– Мистрис Дини… – раздался негромкий голос. Это была Сесилия Гаррисон. Дини быстренько отодвинула засов и распахнула двери. Сесилия сразу же впорхнула в спальню.

Вместо того чтобы по своей привычке сразу же затараторить, она неожиданно для Дини присела в низком придворном поклоне.

– Ты что это? – удивилась Дини, стараясь вернуть Сесилию в вертикальное положение. Та встала, но в глаза Дини старалась не смотреть.

– Завтра утром мы выезжаем в Ричмонд, мистрис, – сообщила девушка. – Я должна помочь вам в случае, если вам что-либо потребуется.

– Что? Объясни мне, Сесилия, что происходит? – Дини почувствовала, как в ее сердце снова закрался страх.

Наконец-то Сесилия отважилась посмотреть ей в глаза:

– О, мистрис Дини, какое, должно быть, счастье делить с королем ложе!

– Ни за что!

Тем временем Сесилия продолжала говорить, и на лице ее застыло выражение безмерного восхищения.

– Подумать только! Сам король Англии готов вас осчастливить, сударыня. Желания короля его подданные должны исполнять с готовностью и радостью в сердце.

Позвольте мне, миледи, помочь вам развязать шнурки на корсете и расстегнуть крючки.

Не откладывая дела в долгий ящик, она принялась раздевать Дини, стараясь не смотреть на ее обнаженное тело. Дини не возражала: избавившись от неудобного костюма, ей будет легче действовать. Может быть, удастся разыскать Кита. Ведь он наверняка во дворце. Уж он-то посоветует ей, что теперь делать. Возможно, она смогла бы вернуться в лабиринт и перенестись в двадцатый век. Возможно…

– Мистрис Дини, вам нужны еще мои услуги?

Девушка оценивающе взглянула на Сесилию, задаваясь вопросом, сможет ли рассчитывать на ее помощь в случае, если ей, Дини, придется бежать. Но нет, вовлекать Сесилию в свои планы просто бессмысленно. Ведь она и представления не имеет об истинных чувствах Дини. Она, впрочем, как и все во дворце, считает, что король оказывает Дини великую честь, предлагая ей покровительство. Только Кит знает, насколько ужасна для Дини сама мысль превратиться в королевскую наложницу. Ведь он старался предупредить ее, но ее невежество, помноженное на упрямство, завело в ловушку, из которой не видно выхода.

– Спасибо, Сесилия, больше ничего не нужно. Сесилия, вышла из комнаты, пятясь, словно перед ней находилась особа королевской крови, к которой невежливо поворачиваться спиной.

Оставшись в одиночестве, Дини скользнула под одеяло. Остановившимися глазами она смотрела на оплывающую свечу. Необходимо придумать хоть что-нибудь, дабы избежать встречи с Генрихом…

В дверь снова постучали. Дини, погруженная в свои мысли, крикнула:

– Это опять ты, Сесилия? Войди!

Дверь отворилась, и вошел человек в темно-зеленом бархатном костюме и черной шляпе. Дини натянула одеяло чуть ли не под подбородок и в страхе уставилась на посетителя.

Тот подошел к самому изголовью кровати и поклонился ей.

Теперь Дини узнала незнакомца. Она видела его при дворе, хотя и не была официально ему представлена. Перед ней собственной персоной стоял Томас Кромвель, свежеиспеченный граф Эссекс, и улыбался.

– Что это вы здесь потеряли, мистер Кромвель? – с негодованием спросила девушка. Было заметно, что обращение «мистер» не слишком понравилось Кромвелю. Дини решила окончательно его приструнить и продолжала: – Что, король уже идет? – Замысел Дини был хорош, но голос выдавал неуверенность и страх.

– Нет, миледи. Но если вы будете делать все, как надо, ваш дортуар станет местом его постоянного пребывания.

Он нагнулся прямо к ее лицу, и Дини ощутила зловоние, исходившее из его рта. Дини кожей почувствовала угрозу, исходившую от этого человека. Возможно, если бы они встретились при дворе и в светлое время суток, граф Эссекс вел бы себя обходительнее, но здесь и в темноте ночи он не счел нужным утруждать себя излишней вежливостью.

Дини прижалась спиной к резному изголовью кровати и потуже затянула покрывало на обнаженных плечах. Кромвель снова ухмыльнулся.

– Мистрис Дини, я хочу задать вам несколько вопросов, ответив на которые, вы облегчите себе переход в новый статус. Итак, принадлежите ли вы к католической церкви?

– Нет, – прошептала Дини, недоумевая, отчего этот пышно разодетый вельможа ворвался к ней среди ночи. Неужели для того, чтобы вести с ней беседы на религиозные темы?

– Нет? – В мерзких глазках Кромвеля отразился огонек свечи.

Хотя за стенами замка бушевала весна, в спальне Дини топился камин. От него несло жаром, но по спине Дини неожиданно побежали мурашки – до того ей не понравилось зловещее «нет?» этого темно-зеленого господина.

Тем временем Кромвель продолжал говорить совершенно бесцветным голосом:

– Вас никогда не бывает на дневной мессе. Следует ли из этого, что вы сторонница Лютера?

– Нет, конечно, если речь идет о Лексе Лютере. Он препаршивый человечишко. Вечно снимается в каких-нибудь комиксах о супермене. – Неожиданно для себя Дини заговорила чрезвычайно высоким, срывающимся голосом: – Но с какой стати вы задаете мне все эти вопросы?

– Являетесь ли вы сторонницей Лютера? – повторил Кромвель.

Дини стала лихорадочно рыться в памяти, пытаясь вспомнить, что рассказывал ей Кит о религиозных аспектах придворной жизни. И еще – ее поразили глаза Кромвеля, вернее, не глаза, а темные густые ресницы. Оставалось только удивляться, что у человека с такой грубой внешностью самые настоящие женские ресницы, длинные мохнатые, загнутые вверх. Она опустила глаза вниз и увидела его руки – сильные, с короткими пальцами, поросшие черными волосками. Так о чем же он ее спросил?

Кромвель молчал, терпеливо ожидая, когда она заговорит. У Дини появилось странное чувство, что он готов ждать хоть целую вечность. Министр сложил на животе руки, сплетя пальцы. Дини еще раз подивилась их силе и цепкости. На безымянном пальце графа Эссекса красовалось массивное золотое кольцо. Дини перевела взгляд на его лицо – ничего не выражающую маску. В верхнем ряду между двумя передними зубами – весьма заметный промежуток.

– Ну, – произнес тем временем Кромвель, – так ты протестантка?

Что ж, «протестант», по мнению Дини, звучало неплохо. Когда она росла, у ее матери не было времени водить дочь в церковь по воскресеньям, поскольку этот день считался наиболее загруженным в кафешке для шоферов-дальнобойщиков. Однако Дини знала, что они с матерью, как и все окружающие, считались баптистами, и если ей все-таки удавалось попасть в Божий храм, то это обязательно была баптистская церковь.

– А баптисты – протестанты? Правда?

В первый раз на лице Кромвеля появилось озадаченное выражение.

– Мистрис Дини, нас всех подвергали крещению или «баптизации», но не в этом дело. Главное в другом…

Речь Кромвеля прервали крики, доносившиеся из-за дверей, и звуки борьбы. Дини и не подозревала, что в коридоре еще кто-то есть. Затем дверь распахнулась и в комнату проник слабый свет от факелов, горевших в коридоре.

– Сэр! – обратился к Кромвелю молодой человек в распахнутом кожаном колете, не обративший на Дини ни малейшего внимания. – Сэр, герцог хочет…

Дини увидела, как в дверном проеме появилась сильная рука и утащила юнца назад, в коридор. Девушка мгновенно узнала и рукав серого бархата, и руку.

– Кит! – выдохнула она.

Выскочив из постели, Дини бросилась к дверям, не замечая пронзительного взгляда Кромвеля, который не отрываясь смотрел на едва прикрытое рубашкой тело девушки.

Мгновенным кошачьим движением Кромвель схватил Дини Бейли за ворот рубашки и стянул его так, что она была не в силах ни крикнуть, ни вздохнуть. Дини поднесла было руки к горлу, но затем беспорядочно замолотила кулачками по воздуху.

Уголки рта Кромвеля дрогнули, словно он хотел было улыбнуться, но передумал, хотя на его лице ясно читалось удовольствие, которое ему доставили испуг девушки и ее беспомощность.

– Пусть герцог войдет, – заявил Кромвель величественно. Сдавленные крики и шум борьбы в коридоре мгновенно стихли.