Реальность зала схлопнулась. Мягкий свет погас, сменившись леденящим мраком и запахом озона. Мы больше не были в Ланадоре. Мы стояли в ледяных коридорах тюрьмы на Плутоне. Вокруг нас развернулась голографическая, но абсолютно реальная на вид реконструкция. Мы видели камеры, в которых лежали останки существ десятков разных рас — хитиновых, кремниевых, газообразных. Мы видели столы с инструментами, чьё предназначение было очевидно и чудовищно. Мы видели, как я, задыхаясь в своём старом скафандре, лихорадочно переключаю тумблеры на маяке.

Наш ужас заполнил пространство, став общим для всех. И тогда Трибунал отреагировал. Свет, исходящий от кристаллических гигантов, начал меняться. Он налился багровым, а затем сгустился до угрожающе-красного цвета. Низкий гул в зале усилился, превратившись в рокот сдерживаемого гнева, от которого вибрировала сама ткань пространства.

Даже сейчас, видя проекцию своих злодеяний, Черволицые оставались неподвижны. Но один из них, тот, что стоял в центре, медленно повернул голову в мою сторону. В его бездушных глазах не было ни капли раскаяния. Только холодная, бездонная ненависть и безмолвное обещание мести.

Проекция погасла. Зал снова наполнился мягким светом. Воцарилась абсолютная, оглушительная тишина.

В наступившей тишине в сознании каждого эхом разнеслась одна фраза, исходящая от коллективного разума судей.

«Доказательства приняты. Обвинение завершило свою речь. Трибунал удаляется для вынесения вердикта».

Колоссальное напряжение, сжимавшее меня стальным обручем, внезапно спало. Ноги подкосились. Я посмотрел на Крошку. Через разделявшее нас пустое пространство наши взгляды встретились, и в её глазах я увидел то же самое мучительное облегчение, что чувствовал сам. Я перевёл взгляд на Материню. Она едва заметно кивнула мне, и в этом жесте было больше одобрения, чем я когда-либо получал в своей жизни.

Мы сделали всё, что могли. Теперь оставалось только ждать.

Гулкий, низкий резонанс, наполнявший исполинский зал Ланадора, стих. На гигантской голографической сфере в центре зала, где парили миры Черволицых, сошлись лучи энергии. Голос Председательствующего судьи, лишённый тембра и эмоций, прозвучал с окончательностью приговора.

— Трибунал Трёх Галактик рассмотрел доказательства. Вердикт: вид [научное название, непроизносимое для человека] признан виновным. В геноциде. В нарушении Великого Закона. В хищническом паразитизме.

Рядом со мной Крошка, до этого вцепившаяся в мой рукав, облегченно выдохнула. Я ощутил ментальное прикосновение Материни — спокойное, ободряющее. «Справедливость свершается».

— Наказание, — продолжил голос, — не есть уничтожение. Жизнь священна. Приговор — вечная и полная изоляция. Родной мир данного вида и все его колонии будут заключены в непроницаемое стазис-поле. Приговор вступает в силу немедленно.

На голограммах планет вспыхнули и сомкнулись сияющие энергетические барьеры. Тихо, беззвучно, целая империя зла была заперта в клетке. Огромный груз, давивший на меня с самого дня похищения, рухнул с плеч. Мы победили. Всё было не зря.

Но я ошибся. Густой резонанс в зале не утихал. Напряжение, только что отпустившее меня, вернулось ледяными иглами в затылок.

— Заседание не закрыто, — возвестил бесстрастный голос. — Угроза вида [название Черволицых] нейтрализована. Однако данный процесс выявил наличие другой потенциальной инфекции, требующей немедленного рассмотрения.

В центре зала погасли изображения миров Черволицых. На секунду воцарилась тьма, а затем в ней вспыхнул новый голографический шар. Прекрасный, хрупкий, сине-белый. Завитки облаков, сияние океанов, зелень континентов.

Земля.

Мой дом. Наша планета. Она выглядела как улика.

Вперёд выступила новая фигура. Галактический Прокурор. Он был высоким и неправдоподобно тонким, словно сотканным из тени и света. Его «голос», прозвучавший в моей голове, был холодным, как треск ломающегося льда.

— Представляю к рассмотрению Образец 734-Б, вид Homo Sapiens.

На гигантском экране над нами, где только что парила наша прекрасная планета, начали вспыхивать изображения. Это были не реконструкции, а жестокие, дышащие моменты, вырванные из истории. Окопы Первой мировой, усеянные телами. Изможденные лица за колючей проволокой концентрационного лагеря. И, наконец, апофеоз нашего безумия — ослепительные, беззвучные грибы ядерных взрывов, расцветающие над городами.

— Зафиксирована аномально высокая предрасположенность к насилию над особями своего же вида, — констатировал Прокурор, пока мой мир разрывали на части в центре зала. — Их технологическое развитие опережает их моральное развитие на несколько порядков. Они создали оружие, способное стерилизовать их биосферу, ещё до того, как установили прочный мир на своей планете.

Кадры сменяли друг друга: горящие от напалма деревни, городские беспорядки, жестокость человека к человеку. Это была хроника нашей ненависти к себе, представленная беспристрастным богам.

Я смотрел на это с нарастающим ужасом. Но хуже ужаса был стыд. Я чувствовал, как он заливает лицо жаром, как горит в груди. Я хотел крикнуть, что мы не только такие! Что мы пишем музыку, строим соборы, мечтаем, любим, жертвуем собой. Но слова застряли в горле. Как я мог объяснить им Моцарта, когда они видели Освенцим?

Прокурор сделал паузу, обводя зал своим холодным, изучающим взглядом.

— Вывод: данный вид представляет собой латентную угрозу галактического масштаба. Эволюционный тупик агрессии, помноженный на технологическую мощь. Получив доступ к звёздам, он неизбежно станет новой чумой. Требуется превентивная мера.

Он посмотрел прямо на меня. И произнёс последние слова, от которых у меня перехватило дыхание.

— Рекомендуемое решение: Карантин. Или стерилизация.

Давящая тишина, последовавшая за речью Прокурора, была тяжелее любого физического груза. Паника подступала к горлу, ледяная и липкая. Я был всего лишь мальчишкой, который хотел починить скафандр. Как я мог стать защитником для семи миллиардов душ?

Голос одного из Судей снова прорезал тишину, величественный и древний.

— Кто будет говорить в защиту этого вида?

Взгляды всех неисчислимых существ в зале обратились к нам. К крохотной группе из трёх фигур. Материня молчала. Она не была человеком. Крошка стояла рядом, дрожа. С леденящей ясностью я осознал правду.

Это должен был быть я.

В этот момент я почувствовал слабое давление. Крошка, не глядя на меня, сжала мою руку. Её ладонь была тёплой. Этот простой жест стал моим якорем. Я поднял глаза и встретил ментальный взор Материни. В её присутствии не было жалости, только спокойная, несокрушимая вера.

Страх не ушёл. Но что-то другое поднялось ему навстречу — упрямство. Я здесь не для того, чтобы спорить с историей. Я здесь, чтобы свидетельствовать о том, что видел сам.

Я сделал шаг вперёд.

— Да, — мой голос сначала дрогнул, но потом окреп. — Всё, что сказал уважаемый обвинитель, — правда. Наша история написана кровью. Мы бываем жестоки, эгоистичны и близоруки. Я не буду этого отрицать.

Я сделал паузу, чувствуя, как внимание Трибунала обострилось.

— Но это не вся правда. В ваших хрониках — только войны и катаклизмы. Вы не заметили миллионы ежедневных актов доброты, потому что для ваших отчётов они были слишком малы. Врач, спасающий одного пациента. Солдат, закрывающий собой товарища. Это не события для галактической истории. Но именно из этих песчинок и складывается характер моего вида.

Я повернулся, и мой взгляд упал на моих друзей. Теперь моя речь стала совсем личной.

— Вы хотите доказательств? Вот они. — Я мягко положил руку на плечо Крошки. — Посмотрите на неё. Ребёнок. Черволицые видели в ней лишь ходячий банк данных. А я увидел друга. Друга, за которого был готов умереть в ледяной пустыне Плутона. И она была готова сделать то же самое для меня. Разве это не доказывает нашу способность ценить дружбу выше собственной жизни?