Ломающиеся под странными углами. С рваными придатками вместо рук, что-то наподобие щупалец, с белесым налётом словно покрытые инеем. И глазами — блеклыми, как у глубоководной рыбы.

Один из техников вскрикнул.

Второй побежал.

Третий замер, как парализованный.

Существа ринулись на людей.

Хруст. Визг. Рвущийся мясной треск.

Существо с хлипкими лапами оторвалo голову технику, словно разорвал упаковку. Другая тварь схватила бегущего и протащила в туман, оставив на полу кляксу крови. Крики, сирены, гул резонатора — всё слилось в один кошмарный вой.

— Бежим! — крикнула Лида, хватая Германа за руку.

Они бросились к ближайшему укрытию — к металлическим шкафам у боковой стены. Над головой пролетел кусок оборванного кабеля, искрящийся, и извивающийся, как змея. Они пригнулись. Лида дышала рвано.

— Это не должно было открыться! Герман, твои пули попали по управляющим модулям! Мы потеряли контур.

— Теперь машина рвёт пространство. Оно смешивается. Наше время… соседние… чужие. Всё это сейчас здесь.

И словно в доказательство её слов, где-то в глубине ангара внезапно вспыхнул ослепительный золотистый свет.

Машина уже не гудела, она выла, будто внутри неё рвали живое мясо. Воздух стал густым, как смола, и в нём запахло горелым сахаром и озоном. Лампы над головой мигнули раз, другой, и погасли окончательно; остался только тот свет, что рвался из разлома, золотой, больной, слишком яркий для человеческих глаз.

Появилась картинка. Они даже ощутили запах оттуда… Вонь конского пота, йодоформа и мокрой шерсти. Улица, вымощенная булыжником, по которой тащатся санитарные повозки с красными крестами. Солдаты в шинелях цвета мокрой глины смотрели прямо на них, и в их глазах не было удивления, только усталое узнавание. Один, безухий, с перевязанной головой, поднял руку в перчатке без пальцев и медленно перекрестил воздух, будто отгонял нечистое. Потом всё свернулось с хрустом, будто кто-то комкал фотографию.

Сразу за ним, без перехода, ввалился большой город, какой словно висел в воздухе: башни из стекла и света, соединённые дрожащими мостами. Машины без колёс скользили в тишине, оставляя за собой шлейфы голубого огня. Люди там были высокие, слишком гладкие, лица без морщин, но глаза пустые, как у манекенов. Один из них, женщина с волосами цвета жидкого серебра, прижала ладонь к невидимой преграде и открыла рот. Они не услышали её голоса. Её губы оставили на воздухе мокрый след, и картина лопнула, как мыльный пузырь.

Затем наступила тьма, настоящая. Не отсутствие света, а его противоположность. Она имела вес, липла к коже, затягивала в лёгкие. В ней плавали прозрачные медузы, величиной с дирижабли, их купола пульсировали холодным зелёным огнём. Сквозь студенистые тела просвечивала тёмная глубина. Где-то внизу проплыло нечто размером с крейсер, длинное, безглазое, с пастью, полной острых зубов. Оно повернулось к ним и словно выдохнуло в их сторону густой воздух вонявший гнилыми водорослями и тухлой рыбой.