Витинари читал. Его лицо было чистым листом. Оно не выражало ничего. Ни одобрения, ни гнева, ни даже скуки. Это было самое жуткое. Лицо скалы, у которой вежливо поинтересовались её мнением касательно эрозии.

И эту каменную тишину разорвал звук. Вернее, отсутствие звука, которое было громче любого крика. Дверь в кабинет не скрипнула, в неё не постучали — она просто распахнулась. Это было настолько против законов физики и придворного этикета, что господин Тик-Так подпрыгнул, издав звук, похожий на предсмертный хрип будильника.

В проёме, заполнив его целиком, стояло Чудовище Бухгалтер. Его глиняное тело было неподвижно, как монумент неэффективности. В руках он держал фолиант, толстый и тяжёлый, как надгробная плита здравого смысла. Две тусклые точки, служившие ему глазами, были сфокусированы не на людях. Они были сфокусированы на отчёте в руках Патриция.

— Лорд Витинари, — голос голема был шорохом камней, скрежетом цифр, скрипом самой основы мироздания. — Зафиксировано внесение документа, противоречащего финансовой аксиоматике. Мои расчёты, — он слегка приподнял свой том, — неопровержимо доказывают, что возобновление концепции «Завтра» повлечёт за собой инфляционную погрешность в три целых семьдесят две сотых процента. А также снижение предсказуемости активов на…

— Это… плановые работы! — выпалил Протокол. Слова выскочили изо рта сами, горячие и острые, на вкус как медная монета. Смелость, как оказалось, была просто паникой, доведённой до логического конца. — Согласно параграфу семнадцать-бис Уложения о Городской Хронометрии, подпункту «Дельта», периодическая темпоральная калибровка является… является…

— Ваш параграф экономически нецелесообразен, — отрезал голем, и его голова начала едва заметно дымиться. — Коэффициент полезного действия вашего «Завтра» отрицателен. Оно порождает непредвиденные расходы. Долги. Проценты. Надежды. — Голем произнёс последнее слово так, будто оно было самым грязным ругательством в языке. — Нематериальные активы с нулевой ликвидностью. Они не поддаются учёту.

— Но люди… люди не могут жить без надежды! — пискнул Тик-Так. Его голос был тонким, как волосковая пружина, и тут же утонул в скрежете голема, который уже открывал свой фолиант на странице с особенно удручающей диаграммой.

По спине Протокола пробежал холод — не от сквозняка, а от столкновения с неопровержимой, но абсолютно неверной логикой. Его идеальная конструкция, его выверенный до последней запятой мир трещал под напором этого чугунного, бездушного здравомыслия. Он вдруг понял, что спорить с Чудовищем Бухгалтером параграфами — всё равно что тушить пожар, зачитывая ему правила пожарной безопасности. Голем был прав. С точки зрения абсолютного баланса, «Завтра» было ошибкой. Хаосом. Беспорядком. Всем тем, с чем Протокол боролся всю свою жизнь.

И тут что-то внутри него, какая-то самая старая, самая заржавевшая шестерёнка его души, со скрежетом провернулась и встала на новое место. И он вдруг понял: он защищает уже не букву закона, а его дух. Он защищал не документ. Он защищал свою историю. Он защищал право этого нелогичного, неэффективного, полного надежд мира на существование.

Протокол втянул в себя затхлый воздух кабинета, весь, без остатка. И посмотрел прямо в холодные, как две монетки в глазах мертвеца, точки на лице Патриция.

— Городу нужно Завтра, милорд, — сказал он. Голос был тихим, но в нём не было ни мольбы, ни пафоса. Только упрямство. — Таков порядок вещей. Утверждённый.

Витинари поднял один палец.

Чудовище Бухгалтер замолчал. Мгновенно. Его глиняные челюсти застыли, не закончив выкладку о рентабельности перманентного отчаяния.

Патриций долго смотрел на Протокола. И видел перед собой уже не дрожащего клерка, а деталь механизма, которая вдруг осознала свою истинную функцию и теперь требовала, чтобы вся остальная машина подчинялась её чертежу. Он видел не страх. Он видел порядок, готовый защищать себя от логики. А это, как давно было известно лорду Витинари, самая могущественная сила во вселенной.

Он опустил взгляд, взял свою тяжёлую печать из чёрного дерева и нефрита и поднял её над багровой лужицей сургуча.

ТУК.

Звук был сухим. Конечным. Как удар молотка судьи. Как точка, поставленная в конце очень длинного предложения, которое писала сама история.

Витинари, не глядя, пододвинул документ обратно через стол.

— Хорошая работа, констебль, — его голос был тише шёпота. — Полагаю, завтра у города много дел.

Глашатай на Шафранной площади осип. Он уже не кричал, а сипел, в третий раз за день объявляя о том, что вчерашняя цена на репу осталась без изменений. Толпа, похожая на застывший студень из зевак, карманников и нескольких туристов, потерявших всякую надежду, больше не реагировала. Апатия окутала город, как плотный, дурно пахнущий туман с реки Анк.

Внезапно к помосту подлетел запыхавшийся мальчишка и всучил глашатаю новый свиток. Свежий. Перевязанный лентой цвета городской казны. Глашатай развернул его, недоверчиво моргнул, прочистил горло и, набрав в грудь последний остаток воздуха, взревел голосом, в котором смешались шок и вновь обретённая профессиональная гордость:

— СЛУШАЙТЕ ВСЕ! УКАЗ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА, ЛОРДА ВИТИНАРИ!

Несколько голов повернулось в его сторону. Механически. Просто по привычке.

— «СИМ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ О БЛАГОПОЛУЧНОМ ЗАВЕРШЕНИИ ПЛАНОВОЙ ДЕФРАГМЕНТАЦИИ ТЕМПОРАЛЬНОГО ПОТОКА!..»

Толпа замерла. Слово «дефрагментация» было тёмным и непонятным, как заклинание волшебника, но слово «завершение» понимал каждый.

— «…В СВЯЗИ С УСПЕШНОЙ КАЛИБРОВКОЙ ОСИ РЕАЛЬНОСТИ, — надрывался глашатай, чувствуя, как к нему возвращается внимание, — РАБОТА ВСЕХ ГОРОДСКИХ СЛУЖБ И ТЕЧЕНИЕ ВРЕМЕНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В ШТАТНЫЙ РЕЖИМ, НАЧИНАЯ С ПОЛУНОЧИ СЕГО ДНЯ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНК-МОРПОРК!»

Сперва была тишина. Потом кто-то нервно хихикнул. Затем по толпе, как сквозняк, пронёсся шёпот.

— Слыхал, Джимми? Плановые работы…

— А я-то, старый дурак, думал, мы все того… кхм… кончились.

— Значит, мой долг этому кровопийце Сэму снова… действителен? Проклятье всех богов.

И вдруг волна облегчения, иррационального, всепрощающего и абсолютно нелогичного, накрыла площадь. Люди отчаянно хотели в это поверить. Это было бесконечно проще, чем пытаться понять, что, во имя всех располневших демонов, только что произошло.

Торговец, три дня подряд пытавшийся продать одну и ту же мёртвую камбалу, вдруг заорал: «Свежайшая рыба! Улов завтрашнего утра! Скидка только сегодня!» Пара воров в тёмном углу, до этого угрюмо игравших в кости на вчерашние монеты, тут же достала карту канализации и принялась обсуждать новый план.

Капрал Шноббс как раз в этот момент впаривал пухлому туристу из Клатча «подлинный осколок застывшего Вчера». Это был обычный камень, который Шноббс полчаса назад выковырял из сточной канавы, но говорил он о нём с таким благоговейным придыханием, будто это был зуб самого Слепого Ио. Услышав указ, Шноббс замер с протянутой рукой. Его крошечные глазки-бусинки забегали с бешеной скоростью. На лице отразился сложнейший мыслительный процесс, в котором жадность боролась с растерянностью и победила нокаутом в первом раунде. Он молниеносно спрятал камень.

— Эм-м, прошу прощения, сэр, — заговорщицки прошептал он, наклонившись к уху туриста, от которого пахло дорогими специями и наивностью. — Небольшое изменение в ассортименте. То был, скажем так, демонстрационный образец. А вот хотите… — он огляделся, — эксклюзивный, первый вдох завтрашнего дня? Воздух, сэр! Настоящий, свежий! С сертификатом подлинности! Почти даром.

Город верил. Не потому что это была правда. А потому что это была бумага с печатью. А в Анк-Морпорке не было ничего реальнее бумаги с печатью.

В мастерской господина Тик-Така пахло холодной латунью и пылью, которую потревожили впервые за вечность. Гул оживающей толпы снаружи был глухим и далёким, будто доносился из-за толщи воды.