Мое влагалище сжимается вокруг него, небольшие спазмы удовольствия пробегают рябью от основания моего позвоночника и оседают на макушке, заставляя звезды метаться в моих глазах, искажая мой обзор его идеального лица черными пятнами.

Он тяжело дышит, когда прерывает свой укус, красные пятна проступают на его идеальных зубах, когда он улыбается мне.

— Как это было, Остара?

Уголок его рот приподнимается, голова начинает наклоняться, поэтому я отпускаю его волосы, спускаю ноги с его спины и приподнимаюсь над его членом.

Когда он отпускает меня, позволяя моим ногам медленно опуститься на землю, я отвечаю:

— Нормально, — наклоняюсь, хватаю свою толстовку и натягиваю ее через голову.

Кэлус не двигается, ничего не говорит, и я опускаю глаза, выправляя свои светлые волосы из-за воротника.

— Нормально? — он рычит мне в спину, когда я отворачиваюсь от него, приподнимаю голову ровно настолько, чтобы я могла поднять глаза к верхушкам деревьев и увидеть луну, снова пробивающуюся сквозь деревья.

— Тебе нужно пойти со мной за противоядием, — тихо говорю я ему через плечо, не оглядываясь, даже если это всего лишь остатки, этого может быть достаточно, чтобы медленно убить его. — Если только ты действительно не хочешь умереть.

Он молчит, когда я начинаю уходить, его теплая сперма вытекает из меня и смачивает внутреннюю сторону моих бедер, мои леггинсы порваны, нижнее белье изорвано в клочья. Сердце стучит в моей груди, как нескоординированный духовой оркестр, я борюсь с чувством холода, снова окутывающим меня. Тепло Кэлуса исчезает, стекая с моей кожи, как вода, по мере того как я продолжаю отходить все дальше. От этого что-то внутри меня болит сильнее, чем боль между бедрами или мышечный спазм в животе. Я игнорирую все это, даже если это заставляет меня задуматься, когда я бреду среди елей и сосен, о смерти, и хочет ли он её так же отчаянно, как я.

Кэлус

Обычно меня не волнует, когда кто-то прикасается к девушке, которая мне не принадлежит.

Тем более к той, что неделями не появлялась рядом, как бы я ни пытался её найти. Мне всегда было плевать. Я делил женщин с братьями: и младшими, и старшими. Переспал с половиной колледжа, не говоря уже о юности. Ни одна не задерживалась в мыслях до тех пор, пока я не кончил в нее. Я никогда не ревновал.

До этого момента.

Именно поэтому я сейчас в этой передряге.

В прямом смысле слова.

Измученные всхлипы, наконец, достигают моих ушей сквозь учащенный стук моего сердца, кровь стучит в ушах, когда дыхание с шумом проникает в мою грудь. Алый цвет заливает меня до локтей, красный размазан по груди, кровь капает со лба, ее вкус ощущается на языке. Но у меня есть то, за чем я пришел сюда.

— Ты прикасался к ней, — выплевываю я в его сторону, вспоминая, как раньше наблюдал через маленькое круглое окошко, выходящее в музыкальный зал, как он садится рядом с ней и кладет свои руки поверх ее. Его тело распласталось подо мной, глаза остекленели, лоб и верхняя губа были мокрыми от пота. — Ты просто не мог держать свои гребаные руки при себе, не так ли?

— Ч-что? — бормочет мужчина, его зубы стучат от шока.

— Остара Стоун, — шиплю я, поднимая его отрубленную руку и подбрасывая, чтобы почувствовать ее вес.

— Но я... я... я всего лишь ее учитель! — кричит идиот, стонет и прижимает другую руку к груди, кровь брызжет маленькими струйками и заливает его подбородок.

— Ты преподаешь фортепиано, тебе не нужно прижиматься к ней и водить по ней своими грязными гребаными руками! — Я рычу, слюна вылетает у меня изо рта, когда я наклоняюсь над ним, моя тень накрывает все его тело. Его глаза начинают закатываться, когда я заканчиваю отпиливать его левую руку. — Теперь ты больше никогда не сможешь прикоснуться к ней, — медленно говорю я ему, успокаивая дыхание этим утверждением.

Поднимаюсь из своего скорченного положения на земле, выгибая спину, когда выпрямляю свое тело ростом шесть футов четыре дюйма. Я провожу тыльной стороной окровавленного запястья по лбу, откидывая назад упавшие пряди моих прямых каштановых волос, и смотрю вниз на истекающего кровью мужчину.

Ярость бурлит у меня под кожей, когда я направляюсь в комнату Остары, крепко прижимая ампутированные руки к груди.

Мне нужно показать ей.

Она должна точно знать, что происходит, когда кто-то прикасается к чему-то, что принадлежит мне, без моего разрешения.

Ноги преодолевают расстояние от мюзик-холла до общежития, я ослеплен яростью. Поднимаясь по каменным ступеням, по три за раз, оставляя за собой кровавые капли, словно зловещую версию хлебных крошек. Я безумен, в ярости, мне кажется, что могу плюнуть огнем и сжечь весь этот замок дотла.

Я не беспокоюсь о растерзанном теле, которое оставляю в музыкальной комнате, о том, в каком я состоянии, весь в крови, с отрубленными конечностями, когда иду по залам, которые в данный момент пусты, но, возможно, ненадолго. Все, на чем я могу сосредоточиться, - это Оззи. То, как она избегала меня неделями, оставила умирать в лесу, даже не попытавшись найти, а потом и вовсе перестала меня замечать. Как призрак, бродящий по этому старому зданию, как настоящий кошмар, мой кошмар.

И вот сегодня я наконец-то увидел ее, словно призвал духа с спиритической доски, и этот грязный слизняк-преподаватель облапал ее своими извращенными пальцами.

Я колочу в ее дверь, сотрясая массив красного дерева, гулкое эхо отдается в длинном коридоре с высокими потолками, освещенном мерцающими настенными бра. Я стискиваю зубы, снова ударяя кулаком по деревянной баррикаде, между нами. Мое дыхание прерывистое, отчаянные глотки воздуха просачиваются сквозь мои стиснутые зубы, ноздри раздуваются, и я как будто чувствую ее запах, даже отсюда, этот темный, нежный аромат, дразнящий мои чувства. Все в ней вызывает у меня головокружение, образы того, как она извивается на моем члене, проносятся в моей голове, и я снова представляю ту ночь.

Если бы я мог приставить отвертку к виску и выкрутить воспоминание из своего черепа, я бы так и сделал, но сейчас я не в силах вычеркнуть тот момент. Даже после того, как она сказала мне, что все было в порядке.

С тех пор я охотился за ней, прячась в тени, проводя нездоровое количество часов, наблюдая за ее комнатой, крадясь по ее классам в поисках любого признака ее присутствия. Ничего не найдя. Как будто ее не существовало в этом мире последние несколько недель. Каждый день казался длиннее, каждая мучительная секунда, казалось, тянулась, как тупой клинок, по внутренней стороне моих запястий. Дразнящий, бесполезный и не приносящий удовлетворения результат.

Я отхожу от двери и делаю единственное, что могу.

Вышибаю ее плечом.

Боль взрывается в моем плече, когда я, наконец, прорываюсь, врываясь в темную комнату. Односпальная кровать, застеленная фиолетовыми простынями, сдвинута в угол за дверью, а под окном, выходящим во внутренний двор, стоит письменный стол. Я толкаю дверь справа от себя, которая ведет в маленькую ванную, которая тоже пуста. Яркий оранжевый свет заливает противоположную сторону комнаты, множество стеклянных емкостей стоят на больших металлических стеллажах, которые занимают всю левую стену.

Руки с глухим стуком падают на пол, когда я отпускаю их, не обращая внимания на то, как они подпрыгивают на каменном полу, и подхожу к полкам. Оранжевое свечение исходит от тепловых ламп, которые согревают змей внутри террариумов. Их так много разных, большинство из них прячутся от посторонних глаз, свернувшись под корой и спрятавшись в маленьких пещерах, вырубленных в скале.

Рассеянно я опускаюсь на корточки, нащупываю стекло самого большого резервуара на нижней полке, хвост желто-черной полосатой змеи виднеется в гнезде из хрустящих темных листьев.

— Это Полосатый Крайт, — сообщает мне мое маленькое привидение, бесшумно входя в комнату, ее теплое дыхание овевает мою шею сбоку, когда она наклоняется вперед, нежно держа отрубленную руку между пальцами. — Это руки профессора Дюбуа? — невинно спрашивает она, как будто это нормально — обнаружить пару отрубленных рук учителя в своей комнате.