– Мама заболела. Она не рассказывала никогда о своей болячке и что ей, в принципе, было нельзя рожать. Наверное, не хотела, чтобы я вину на себя брала. Или в другом причина – кто ж теперь скажет. У нее мужчина появился перед тем, как она вконец слегла. Пётр после ее смерти начал меня в этом обвинять, пить, выживать из дома. Вот у него, вероятно, и есть все от головы. А в случае с моей мамой, с наследственной болезнью… тоже голова виновата?

Затрагиваю эту тему и снова все вспоминается: как в холодильнике лежали ампулы, какие-то коробочки с таблетками. Как она, прячась от меня, делала себе уколы в живот, думая, что я не вижу. Как ее тошнило почти каждый день. В поликлинике тогда сказали: «по женской части», стресс. А потом приехала скорая, и все стало по-другому. Врачи обследовали. И одна молоденькая женщина, медик или кто она там была, подошла ко мне и сказала: у нее органы будто сами на себя напали. Я еще тогда подумала: как это на себя самого? Как можно? Оказалось, можно. Не просто напасть. Убить. Вот только при чем тут, черт возьми, голова?

– Чем болела-то?

– В карте написали: «СКВ в стадии обострения.» Как мне объяснили: иммунитет сработал на уничтожение организма.

– Волчанка, что ли?

Киваю.

Степанида смотрит на меня внимательно. Долго.

– Конечно, от головы у нее все, Миша. От стресса, от ответственности. Получила обострение. Может, раньше что-то серьезное было, не пережила, грызла себя. Вот и организм больше не захотел быть союзником. Пошел против.

Задумываюсь.

– Она никогда своей личной жизнью не делилась со мной. Я даже отца родного не знаю. А приемный еще хуже оказался. Тот хотя бы бросил, но ничего не отбирал. А этот…

– Правильно ты сделала, что ушла. А твое к тебе еще все вернется. Это я про дом. Ну и все по заслугам получают. Загнется он теперь один. То хоть стимул был тебя гробить, а тут – все. Сгорит, – машет рукой. – Живи свою жизнь и о нем не вспоминай.

Всякое желание спорить отбивает на корню после ее слов и спокойной интонации. Отчасти даже понимаю, в кого Демьян такой рассудительный. Да и не верится, что это она тут какую-то девушку ругала несколько минут назад. Интересно за что?

Степанида достает тесто из холодильника. Быстро лепит какие-то кругляшки, закидывает их на разогретую сковороду. Аромат тут же распространяется божественный.

– Готовить умеешь? – спрашивает, наблюдая, как я мою картофель в раковине.

– Да.

– Хорошо. Я уже не всегда сама справляюсь. Руки вот, – показывает, и они немного дрожат. – И колени.

– Это тоже от головы?

Улыбается. По-доброму.

– Это от старости, деточка. Не молодею.

Я как раз вытираю руки о полотенце, когда слышу голоса из гостиной. Артём что-то опять возбужденно говорит, а через мгновение они с Демьяном стоят перед нами. Оба с пакетами из магазина.

– Сумки в коридоре. Куда отнести, ба? – уточняет «щедрость». – Какую из комнат ей выделила?

– Наверху. Рядом с твоей.

По коже опять проносится тепло, а затем и жар, будто меня, как эту лепешку, на сковороду положили. Всего, считай, сутки провела в новой обстановке и с новыми людьми, а чувство будто всех их троих давно знаю…

– Артём, помоги мясо отбить, – просит Степанида.

– Хорошо, – отзывается он, а я ставлю картофель вариться на плиту.

Хотя не терпится посмотреть, что там Пётр наложил в сумки. По идее, он скинул туда все из комнаты, а там не особо много было. Шкафы и полки пустые, и фоток наших с мамой ни одной не видела на стене.

Спустя полчаса мы рассаживаемся за круглым столом. За ужином царит приятная атмосфера. Говорят преимущественно Стёпа и Демьян, обсуждают предстоящую поездку. Мы же с Артёмом коротко переглядываемся и молча едим. Я в своих мыслях и собственных сумках. С тревогой в сердце. Потому что хоть и с крышей над головой, в безопасности, но дом-то чужой. И обстановка непривычная.

– Спасибо, – говорю, наевшись от души. Затем помогаю всё убрать со стола, помыть посуду.

Стёпа идет отдохнуть, Артём и вовсе след простыл, а Демьяну кто-то звонит и он направляется на улицу. Через окно наблюдаю, как гуляет по дорожкам, останавливается у пруда и долго там стоит. Я же, окинув взглядом чистую кухню, поднимаюсь наверх и остаток вечера навожу порядок в сумках.

На всё про всё уходит почти два с лишним часа. Эта пьянь, как я и думала, в кучу все свалила. Рамки некоторые разбились, и одежда оказалась в стекле. Ничего не остается, как ее выбросить. И по итогу более-менее добрые вещи укладываются на пару полок в шкафу в выделенной мне комнате. Целую сумку можно отнести на мусорку, а еще одну в старый дом. Да уж… Хорошее у меня приданое. Точнее никакого.

Я нахожу на этаже душ, ополаскиваюсь и ложусь в кровать. Но сон не идет. Непривычно на новом месте. И очень тихо. Только не внутри. Тревога буквально сжирает, и ощущение, что я совершила ошибку, не проходит. Что я там говорила про прыжок – лететь с кайфом? Пока что-то не получается.

Спускаю с кровати ноги и бреду на кухню. В коридоре полумрак, впрочем, как и во всем доме, но, благо, на стене горят ночники. Кое-как ориентируюсь и подхожу к шкафчику, тянусь за стаканом, наливаю воду. Пью мелкими глотками. Наливаю еще. Подношу ко рту и вдруг ощущаю сбоку какое-то движение.

Испугаться не успеваю. Лишь замираю. Демьян сидит на подоконнике у открытого окна, голый по пояс, с яблоком в руке.

Приглушенный свет выхватывает из темноты его плечи, грудь, пресс. Кожа чуть влажная, будто после душа.

Он откусывает яблоко и смотрит на меня. Я ставлю стакан на столешницу, забыв, зачем приходила. Ах да, попить…

– Не спится? – тихо спрашивает.

– Да. На улице сегодня душно… Завтра, наверное, гроза будет.

Кивает.

– Скорее всего.

– Ну и в целом… Новое место. Вчера одно, сегодня другое. Со мной такое впервые…

Надо бы заткнуться и уйти, но я пошевелиться не могу. И отвести от “щедрости” взгляда. Все эти тела и красивые картинки только на экране телевизора и в журналах видела, а вживую вот так… никогда. И эти кубики на животе… Я не ошиблась. Господи, сколько времени он проводит в спортзале? Они точно настоящие? В какой-то передаче видела, что сейчас делают пластикой. Может, это оно?

– Привыкнешь, – говорит Демьян и медленно подходит. Почти вплотную, отчего я нервничать лишь сильнее начинаю. И сердце, кажется, вот-вот вырвется из груди. – Бледная, – внимательно разглядывает. – Снова плохо?

– Нет. Всё в порядке.

Берет мою руку. Запястье. Чуть сжимает пальцами, не отводя глаз от лица.

– Пульс частый. Точно в порядке?

– Ты… не должен… – запинаюсь, потому что мысли скачут вразнобой, и паника захлестывает от его близости, прикосновений и запаха.

– Что? – слегка щурится.

Проглатываю слова: «трогать меня».

Он смотрит в глаза. Ждет.

– Почему ты это делаешь? – выдыхаю.

– Просто хочу знать, что ты не отключишься снова. И не будешь валяться на полу. Похожа на привидение, вся белая.

– Зачем помогаешь? Я это имела в виду. Ведь не обязан…

Отпускает мою руку, но взгляд не отводит. Мы будто играем в игру: кто кого пересмотрит. И это сейчас хуже прикосновения.

– Спать иди, Миша. Уже поздно.

Будто выгоняет. Но, взяв пачку сигарет со стола, уходит первым.

Разглядываю его рельефную спину, пока Демьян не скрывается из виду. С этого ракурса вид тоже впечатляющий. Никогда еще не представляла в своих фантазиях кого-то. Даже не думала о том, что хочу отношений, тепла, близости. Мельком если. И образ был расплывчатый, а сейчас… моя рука горит в том самом месте, где Демьян меня касался. А пульс скачет, как бешеный. И одно желание… чтобы “щедрость” вернулся и трогал дальше. Можно даже не только запястье.

Наваждение. Самое настоящее. И такое реальное. Боже, действительно снова бы не отключиться. Потому что я хоть и пытаюсь не думать, успокоиться, не принимать близко к сердцу происходящее… но все равно принимаю.

Долго ворочаюсь, прислушиваясь к тишине. Комната Демьяна рядом, но он не поднимается. А сама я не знаю, почему не сплю. Второе новое место за сутки, может, дело в этом. И всё же проваливаюсь в сон. Сознание, перегруженное эмоциями, отключается.