Квартира, в которой Джо позволил нам переночевать, была новой покупкой, и он не удосужился рекламировать ее, она была пустой, за исключением нескольких старых матрасов, но, учитывая, что мы с Энджел провели последние несколько недель, валяясь на бетонных кроватях, мы чувствовали себя так, словно попали в гребаный "Ритц".

Дни превращались в недели, недели - в месяцы, но Джо так и не удосужился дать рекламу своей квартире. После того, как мы с Энджел уехали с вокзала, Тоби решил уехать из Холлоуз-Бэй и устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте. Мне было грустно видеть, как он уезжает, но я понимал причины, по которым он убрался из города к чертовой матери.

Через некоторое время мы с Энджел потеряли связь с остальными со станции, но это было к лучшему, они были частью жизни, которую я не хотела, чтобы Энджел помнила.

Джо устроил меня на работу в один из своих магазинов, он даже помог Энджел поступить в государственную школу. Он любил Энджел, всегда осыпая ее нежностью, которой ей не хватало у наших родителей, и в ответ она души в нем не чаяла.

Я не заработала большой суммы денег в магазине, но с помощью Джо мне удалось превратить квартиру из пустующего здания в нечто, напоминающее дом для нас с Энджел.

Наконец-то жизнь пошла на лад.

Мы жили в этой квартире два года, пока мне не исполнилось восемнадцать, когда у Джо совершенно неожиданно случился сердечный приступ, унесший его жизнь.

Забавно, в последующие недели мы с Энджел оплакивали его потерю больше, чем собственную маму. Мы так многим были обязаны этому человеку, и у меня так и не было возможности отплатить ему за доброту, которую он к нам проявил.

На его похоронах я пообещала Джо, что однажды оплачу его поступок, проявлю к кому-нибудь такую же доброту и возможность, которые он предоставил нам.

Но мир может быть жестокой хозяйкой, и ему нравится трахать тебя в задницу, когда тебе плохо.

Вскоре после похорон Джо городской совет выгнал нас с Энджел из квартиры, которая перешла во владение магазинами и недвижимостью Джо, поскольку у него не было ни оформленного завещания, ни законных ближайших родственников. Его наследие стало собственностью города, который мог делать все, что, черт возьми, считал нужным, и они сочли уместным продать все и заработать столько денег, сколько смогли.

Жадные ублюдки.

Мы с Энджел снова были на грани того, чтобы стать бездомными, и мое и без того хрупкое сердце рисковало разлететься на миллион осколков при мысли о том, что Энджел снова придется жить на улице.

Так было до тех пор, пока я не увидела рекламу, которая пробудила мой интерес, рекламу, которая, как я знала, решит чертовски много проблем.

Ставлю свой последний гребаный доллар, что маленькая девочка из "Аладдина" не стала работать в стрип-клубе.

Райли

— Бэйб, ты через пять выходишь! — крикнула Кендра, влетая в раздевалку так, словно двери тут были только для мебели. Она свернула купюры в трубочку и ловко засунула их в свои блестящие стринги, ничуть не стесняясь того, что её упругая грудь открыта всем желающим посмотреть.

Она тяжело дышала после выступления. Кожа сияла от пота, мышцы на животе и бёдрах блестели в тусклом свете, а высоко собранные в пучок афро-кудри красиво обрамляли лицо.

Кендра была чертовски красива. Если бы жизнь выдала ей хоть немного больше шансов — она бы спокойно могла ходить по подиуму. Но, как и у большинства девчонок в этом клубе, её старт в жизни был… мягко говоря, не идеальным. Родители отсутствовали не только физически, но и морально. И Кендра, как и я, просто делала всё возможное, чтобы выжить.

Сегодня на ней были только блестящие штаны и уверенность.

Даже трудно было поверить, что всего четыре месяца назад она родила дочь.

— Спасибо, Кей, — улыбнулась я ей через зеркало, заканчивая наносить румяна.

— Как публика?

— О, жарко. Два мальчишника и пара постоянных извращенцев, — хмыкнула она и, наконец, натянула топ на свою роскошную грудь. — Все на взводе, хотят веселья. Ты будешь в ударе.

Я бросила на себя последний взгляд в зеркало. Сегодня я действительно выглядела хорошо.

Каштановые волосы, мягкими волнами спадающие на плечи, подчёркивали скулы. Смоки-айс придавал взгляду глубину и загадку, а вишнёвая помада делала мои губы ещё более полными, чем они есть.

Мой образ для первого выхода: камуфляжные мини-шорты — настолько крошечные, что выглядывали ягодицы — и зелёный лифчик на завязках. На ногах — армейские ботинки. Да, не так эффектно, как шпильки, но куда устойчивее, когда крутишься вокруг шеста.

Я проработала в клубе «Грех» уже почти три года.

Нашла объявление вскоре после того, как умер Джо. Сначала думала: "Месяц-другой, пока не найду что-то нормальное".

И вот — три года спустя.

Если быть честной… мне здесь нравилось.

Я танцевала. Я зарабатывала. Я содержала нашу с Энджел квартиру. Я платила за её школу.

Да, клуб был далеко не глянцевым раем, а скорее западной дырой с огоньком. Но для меня он стал спасением.

Самое приятное — мне не приходилось раздеваться полностью.

На прослушивании, сразу после моего восемнадцатилетия, я была морально готова к полному обнажению.

Но Диана, хозяйка клуба, посмотрела на меня и сказала:

— Хочешь — оставайся в белье. Хочешь — снимай. Но ты и так будешь собирать деньги, поверь.

Она оказалась права.

Даже если бы снятие каждого кусочка ткани приносило мне тысячу в час, я всё равно бы не пошла до конца.

Не из-за морали. А из-за Энджел.

Она не знала, где я работаю. И, если бы узнала… Я бы увидела в её глазах не шок — стыд.

Шест, сцена, свет — она бы этого не вынесла. Особенно если в школе кто-то пронюхает.

Моя младшая сестра и так держалась с последних сил, а скандал мог бы её добить.

Я часто боялась, что какой-нибудь папаша-извращенец, отец её одноклассника, вдруг узнает меня на сцене.

Но пока мне везло. И Энджел до сих пор верит, что я работаю ночами в супермаркете.

Что касается моей внешности — у меня не было ни силикона, ни пуш-апов уровня богини.

Мои груди были самыми обычными. Живыми. Настоящими.

Может, не самыми эффектными, но зато моими. И если кто-то смотрел на них с восхищением, это было по-настоящему.

Я знала: могла бы вложить тысячи в операцию и, возможно, получать больше чаевых.

Но я не из тех, кто ложится под нож ради чужих фантазий.

В раздевалку ворвалась раскрасневшаяся Леандра, словно на бегу.

Её ярко-рыжие волосы были в беспорядке, чёрная тушь потекла под глазами, а размазанная помада напоминала след от чужих губ. Не нужно было быть гением, чтобы понять, чем она только что занималась.

Я вспомнила свой первый вечер в клубе — Кендра тогда взяла меня под крыло.

Она быстро ввела меня в курс местной жизни:

— Приватные танцы — это способ заработать, детка. Только тут всё зависит от того, сколько ты готова предложить… за дополнительную плату.

«Дополнительная плата» — это был такой молчаливый код.

Конечно, никто официально не говорил об этом, но все всё понимали.

Когда у тебя дома пустой холодильник, а электричество отключено второй день подряд, мысли становятся громче. Я тоже стояла перед этим выбором… и не смогла.

Моральный компас? Возможно. Или просто страх. Или остатки гордости. Кто знает.

Я никогда не осуждала девчонок, которые соглашались.

Честно? Я даже немного завидовала. Им было всё равно.

Они делали то, что нужно, чтобы выжить.

А вот Леандра... она перешагнула даже эту грань.

Большую часть ночей она проводила, перетекая от одного клиента к другому — с улыбкой, с открытым вырезом, с явным желанием заработать как можно больше, как можно быстрее.

И всё это — ради наркотиков, ради забыться. Сегодня это экстази, завтра — что покрепче.

Мы с ней никогда не были подругами. Да что там — мы еле терпели друг друга.