Глава за главой, раздел за разделом плана ГОЭЛРО отправлялись в типографию. Отправлялись порою прямо с пишущей машинки, за которой по-прежнему самоотверженно сидела Маша Чашникова.

Центр тяжести работы над планом как то сам собой переместился в Садовники.

Экземпляр корректуры потребовал Ильич. Он внимательно просматривал каждый лист, радовался удачам, огорчался промахами, исправлял ошибки — особенно сердито, когда вместо «электрификация» набирали «электрофикация».

Как хорошо, как надежно ощущал себя Глеб Максимилианович, когда слышал решающее ленинское одобрение!

И за границей и дома, даже среди окружающих Владимира Ильича людей, находились такие, для которых нелепым казалось все, что Ленин обозначил словом «загад». Всевозможным преемникам былых «экономистов», чинушам с обиженным самолюбием, интеллигентным обывателям, начетчикам и книжникам план электрификации России был не по душе.

Но, кроме скептиков и оппортунистов, вокруг было немало настоящих ленинцев, твердых большевиков. И когда Глебу Максимилиановичу становилось особенно трудно, он вспоминал тот недавний — июньский — вечер в Садовниках, проведенный с Ленгником, их душевный, за полночь, разговор. Кржижановский думал об участии, которое оказывали ему и его работе старые товарищи — старые большевики, об их помощи и поддержке на каждом шагу.

Работы над планом завершались с тем же подъемом, с каким начинались и велись. Казалось, для Глеба Максимилиановича нет препятствий и пределов: раз он считает нужным что-то сделать, он это делает и сделает. Только так, только с такой преданностью привык он относиться к делу — будь то первые марксистские кружки, партийный съезд или электрификация страны.

Да и можно ли по-другому? Ленин оценивает одну неделю Советской власти как победу во всемирно-историческом масштабе. А что будет означать успех ГОЭЛРО?..

В ряду дней минула третья годовщина революции. Подумать только — уже три года!..

Октябрьская комиссия предложила не тратить ни одного лишнего аршина материи, и торжества прошли без пышного убранства улиц, но все равно весело, празднично. И сегодня, отправляясь на пленарное заседание, Глеб Максимилианович был в приподнятом настроении, чувствовал себя легко, бодро. То-то обрадует он товарищей, когда расскажет об очередной беседе с Лениным и решении Центрального Комитета готовить доклад об электрификации России к двадцатому декабря!

Чего он терпеть не мог, так это приносить худые вести. Такая необходимость делала его больным в прямом смысле. А сейчас вести были добрые...

Но что такое? Почему хмурится Круг? Будто с трудом — через силу — здоровается Александров... Куда-то вкось, мимо тебя, смотрят Рамзин, Вашков, Угримов.

«А! Понимаю. Провокационные слухи возымели свое действие».

Белые, затаившиеся вокруг, и белые-эмигранты по- своему отметили праздник Октября. Выдавая желаемое за действительное, говорили о том, что в Смоленске взбунтовался гарнизон, в Златоусте расстрелян Совет, в Сибири ширится восстание против Советской власти и так далее и тому подобное.

Конечно, такие люди, как Александров, Угримов, Круг, вряд ли поддались, вряд ли поверили всему этому, но сомнения закрались. И тревога: а вдруг?.. В результате настроение кислое, нерабочее.

Нет! Так не пойдет. Так не годится. А что делать?

— Ух ты! — Глеб Максимилианович игриво зажмурился, как бы ослепленный. Отныне больше всего на свете его интересовали хорошенькие стенографистки, изготовившиеся за столом. — Вот это да! В самом начале второй фазы витринной эпопеи...

— Что еще за эпопея? — Рамзин спросил нехотя, не поддерживая шутку, а только из вежливости.

— Ка-ак? Вы не знаете? Есть же такая серия картинок: женщина у витрины. Я бы сказал, целая эпопея жизни. В десять лет — возле магазина игрушек, в двадцать — не оторвет взгляда от соблазнительных творений кудесников моды — платьиц и шляпок. В тридцать лет — под гипнозом драгоценных камней, в сорок — перед институтом косметики, в пятьдесят — привлекают радости гастрономии, в шестьдесят... — аптека.

— Грустная эпопея, — заметил Круг и тут же улыбнулся.

Мало-помалу Глеб Максимилианович придавал своим шуткам иное, более тенденциозное направление:

— Знаете, эти серии очень входят в моду. На днях видел во французском журнале такую: «Париж в двухтысячном году». Первый рисунок: «Вот прилетел какой-то тип из Америки. — Ну и что тут такого?» Второй: чудо природы — женщина с длинными волосами. Третий: в зоопарке — «Папа! Это какое животное? — Не знаю. Кажется, лошадь». Четвертый: молодой человек у телефона: «Алло! Марс? Я тебя слушаю, дорогая». Наконец, последний рисунок: две мумии с бородами до полу — «Кто такие? — Да это русские. С восемнадцатого года спорят, должна ли быть в России демократическая республика или конституционная монархия...»

— Действительно! — уже улыбается и Александров. — Просто осатанели эти эмигранты. Черт-те что городят. Будто Нижний Новгород занят мятежниками и на улицах идут кровавые бои...

— И в Москве уличные бои! — Глеб Максимилианович говорит серьезно, даже трагически. Он не опровергает слухи — нет! — наоборот, нагнетает драматизм, сгущает краски. — Неужели не заметили? Как же вы так?! Как вы могли не обратить на это внимание, скажем, когда ходили гулять по Красной площади или когда покупали билеты на балет в Большой?..

Александров смеется от души. Смеются Круг, Вашков, Угримов.

Глеб Максимилианович не унимается:

— Не пойму я вас. Керенский же ясно сказал в своем интервью: «Большевистская психология до конца изжита трудящимися массами России». Опять не заметили? Ай-ай- ай! Темные люди. А вот Сила Силыч, дворник наш, в своем ответном интервью так сформулировал собственную позицию по данному вопросу... Он заявил: «На каждое чиханье не наздравствуешься» — и добавил... — Глеб Максимилианович изображает испуг, косится на девушек. — Убедительно прошу не заносить в стенограмму декларацию Сил Силыча. — Грозит пальцем, подправляет усы. — К делу, дорогие друзья, к делу.

Вроде ничего особенного и не сказал, ничего не произошло, а настроение у маститых «метров» поправилось. Как надо, слушают сообщение о том, что Ленин очень одобряет доклады о развитии Волжского и Северного районов.

— Ваш и ваш, — говорит Кржижановский коллегам. Приятно похвалить, ох как любит он похвалить, одобрить, ободрить человека. — Желательно доклады по всем районам представить в том же виде, с указанием конкретных мер по выполнению намеченного плана электрификации в ближайшие годы, с приведением таблицы, иллюстрирующей в цифрах, хотя бы и предположительно, постепенное развитие по годам электрических станций... Указать центры, на которые необходимо обратить особое внимание... С выпуском в свет указанных докладов, с приведением обобщающего доклада и сводной карты будем считать работы ГОЭЛРО в первой стадии — по заданию ВЦИК — законченными...

Вопреки обвинениям противников, Глеб Максимилианович, гонясь за журавлем, не забывал и о синице: медленно, но упрямо набирали темп работы, задуманные в разделе «А» плана. Худо ли, хорошо ли — на дровах, на мазуте, на остатках смазочных масел — действовала Московская станция.

На «Электропередаче» работали все три агрегата — пятнадцать тысяч киловатт.

Прибавим силу переоборудованных на торф и дрова станций Глуховской мануфактуры в Богородске, Франкорусского общества в Павлово-Посаде и Орехово-Зуевской.

Вспомним о невиданных доселе запасах торфа, добытого гидравлическим способом... Словом, Москва встречала зиму с солидной электрической поддержкой.

Под Питером, на станции Уткина Заводь, устанавливали котлы и турбины.

Строились гиганты Каширы, Шатуры, Волхова.

Одна за другой вспыхивали чудо-лампочки на потонувших во тьме просторах России — в селе Ярополец, в деревнях Лотошино, Шаховская, Монасеино, Бурцево, наконец, Кашино.

Мозглым вечером, когда ледяная крупа постукивала в оконное стекло, а в печурке уютно потрескивали настоящие поленья, с парадного хода позвонили.