После кровавой битвы всем нужно было отдохнуть. Я вроде бы спал. Но это точно не был сон. Это было возвращение в воспоминания предыдущего хранителя этого тела.

Темнота окутывала меня, как змей окутывает свою жертву перед её смертью. Моё тело лежало, но ум метался, будто попавший в капкан дикий зверь. Где-то далеко — эхом, будто через толщу воды — раздавались какие-то голоса. Я пытался ухватиться за них, вынырнуть наружу и сделать глубокий вздох… Но вместо этого провалился.

Пол вдруг стал каменным. Воздух — застыл, как в глубоком подземелье. Я стоял или это стоял не я? Всё таки, не совсем я. На ногах сапоги — старые, но хорошо отполированные, в них можно было увидеть своё отражение, как в зеркале. На теле — мундир, серо-зелёный, со стёртыми временем пуговицами. Руки — молодые, но уже в мелких шрамах. Я смотрел чужими глазами, но чувствовал всё, как своё, как будто я уже был когда-то здесь.

Передо мной — суд. Высокий зал, каменные колонны, эмблемы Империи и сломанные канделябры на стенах и потолке. По бокам — ряды лиц: одни скрывались под капюшонами, другие смотрели с плохо скрытым презрением. В центре — скамья, откуда, казалось, пахло пеплом.

— Александр Волков — раздался голос откуда-то сверху.

Я вздрогнул. Видимо так звали того, чьё тело теперь моё.

— Вы обвиняетесь в заговоре против Императора. В связи с проклятыми и ведьмами. В использовании крови для подмены воли ваших союзником. Что-то скажете в своё оправдание?

Я попытался открыть рот. Слова были…, но не мои. Он — Александр — пытался говорить. Пытался Кричать. Пытался Отрицать. Доказывать. Но всё было пусто, судьи уже давно вынесли приговор в своих головах. Не слова его ждали, а просто шум, чтоб не казалось слишком молчаливо. Чтобы протокол был полон, всё нужно было сделать по закону.

— Мой род стоял у трона с основания Империи! — голос дрожал, но держался. — Нас называют Волками! Мы проливали кровь за каждого из вас! А теперь… Теперь вы судите меня по несуществующему обвинению. Всё, что сказали про меня в этом зале сегодня — чистая ложь! И вы все прекрасно это знаете, но молчите! Вы боитесь…

— Ваш род, — перебил седой судья с черепаховой печатью, — вычеркнут. Признан осквернённым. С этого дня герб сожжён, титул утрачен, все земли отписаны на время клану Серых Псов. Они точно наведут там порядок, который вы не смогли навести.

Он сделал паузу и добавил:

— И вы не имеете больше права на имя. С этого момента — изгнанник, номер сто сорок три. Отправка — завтра же на Северный предел.

Молчание. Даже палачи не шевелились. Александр не сопротивлялся — в теле больше не было сил. Он стоял и смотрел, как один из стражей вносит знамя его рода. Прямо в зал. И поджигает. Пламя сжирает его, пепел летит в лицо.

Это чувство — не моё. Это — боль его души. Но я ощущаю её, как свою. И в ней — ярость. Ледяная и точная.

Потом снова темнота. Боль. И я — снова я. Но уже не прежний. Никогда больше не буду прежним

Я проснулся, сжав кулаки, так, что ногти впились в ладонь до крови. Лицо — мокрое от пота, мышцы — дрожат, как после боя. Это был не просто сон. Это был… приговор, впитанный каждой частичкой моей кожи.

В голове всё ещё звенело: «Ты — без имени». Но это было ложью. Имя есть. Было и будет. Я не дам им так поступить и буду биться за свой род, пока у меня будут силы сделать последний вздох.

Я проснулся задолго до рассвета.

Воздух после ночного мелкого дождя, был сырой, как в склепе. Земля под спиной — твёрдая, сквозь одеяло чувствовались корни окружающих лагерь деревьев, и всё тело ныло, как после многодневного марша. Сухая трава кололась под щекой. Где-то рядом кто-то храпел. Кто-то кашлял, пытаясь не задыхаться. Кто-то всхлипывал — тихо, чтобы не услышали. Никто не спал спокойно. Ни один из нас. Но только я проснулся другим.

Я не помнил всего, что было до этого. Знаю только имя, какие-то фрагменты, фразы. Вкус свежего пепла на губах. Но после сна… после суда… всё стало яснее. Вырисовывалось. Складывалось. Словно тело наконец решило принять меня. Или я — его. Скорее второе, мне уже стало намного понятнее всё вокруг.

Александр Волков. Так его звали. Так теперь зовут и меня. Меня сделали врагом Империи, предателем, изгоем, пеплом на сапогах судей. Продали за что-то, чего я даже не совершал. Может, и совершал. Я ещё не знаю, кем он был, но знаю одно — то, как его ломали, как топтали — точно нельзя просто взять и простить. Ни за что я не поступлю так. Каждый из них заплатит своей кровью.

Я почувствовал, как внутри поднимается злость. Сначала — как отголосок где-то далеко. Потом — как пульс моего сердца. Ровный, ритмичный. Не тот, что от страха или усталости. Этот был намного глубже.

Я медленно сел, обхватил колени руками. Тело казалось чужим, но уже не враждебным. Просто… ослабленным. Но внутри — в груди, где у обычного человека сердце, у меня билось нечто иное. Угли разжигались, я становился лучшей версией себя. Более сильной, более смелой. До безстрашия.

Я видел, как горел герб. Как сжигали имя моего рода. Как люди в мантиях решали, кто достоин жить, а кто нет. И видел — в их глазах не было уверенности, они боялись. Они боялись того, что может вернуться им и правильно делали.

Может, они что-то знали. Может, не знали ничего. Но клеймо предателя они выжгли не на теле сами и вот я здесь. Очень сильно сжал свои кулаки, челюсти свело от ярости наполняемой меня в этот момент.

Я не помнил всего, но уже знал главное: мне не обязательно вспоминать, чтобы мстить. У меня было уже достаточно информации для вендетты.

Месть — она не требует памяти. Только цели и немедленных действий.

Кто-то окликнул меня — из тех, с кем мы прибыли в обозе. Я не ответил. Просто встал и посмотрел на дорогу, которая вела вперёд. Как раз в этот момент солнце вылезло из-за склона. Лучи упали на клинки, на лица, на мокрую траву.

Все думали, что я сломлен. Что мы все — сломлены. Но они ошибались. Я только проснулся.

— Чёрт бы побрал эту Империю, — выдохнул кто-то рядом.

А я подумал: поберёт. Я сам позабочусь об этом. Я не стал завтракать с остальными.

Каша в жестяных мисках, дымящийся хлеб с пеплом от костра, слабый травяной отвар — всё это выглядело так, будто предназначалось не людям, а остаткам их. У всех был одинаковый взгляд: полупустой, смирившийся, отрезанный от жизни. Будто кто-то поставил точку, а они просто продолжают дышать по инерции.

А я чувствовал, как внутри что-то гудит. Растёт, расширяется. Злость превращалась в цель, цель — в план, а план — в решимость.

Я подошёл к краю стоянки. Там, где начинался склон. Ниже виднелась дорога, ползущая через равнину. За дорогой — лес. Тёмный. Старый. Молчаливый. Лес, о котором ночью шептались у костра. Кто-то говорил, что в нём живёт проклятие. Кто-то — что бродят отступники, людоеды, тени мёртвых.

Я слушал их тогда — и не чувствовал страха. Только раздражение. Эти суеверия были лишь цепями, в которые они сами себя заковали. Слабые всегда боятся тьмы, а для меня она была сило

— Через этот лес никто не ходит, — сказал водин из парней, тот, что рассказывал про вырезанный род. — А те, кто ходит… не возвращаются.

— А может, не хотят возвращаться, — ответил я. Впервые вслух этим утром.

Он удивился. Посмотрел на меня внимательнее. Что-то промелькнуло в его взгляде — не насмешка, не вызов. Признание. Словно он ждал, когда я заговорю.

— Хочешь свернуть с дороги? — спросил он.

— Я не хочу быть на ладони, — отозвался я. — Если нас снова будут искать, они пойдут по нашему следу. А в лесу — у нас есть шансы остаться незамеченными.

Он выдохнул. Помедлил. Потом кивнул.

— Говоришь, как человек, которому уже нечего терять. Это опасный голос.

— У меня не только голос. У меня теперь есть цель.

Из всей нашей группы со мной пошли только двое.

Первый — парень с разбитыми скулами и хитрющими глазами. Назвался Владом, хотя я не поверил. У таких лиц редко бывают настоящие имена.