Гнев пульсирует прямо под поверхностью моей светлой кожи - кожи, которая внезапно кажется мне чужой в присутствии этой девушки. Этой двадцатилетней бестии с отравленными губами и пустым взглядом, от которого волосы встают дыбом на затылке, а сердце колотится в груди, словно таран, пытающийся проломить грудную клетку.

Вот почему я держусь от нее подальше.

Остара Стоун заставляет меня забыться.

И это, пожалуй, самая опасная вещь, которая когда-либо могла случиться со мной.

Когда я делаю шаг к ней, сокращая слишком большое и в то же время слишком маленькое расстояние, между нами, я приближаюсь к ней, как хищник. Каждый инстинкт кричит мне убивать. Мой прирожденный враг, внучка некогда лучшего друга моего дедушки, соперница по крови. Она для меня так же запретна, как и я для нее.

Вот почему мы всегда встречаемся таким образом.

Никогда ничего не происходит.

Но она разговаривает со мной.

И она никогда ни с кем не общается, во всяком случае, ни с кем из тех, кого планирует оставить в живых.

Кроме меня.

Внезапно мы сталкиваемся.

Наши зубы сталкиваются в поцелуе, её руки впиваются когтями в мои обнаженные плечи, оставляя царапины, а мои пальцы сжимают мягкую плоть её ягодиц. Она невесома в моих руках, ее губы сладки и запретны - я исследую её рот, словно тающее мороженое, высоко приподнимая её.

Ее длинные ноги обвиваются вокруг моей талии, резиновые подошвы ее кроссовок упираются в верхушки моих ягодиц, притягивая меня к себе, когда мы падаем на дерево. Мой член тверд, на кончике ноет, а ее бедра двигаются, прижимаясь влагалищем к лесенке моего пресса, сминая очень легкую ткань моего теплого жилета, между нами.

Она шипит, когда я прикусываю ее нижнюю губу, ощущая горькие остатки ее ядовитого оружия. Хотя я не перестаю думать об этом, о страхе смерти. Не с жаром ее киски, трущейся об меня, когда ее ногти до крови оставляют следы на моих лопатках. Аромат ее возбуждения просачивается сквозь эластичный материал ее леггинсов, мои ноздри раздуваются на холодном ветру, когда я прерываю наш поцелуй. Опускаю лицо в ложбинку у нее на шее и провожу языком по всей длине ее обнаженной шеи.

Её голова запрокидывается, когда я впиваюсь зубами в нежную кожу под подбородком, водя языком по зажатому между зубов участку. Она кряхтит от боли, здесь почти нет мышц, только кожа да кость, но это её не останавливает. Из горла вырывается стон, который тут же уносит порыв летнего ветра. Колени сжимаются на моих рёбрах, а пятки впиваются в поясницу ещё сильнее.

— Кэл, — выдыхает она, ее глаза открываются, когда я отпускаю ее подбородок, облизывая всю длину ее челюсти.

Эти длинные, умелые пальцы царапают мышцы верхней части моей спины, резко зарываясь в густую копну темно-каштановых волос, изгибы ее ногтей впиваются в кожу моего черепа.

— Оззи, — я кусаю ее за шею, мои карие глаза останавливаются на ее голубых. — Скажи мне остановиться.

Я требую этого так, будто действительно могу.

Остановиться.

Хотя никогда бы не смог.

Мы - разрушение.

Третья по старшинству дочь Стоунов.

Третий по старшинству сын Карнеллов.

Никто из нас не был особенно важен.

Враги… и нечто гораздо большее.

Между нашими семьями - ложь, предательство и удары в спину, которые уходят так глубоко, что ни она, ни я, не можем представить.

Но это, влага, просачивающаяся сквозь ее леггинсы, впитывающаяся в тонкий хлопок моего мешковатого топа, ее язык, переплетающийся с моим, когда наши рты неизбежно соединяются вновь… Этого не должно было случиться.

Ее зубы прикусывают кончик моего языка, посылая толчок желания прямо в низ моего живота. Жар разливается по моим векам, когда я крепко зажмуриваю глаза.

— Нет, — наконец шепчет она, ощущая медный привкус в глубине моего горла. Я - поезд-беглец, сошедший с рельсов и направляющийся прямо к краю обрыва. — Нет, Кэл, — тихо скулит она. — Не останавливайся.

Я бы и не смог.

Одна из моих рук скользит вверх по ее спине под тяжелой тканью толстовки, я отступаю от дерева. Мои пальцы сжимают ленту ее лифчика, оттягивая его, ровно настолько, чтобы позволить ему щелкнуть на ней, когда я отпускаю его, заставляя ее придвинуться ближе, прижимаясь грудью к моему лицу.

— Сними это, — ворчу я, впиваясь зубами в тяжелый материал, прежде чем она выпускает когти из моей головы и снимает сверток белой ткани через голову.

Я приникаю лицом к ложбинке между её грудями, проводя плоской частью языка по центру груди. Кончик языка скользит по длинной серебряной цепочке на её шее и затем я резко прижимаю её спиной к дереву.

Воздух вырывается у нее от удара, наши рты снова соприкасаются, прежде чем одна из ее рук возвращается, сжимает мои волосы и яростно дергает за потные темные пряди, откидывая мою голову назад.

Кадык подпрыгивает у меня в горле от сухого сглатывания, губы приоткрываются, я смотрю в ее глаза, сапфирово-голубые, очерченные тенями, высокие скулы и алые губы.

— Ты умрешь сегодня ночью, Кэлус, — шепчет она, проводя большим пальцем по моей пухлой нижней губе, прежде чем засосать кончик в свой рот, не сводя с меня глаз.

Она по определению странная. Необычна в том, как она говорит, в ее взглядах, в молчании, в ее одиноком образе. Она скользит по коридорам академии, как призрак, избегая людей, появляясь на занятиях не чаще двух раз в неделю. И при этом её репутация - самая устрашающая за всю историю Блэкгрейва.

Именно это меня и притягивает. Я будто попадаю на её орбиту, только чтобы быть отброшенным на восемь футов в сторону. Оставляя после себя лишь головокружение, туман в сознании и один вопрос: как, чёрт возьми, она умудряется затягивать меня снова и снова?

Мы враги.

Я ненавижу ее.

Она ненавидит меня.

И всё же, когда её обнажённая спина царапается о грубую кору дерева, а мой рот приникает к её ключице, зубы впиваются в кость, оставляя метку, которая заживёт шрамом, я забываю обо всём этом.

Забываю «почему».

Забываю, кто я.

Ноги Оззи крепко обхватывают мою талию, она прижата моим весом спиной к дереву, что позволяет мне ослабить хватку на ее заднице, сжать эластичный материал в промежности и разорвать.

— Этой ночью ты умрешь, Кэлус.

— Но не раньше, чем я трахну тебя, мерзкий маленький кошмар.

Остара

Пальцы Кэлуса внезапно проникают в мою влажную киску, как будто он пытается пробиться внутрь меня, сжать мою душу в кулак и вырвать ее у меня между ног. Мои леггинсы порваны, центральные швы зияют, позволяя прохладному воздуху овевать мою сверхчувствительную плоть.

Дрожь невозможно контролировать, как и румянец, заливающий мои щеки, или бессмысленный крик, который прокладывает себе путь к горлу, как зазубренные когти демона, пытающегося вырваться из моего пищевода. Искорки проносятся перед моим взором из-под плотно сжатых век, когда я с глухим стуком ударяюсь головой о ствол большого дерева.

— Вот так, моя маленькая убийственная нечисть, сожми мои пальцы, — фыркает Кэл с оттенком насмешки, как будто мы играем в игру, которую, как он думает, только что выиграл.

Но, несмотря на удовольствие, разогревающее нижнюю часть моего живота, судорогу в основных мышцах, которая сводит и отдается рикошетом до самых костей, я испытываю легкую панику. Я думаю об остатках яда у себя на губах, а теперь и у него, о пустом флаконе из-под противоядия, зажатом между моей грудью.

Представляю, какую похвалу я получила бы, третий сын Карнеллов, погибший от моих рук. Они все думают, что я бесполезная. Стоуны. Моя семья. Из-за того, как устроен мой мозг. Вот почему я так долго была заперта, прежде чем меня выпустили из тюрьмы, которую они называют домом. Они не могли доверять мне выполнять свои обязанности и вести себя как нормальный человек.

Я должна была заслужить свою свободу.

Я все еще зарабатываю себе свободу.