«Божество Ямы», упомянутое в процитированном «Заклинании Подземных», представляет собой обожествленный ход в подземный мир — «Яму» (āpi), которую, согласно многим хурритско-хеттским ритуалам, жрец должен вырыть, чтобы принести жертву божествам подземного мира и укрыть в земле скверну. Противоположную роль играют ритуалы-приманки, совершаемые возле ям с целью вызвать обратно из подземного мира исчезнувших богов [Haas, Wilhelm, 1974, с. 154 и сл., 202 и сл.]. Хурритское слово, обозначающее «Яму» как божество, часто употребляется и в Ветхом завете, в частности в повествовании об аэндорской волшебнице [I. Сам. 28], названной «госпожой 'ōb», то есть «госпожой ямы», здесь «яма» понимается как ход в подземный мир [Hoffner, 1967; Ebach, Rütersworden, 1977].

И еще один очистительный ритуал, встречающийся и хеттской обрядовой литературе, несущей на себе хурритский отпечаток, имеет чрезвычайно близкую параллель в Ветхом завете. В Лев. 16 описывается, как в процессе ритуального очищения храма жрец возлагает руки на голову козла и затем отсылает его в пустыню... Прикосновением жреца животное превращается в носителя нечистоты, а жрец тем самым очищается. Этот мотив «козла отпущения» в ритуа-лах из Киццуватны подтверждается большим числом разнообразных примеров [Kummel, 1967; 1968]. Носителями скверны в них могут выступать различные животные — быки, овцы, козы, ослы, а также мыши [Gurney, 1977, с. 47 и ел.]. Термином, обозначающим носителя нечистоты, служит хурритское слово nakkušše «отпущенный» [van Brock, 1959]. В Лев. 16. козла отпущения выгоняют в пустыню «за 'azāzel». Это слово до недавних пор не удавалось понять [Gurney, 1977, с. 47], однако теперь хурритские очистительные ритуалы позволили сделать попытку его интерпретации: в приведенном выше ритуале принесения клятвы очистительная жертва названа azazḫum, а в ритуале itkalzi то же слово неоднократно встречается в форме azuzḫi и притом в одном контексте с понятиями нечистоты [Haas, Wilhelm, 1974, с. 138 и ел.]. Так как -ḫi представляет собой очень часто употребляемый хурритский производный суффикс, то azaz-, azuz- естественно рассматривать как основу; понятие же 'azāzel, разумеется, с полным правом может быть возведено к семитскому корню 'zz (аккад. «гневаться», др-евр. «быть сильным, могучим»). Тем самым хурритское слово оказывается заимствованным из семитского. В результате, посредством упомянутого выше отождествления божественного гнева и магической нечистоты, свойственного чрезвычайно архаичной религиозной концепции, удается прийти к пониманию выражения «за 'azāzel, которое, таким образом, означает «за гнев (!?) бога».

Многие другие магические действия, как, например, замена лица, ради которого приносится жертва, животным, долженствующим принять на себя его нечистоту [Haas, Wilhelm, 1974, с. 42 и сл.], встречаются исключительно в тех древнемалоазиатских источниках, которые относятся к хурритской среде. Разумеется, к этническим, языковым и культурным атрибуциям магических действий следует в принципе подходить крайне осторожно, учитывая, что в основе магического мышления лежат универсально весьма близкие структуры, часто выражаемые при помощи идентичных, но тем не менее исторически друг от друга независимых приемов.

О том, каковы были у хурритов похоронные ритуалы, нам почти ничего не известно. Постоянно цитировавшийся пример относительно сожжения тела царя Парраттарны, как оказалось, восходит к ошибочной интерпретации текста (впервые верно [Smith, 1956, с. 41, примеч. 1; Gaal, 1974; Diakonoff, Jankowska, 1975; Wilhelm, 1976b]). Царь Митанни Тушратта в одном из своих писем фараону в числе прочего сообщает, что намерен построить karašk- своему деду; вероятно, речь здесь идет о храме мертвых или о разновидности мавзолея. Своеобразным свидетельством заботы об усопших предках, а также их почитания являются фигурки духов мертвых, упоминаемые в одном тексте из Нузы. Учитывая оживление раскопок в хурритском ареале Верхней Месопотамии, мы вправе теперь надеяться, что именно археологические наблюдения прежде всего пополнят наши представления о ритуалах, касающихся умерших, и об обычаях захоронения.

Хурриты Плодородного полумесяца с древнейших времен причастии к шумеро-аккадской письменной культуре, породившей тот трудно поддающийся определению жанр текстов, который мы называем «литературным». Он не поддается описанию при помощи критериев, относящихся к содержанию или к поэтической форме; решающим здесь является сам факт, что принадлежащие к этому жанру тексты многократно переписывались, часто с учебными целями, что, взятые в совокупности, они представляют собой «поток традиции», постоянную культурную преемственность писцовой передачи [Oppenheim, 1977, с. 13], К этим текстам принадлежат списки знаков, «словари», списки синонимов, а также сборники предзнаменований и заклинаний, мифы, эпосы, басни, поговорки и т. п.

Некоторые из перечисленных групп связаны также с другим «потоком традиции», дошедшим до нас в той мере, в которой он был воспринят и трансформирован «литературными» текстами, а именно с устной поэтической традицией («oral poetry»). Корпус «литературных» текстов на протяжении третьего и второго тысячелетия сильно менялся по своему составу, пока на исходе второго тысячелетия не был более или менее канонизирован. В таком состоянии он почти без изменений передавался дальше месопотамской писцовой традицией до самого конца ее существования.

Участие хурритских писцов в этой культурной традиции принимало различные формы: они заимствовали из нее отдельные произведения и пользовались ими как учебным пособием; переводили тексты на свой язык, заимствовали некоторые мотивы устной и письменной традиции, придавая им на своем языке новую форму, и, наконец, способствовали расширению корпуса литературных текстов, пополняя его собственными записями мифов и заклинаний.

Обнаружить библиотеку в центре государства Митанни до сих пор не удалось. Всем тем, что нам известно об усвоении и сохранении хурритскими писцами шумерской и аккадской литературы, мы обязаны в основном находкам текстов в Хаттусе, Угарите и Эмаре. Отдельные литературные тексты, восходящие к хурритской писцовой традиции, были также найдены в Амарне (в Египте).

Неоднократно подчеркивалась роль хурритов в распространении месопотамской литературы в странах Леванта и в Малой Азии. Однако эту роль не следует преувеличивать, так как ряд данных показывает, что в Северной Сирии старовавилонского периода процветали писцовые школы с весьма давней традицией и хорошей осведомленностью о развитии литературы в Вавилонии [von Schuler, 1969]. В период поздней бронзы существовали также связи между хеттскими, сирийскими, вавилонскими и ассирийскими школами, на которые проливает свет библиотека, недавно найденная в Эмаре [Arnaud, 1977]. Следовательно, хурритские писцы были причастны к писцовой культуре, вышедшей за пределы языковых, политических и религиозных границ. Приводимые ниже соображения касаются произведений шумеро-аккадского происхождения, ставших известными и на хурритском языке.

Из Угарита происходит второй экземпляр таблицы словарной серии «HAR-ra=ḫubullu», где рядом со столбцом шумерских слов имеется столбец с соответствующим хурритским переводом [Thureau-Dangin, 1931; Landsberger, 1957]. Хурритский язык этих текстов имеет столь заметные отклонения от форм, употребительных во второй половине второго тысячелетия, что его следует считать особым диалектом [Хачикян, 1978].

Так же в Угарите было найдено несколько фрагментов словарных текстов, составленных в последовательности, принятой для списков клинописных знаков, и включающих помимо шумерского и аккадского и хурритский, а иногда в качестве последнего по порядку и угаритский столбец [Nougayrol, 1968; Laroche, 1968]. Место, занимаемое хурритским столбцом, дает основания предполагать, что соответствующие тексты были переданы в Угарит хурритской писцовой школой. Засвидетельствованный в Угарите список богов, имеющий шумерский, хурритский и угаритский столбцы, помещен на одной табличке вместе с другим, четырехъязычным, списком слов. Сам же список богов в той мере, в которой он сохранился, следует с некоторыми отклонениями шумеро-аккадской серии «AN=Anum» [Nougayrol, 1968]. Аналогичный список, но без угаритского столбца найден также в Эмаре [Arnaud, 1977].