В следующую секунду пол подо мной ожил. Не плавный взлёт самолёта, не нарастающий гул ракеты — жестокий, неестественный рывок, который впечатал меня в палубу с такой силой, что воздух вышибло из лёгких. Металлический привкус страха смешался с привкусом крови на прокушенном языке. Меня вдавливало, расплющивало, и я мог лишь беспомощно наблюдать, как гравитация, чужая и неправильная, играет моим телом, словно тряпичной куклой.

Превозмогая боль и волну тошноты, я пополз. Слепой животный инстинкт гнал меня к единственному источнику света, не считая тусклых панелей на стенах, — к небольшому, заляпанному грязью иллюминатору у самого пола. Я прижался к нему лбом, и то, что я увидел, ударило меня сильнее любого физического воздействия.

Мой город. Мой маленький, сонный городок превращался в россыпь огней на лоскутном одеяле полей и дорог. Вот уже виден изгиб побережья, знакомый по картам, а вот и весь штат, стремительно съёживающийся до размера заплатки. Ещё мгновение — и континенты слились в знакомые зелёно-коричневые узоры, а затем… затем Земля стала тем, чем я мечтал её увидеть всю свою жизнь. Идеальным, сине-белым шаром, парящим в бесконечной черноте.

Это была моя мечта. И она стала моим самым страшным кошмаром.

Это не по-настоящему, билось у меня в висках. Просто сон. Кошмар. Сейчас я проснусь в своей кровати, и до будильника будет ещё час. Пожалуйста… просто проснуться…

Но я не проснулся. Рывок прекратился так же внезапно, как и начался. Меня швырнуло в другую сторону, и прежде чем я успел прийти в себя, меня снова грубо схватили. Они не стали возиться с замками моего «Оскара». Один из них приложил к швам скафандра какой-то инструмент, который завибрировал, испуская тонкий, режущий уши визг. Герметичные уплотнители разошлись, и они попросту разорвали его на части, стягивая с меня куски моего творения, как скорлупу с варёного яйца. Лишённый своей единственной брони, я инстинктивно скрестил руки на груди. Голый и беззащитный.

Меня протолкнули через ещё один проём. Дверь за моей спиной с шипящим, окончательным звуком закрылась и заперлась. Я остался один. Или мне так показалось.

Камера оказалась голой металлической коробкой. Стены, холодные на ощупь, были испещрены странными, глубокими царапинами, не похожими на следы человеческих инструментов. Единственный свет исходил от нескольких панелей на потолке, которые испускали неприятное, едва заметно пульсирующее лиловое свечение. Пахло озоном, перегретым металлом и чем-то чужеродным, тошнотворно-сладким, как гниющий в формалине экспонат.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел её. В дальнем углу, съёжившись, сидела маленькая фигурка, обхватившая колени руками. Ребёнок. Девочка, лет десяти-одиннадцати на вид. Её плечи мелко дрожали.

Сердце сжалось от смеси ужаса и какого-то странного, неуместного чувства ответственности. Я и сам был напуган до смерти, но она… она была просто ребёнком.

— Эй… — мой голос прозвучал хрипло и неуверенно. — Всё… всё будет в порядке. Слышишь? Мы что-нибудь придумаем.

Девочка перестала дрожать и медленно подняла голову. В её больших глазах не было детского страха. Только острое, оценивающее любопытство, которое заставило меня почувствовать себя насекомым под микроскопом.

Она оглядела меня с ног до головы, задержав взгляд на моей потрёпанной одежде и царапинах. Её первый вопрос обескуражил меня до глубины души.

— Они повредили твой скафандр? — её голос был чистым и на удивление ровным. — Похоже на самоделку на базе Mark III, но с модифицированной системой жизнеобеспечения. Примитивно, но функционально.

Я замер, открыв рот. Я ожидал услышать плач, мольбу, вопрос «где я?». А получил технический разбор «Оскара».

— Э-э… — всё, что я смог выдавить. — Меня зовут Кип. Клиффорд Рассел.

Она кивнула, будто принимая к сведению неважный факт.

— Можешь звать меня Крошка. Все так зовут.

Я опустился на холодный пол напротив неё, пытаясь унять дрожь. Мой мозг отчаянно цеплялся за её спокойствие, как за спасательный круг.

— Крошка… кто эти твари? Что им нужно?

Она вздохнула, и в этом вздохе было больше взрослой усталости, чем я когда-либо слышал от кого-либо.

— Я зову их Черволицыми. Видела одного без шлема. Неприятное зрелище, — она говорила с пугающим, почти клиническим спокойствием. — Я здесь уже несколько циклов. Не знаю, сколько это в земных днях. Я подслушивала. Анализировала. У них простой алгоритм.

Она начала загибать тонкие пальцы.

— Первое: они находят новый вид. Второе: похищают несколько особей для изучения. Мы с тобой — лабораторные крысы, если тебе так понятнее. Третье: выясняют сильные и слабые стороны вида, его технологии, психологию, болевой порог.

Она загнула третий палец, и у меня по спине пробежал ледяной холодок.

— И четвёртое: планируют порабощение или полное уничтожение.

Её голос не дрогнул, но я увидел, как её взгляд на мгновение потускнел.

— Меня забрали вместе с папой… он физик. Нас разделили.

— Были… были другие? До нас? — спросил я шёпотом, боясь услышать ответ.

Крошка посмотрела на меня с почти взрослой, невыносимой жалостью. В её взгляде я прочёл приговор не только нам двоим, но и всему моему миру.

— Мы не первые, Кип, — тихо сказала она. — И судя по тому, что они рванули прямо к Земле, как только засекли твой сигнал… мы и не последние.

Гул двигателей стих так же внезапно, как и начался. Несколько часов — или, может, дней? — я провел в этой металлической коробке, ощущая лишь низкочастотную вибрацию, проходящую сквозь пол и кости. Теперь наступила тишина. Глухая, абсолютная, давящая. Крошка рядом со мной перестала раскачиваться и замерла, её маленькая рука крепко сжимала мою.

И тогда в стене напротив нас ожил иллюминатор.

Я ожидал увидеть что угодно: чужое небо, размытые облака другой планеты, бездну космоса. Но я увидел её. Луну.

Она была не такой, как на фотографиях. Она была живой. Ослепительно-белая поверхность, испещрённая кратерами всех размеров — от крошечных оспин до гигантских шрамов, — сияла под лучами далёкого Солнца. Никакой атмосферы, чтобы смягчить контраст. Тени проваливались в абсолютную черноту, а освещённые участки резали глаза своей чистотой. Мечта всей моей жизни. Я оказался здесь.

И тут же, словно удар под дых, пришло осознание. Моя мечта сбылась самым ужасным из всех возможных способов.

Вдалеке, над лунным горизонтом, висел сине-белый шар. Земля. Она казалась такой близкой, такой родной и бесконечно, безнадёжно далёкой. Боже, как я хочу домой.

Корабль приземлился на то, что можно было назвать лишь вросшим в лунный грунт металлическим рубцом. Никаких изящных куполов или сверкающих башен из научно-фантастических журналов. Только угловатые, функциональные строения из тёмного металла без единого окна. Никакой эстетики. Никакой жизни. Это была не исследовательская станция. Это была тюрьма.

Шлюз зашипел, и в нашу камеру вошли двое Черволицых. Они грубо, но эффективно вытолкнули нас в коридор. Металлические стены были холодными на ощупь, воздух неподвижным и пах озоном и стерильностью. Шаги наших конвоиров гулко отдавались в почти полной тишине.

— Смотри, — прошептала Крошка, её голос был едва слышен. — Шлюзы без механических замков. Электромагнитные. Значит, есть центральный контроль.

Даже сейчас, в этом кошмаре, её мозг работал, анализировал, искал уязвимости. Я же мог только смотреть себе под ноги, чувствуя, как моя детская мечта рассыпается в пыль под моими ботинками. Я на Луне. Я мечтал об этом всю жизнь. Но я хочу домой. Боже, как я хочу домой.

У развилки коридора нас разделили. Один из Черволицых молча указал на Крошку, и в моей голове прозвучал холодный ментальный ярлык, явно не предназначенный для меня: «Образец Б, детёныш. В камеру содержания». Затем его безглазое лицо повернулось ко мне: «Образец А, взрослый самец. В допросную». Её повели прочь.