Ответ Материни был столь же прост и страшен.

Он на внешней поверхности. На вершине самой высокой коммуникационной мачты.

Крошка издала тихий, сдавленный звук. Она подползла ближе, её глаза расширились от ужаса понимания. «Нет… — прошептала она. — Это невозможно. Температура на поверхности — минус двести тридцать градусов по Цельсию. Атмосфера — ядовитая смесь замороженного азота, метана и угарного газа. Давление настолько низкое, что…» — она запнулась, подбирая слова. — «Любой незащищенный материал становится хрупким, как стекло. Это не чистый вакуум Луны, Кип. Это химически агрессивная, ледяная среда. Любой стандартный скафандр превратится в хрупкую, треснувшую скорлупу за считанные минуты. Теплопотеря будет катастрофической».

Её слова падали в тишину камеры, как куски льда. Она перечислила факты, как выносят смертный приговор.

Мой вид не выдержит такого холода, — безэмоционально сообщила Материня. — А ты, юная жизнь, не имеешь никакой защиты.

В гнетущей тишине все взгляды — мой, Крошки, и даже невидимый взор Материни — обратились сначала на меня, а затем в темный угол камеры. Туда, где лежал мой старый друг. Моя единственная надежда и мой билет в этот ад.

Скафандр «Оскар».

Всё свелось к этому. К потрёпанной, отремонтированной груде металла и пластика, и ко мне. Я встал и медленно подошел к нему. Провёл рукой по гладкому, ледяному шлему. Ответственность давила на плечи тяжелее, чем гравитация любой планеты. Это был уже не мальчишеский азарт, не мечта о космосе. Это был осознанный шаг навстречу верной смерти с призрачным шансом на успех. Старина, похоже, нам предстоит еще одно приключение. Самое последнее.

Я не сказал «да». Я просто кивнул, и этого было достаточно.

Наша камера превратилась в тайную мастерскую, работающую урывками, в те короткие промежутки времени, когда коридор снаружи был пуст. Каждый шорох за дверью заставлял нас замирать. Мы стали подпольщиками на самой враждебной территории во вселенной.

Ресурсы мы добывали с риском, от которого в жилах стыла кровь. Материня, телепатически «просканировав» стены, указала мне точное место, где находился неиспользуемый распределительный щит старой системы жизнеобеспечения. Чтобы до него добраться, мне пришлось несколько часов затачивать о бетонный пол осколок пищевого контейнера, превратив его в подобие рычага. С его помощью, рискуя сломать свой импровизированный инструмент, я с отвратительным скрежетом подцепил и отогнул край панели. За ней, среди пыльных проводов, оказались не только моток оптоволокна, но и несколько реле-стабилизаторов и кристаллический осциллятор — примитивные, но именно они были нужны Крошке для её схем.

Мы работали слаженно и почти беззвучно.

Материня была мозговым центром. Она посылала мне чистые концепции. Ключевая задача — не переделать скафандр, а обмануть холод. Представь поле, которое не греет, а создает вокруг «Оскара» тончайшую «зеркальную» оболочку, отражающую тепло обратно к источнику. Энергия для этого поля должна модулироваться на высокой частоте.

Крошка была нашим переводчиком и инженером-расчетчиком. Она тут же хватала заточенный осколок и на замерзшем полу, покрытом инеем, начинала чертить схемы и формулы. «Для создания резонансного отражателя такой плотности тебе понадобится единственный модуль, — шептала она, — я рассчитала его оптимальное расположение на грудной пластине. Но стандартных батарей «Оскара» не хватит и на пять минут».

А я был руками. Молчаливыми, сосредоточенными руками, превращавшими их гениальные идеи в реальность.

Вся наша работа свелась к сборке двух модулей и их рискованному подключению. Первый — тот самый резонансный отражатель. Мои пальцы быстро коченели от холода, превращаясь в непослушные деревяшки. Каждые десять минут мне приходилось останавливаться, засовывать руки под робу и дышать на них, растирать до боли, чтобы вернуть хоть какую-то чувствительность. Только после этого я мог сделать еще несколько точных движений, прежде чем холод снова брал свое.

Затем — дополнительный блок питания. Это была самая опасная часть. Я разобрал три украденные энергетические ячейки от системы аварийного освещения и, следуя пугающе сложным схемам Крошки, начал создавать обходную цепь, чтобы подключить их напрямую к главному реактору «Оскара». Один неверный контакт, одно короткое замыкание — и мы бы выдали себя громким хлопком и запахом горелого пластика. Несмотря на холод, от напряжения по вискам у меня катился пот, ледяными иглами впиваясь в кожу.

И наконец, связь. Радио скафандра нужно было перекалибровать. «Ты должен перепаять контакты на главном ретрансляторе, — диктовала Крошка, её глаза лихорадочно заблестели. — Я запомнила часть их служебных частот. Судя по гармоническим искажениям, маяк работает в субэфирном диапазоне, который они считают помехами. Замени штатный осциллятор на тот, что мы вытащили из щитка».

Я работал, и «Оскар» менялся на моих глазах. Внешне он оставался прежним — мой старый, поцарапанный скафандр. Но внутри он становился чем-то большим. В него были вложены мудрость древней расы, гениальность ребенка и отчаянное упорство мальчишки с Земли.

Наконец, я защелкнул последнюю панель на его груди. Тихий, финальный щелчок прозвучал в мертвой тишине камеры оглушительно громко.

Мы втроем — я, Крошка и незримая Материня — смотрели на наше творение. Наша единственная, хрупкая, как лед Плутона, надежда.

Я положил руку на шлем. Металл был холодным, но под ним я чувствовал скрытую мощь. Я посмотрел на Крошку, на пустое место, где, как я чувствовал, была Материня, и произнес тихим, но твердым голосом: «Я готов».

Шаг за шагом, Кип. Просто шаг за шагом. Проверить герметичность воротника. Проверить заряд батареи. Проверить соединение с системой Крошки. Не думать о том, что будет, если… Просто делать.

Мои руки двигались на автомате, пальцы в тонких перчатках подкладки скафандра привычно пробегали по защелкам и индикаторам «Оскара». Снаружи, в камере, пахло стерильной затхлостью переработанного воздуха. Холодный металл стен, казалось, высасывал тепло из самого тела. Внутри всё сжалось в ледяной комок страха, но руки помнили. Руки работали.

Крошка стояла рядом, маленькая и бледная, как лунный мотылек в тусклом, пульсирующем свете. Она сжимала в руках свой планшет, и только решительный блеск в ее глазах выдавал, что она не собирается ломаться. Она была готова. Может, даже больше, чем я.

«Время пришло, юные жизни», — прозвучал в моей голове спокойный, мелодичный голос Материни. Это не был звук, скорее, мысль, облаченная в слова. «Путь открыт. Помните план. Прямо к шлюзу. Не останавливайтесь».

Я кивнул, хотя она и без того знала мой ответ.

«Я готова, — прошептала Крошка, глядя на экран своего устройства. — Мой планшет синхронизирован с датчиками твоего скафандра. Я увижу их раньше, чем ты услышишь».

«Понял, — мой голос прозвучал хрипло и сухо. Я сглотнул. — Держись рядом. Что бы ни случилось — беги».

Дверь нашей камеры беззвучно скользнула в сторону. Путь был свободен. Последний вздох перед прыжком. Я надел шлем, и мир за пределами его забрала превратился в немного искаженное, гудящее предчувствие беды. Тихое шипение систем жизнеобеспечения «Оскара» стало моим единственным спутником.

Мы выскользнули в коридор. Архитектура этой тюрьмы была нечеловеческой. Угловатые стены, покрытые инеем замерзшего метана, уходили вглубь базы, создавая лабиринт, в котором легко было сойти с ума. Тусклые светильники на потолке пульсировали, как больное сердце, отбрасывая пляшущие тени, которые казались живыми.

Мы двигались перебежками, от одной колонны к другой. Я шел впереди, громоздкий и неуклюжий в «Оскаре». Каждый мой шаг сопровождался громким скрежетом металла по обледенелой поверхности — звуком, который в мертвой тишине казался оглушительным. Крошка семенила за мной, маленькая тень, вцепившись одной рукой в обшивку моего скафандра. Материня двигалась последней, ее странная, плавная походка почти не издавала звука на ледяном полу.