Ива почувствовала, как к ее щекам приливает кровь. От обиды, от возмущения. Она заплакала. Негромко, подавляя рыдания, не желая, чтобы он подумал, будто его хотят разжалобить.
— Теперь решила пустить слезу? — усмехнулся Кирилл. — Вот, мол, какие мы беззащитные и жалкие…
— Не надо, Кирилл, — сквозь слезы проговорила Ива. — Ты же видишь, как мне больно…
— Больно? Тебе? Разреши узнать от чего?
Ива отняла от лица руки, взглянула на Кирилла. Глаза ее неожиданно стали жесткими и холодными. Кириллу показалось, будто он увидел в них необыкновенное к себе презрение или ненависть — точно сказать, что это было, он не смог бы, но так Ива никогда еще на него не смотрела. Казалось, она не в силах была ни сдержать свои чувства, ни даже приглушить их, и они, долго в ней копившиеся, прорвались наконец, и Кирилл почувствовал, что она их не остановит. Он хотел уже все как-то смягчить, но Ива с редкой для нее решительностью жестко проговорила:
— В тебе есть что-то садистское. Слышишь? Я говорю, что в тебе есть что-то садистское. С каким наслаждением ты обливаешь меня грязью! А за что? Может быть, ты сам хочешь освободиться от собственной грязи? Или ты уже ничего не помнишь? Какой же ты негодяй, Кирилл! И как же я тебя сейчас ненавижу!
Она замолчала, словно задохнувшись. Но через несколько секунд сказала уже более спокойным голосом:
— У меня создается впечатление, что ты просто ищешь предлог для разрыва. Но зачем он тебе нужен? Тебя ведь никто не держит. Слышишь? Тебя никто не собирается удерживать силой. — Она отвернулась от него, сцепила на груди пальцы и уже самой себе сказала: — Господи, хотя бы на время избавиться от этих оскорблений и унижений!
— Вот как! — крикнул Кирилл. — Ты показываешь мне на дверь? Я правильно тебя понял? Ну что ж, пусть будет по-твоему… Но смотри не пожалей.
Он медленно, но твердо, как человек, окончательно принявший решение, направился в свою комнату. Может показаться странным, однако в эту минуту Кирилл больше не чувствовал ни той ярости, которая переполняла его несколько минут назад, ни даже ставшего обычным в последнее время раздражения против Ивы. Она вдруг стала для него совсем безразличной и просто ненужной… Да, именно ненужной. В нем есть что-то садистское? Очень хорошо. Очень хорошо… Она его ненавидит? Очень хорошо. Очень хорошо…
Он засунул в портфель пару белья, две или три нужные ему брошюры, бросил туда же пяток носовых платков и пару газовых баллончиков для зажигалки. Потом прошел мимо Ивы, не глядя на нее, в ванную, вернулся оттуда с зубной щеткой в футляре и электробритвой. Ива сидела теперь на кушетке. И хотя она тоже не смотрела на Кирилла, все же увидела в его руках и футляр, и электробритву.
Кирилл уходит — Ива это понимала, но в ее, словно оцепеневшем, сознании пока не могло уложиться все происходящее, и ей казалось, будто все это совершенно нереально и скорее похоже на дурной сон, чем на действительность. Она силилась сбросить с себя мешающее ей трезво мыслить оцепенение, но ничего не могла сделать. И продолжала сидеть все в той же позе — безучастная, как будто неживая.
А Кирилл, собрав портфель и демонстративно, не спеша повязав галстук, направился к прихожей. Каждый его шаг словно отпечатывался в сознании Ивы, словно делал зарубки в ее памяти. Вот сейчас, проходя мимо серванта, Кирилл остановится и оглянется… Он не остановился и не оглянулся. Наверное, оглянется у самой прихожей. Должен же он что-то сказать! И должна же что-то сказать она сама? Неужели все так просто?
Он оглянулся и сказал:
— За своими вещами я пришлю потом…
Ива не узнала его голоса — таким чужим и далеким он ей показался. Может быть, это вовсе и не голос Кирилла? «За своими вещами я пришлю потом…» Смысла его слов она тоже не поняла. Почему он должен присылать за своими вещами? Разве он больше не вернется? А она? Что будет делать она?
Набросив на руку плащ, Кирилл вышел. Ива слышала, как щелкнул замок. Щелк — и тишина. И кругом тишина, и в ней самой. Везде. Во всем мире. В пустом, мрачном, непонятном мире…
Она продолжала сидеть, широко открытыми глазами глядя на дверь, за которой скрылся Кирилл. Время, кажется, остановилось. По крайней мере, в ее сознании. Она даже не знала, долго ли тут сидит — час, два, три? За окном начали сгущаться сумерки. Растекались по улицам, ложились на крыши домов, плыли над застывшими в безветрии деревьями. Напротив, через улицу, в большом окне показался розовый свет — кто-то, видимо, возвратился домой и зажег торшер. Ива почему-то подумала, что там должно быть очень уютно. Розовый мягкий свет, тихие голоса, улыбки…
Все, чего у нее нет и теперь никогда не будет. Потому что ушел Кирилл. Совсем ушел…
Ива вздрогнула, будто ее кто-то толкнул. Господи, да ведь это же правда, что Кирилл совсем ушел! И это же правда, что она во всем виновата! Для чего она ему солгала? Почему сразу же не сказала, что виделась с Павлом? Смалодушничала? Кирилл ведь вправе был подумать о ней что угодно — она же солгала ему. И оскорбила своей ложью. А потом еще и назвала его негодяем… И указала на дверь. Разве он когда-нибудь простит ее за все это?
То оцепенение, в котором Ива так долго пребывала, неожиданно сменилось жаждой какой-то деятельности Какой — Ива еще не знала, но она уже не могла лишь предаваться размышлениям, ничего не предпринимая. Не могла оставаться в этой полутемной комнате наедине со своими мрачными мыслями — ей это было не под силу Надо куда-то идти, бежать. Надо разыскать Кирилла, разыскать немедленно, сейчас же. «Надо сказать ему, что я во всем виновата — во всем, во всем, только не в измене, потому что дороже, чем Кирилл, никто мне быть не может. Это ведь правда! Сказать, что никогда больше ничем его не огорчу. Ни разу. Он мне поверит. И вернется. Иначе я не смогу жить…»
Набросив платок, Ива выбежала на улицу, оглянулась по сторонам и горько усмехнулась: прошло столько времени, а она думает, будто Кирилл может оказаться где-то поблизости. Самое вероятное, что можно предположить, так это то, что он уехал на шахту. И она должна отправиться туда. Даже если его там нет, она никуда оттуда не уедет, пока Кирилл не придет…
2
Кирилл испытывал такое ощущение (или хотел его испытывать!), будто он действительно похож на бездомную собаку. Его выгнали, его отвергли, с ним поступили, как с лишней, ненужной вещью. С ним просто расправились — вот и все! Променяли на другого человека, который чем-то лучше Кирилла. И это ничего не значит, что он ушел сам — он вынужден был уйти, так все было подстроено…
Однако долго чувствовать себя оскорбленным и униженным Кирилл не мог — не такая у него была натура, чтобы он мог с этим мириться. Прошло какое-то время, и Кирилл уже другими глазами начал смотреть на все, что произошло. Черт возьми, а ведь, если говорить честно (хотя бы с самим собой!), то ведь не очень-то он обо всем и жалеет. В конце концов, Ива давно уже не занимает в его душе, то место, какое занимала раньше. Правда, она по-прежнему красива, по-прежнему, как женщина, его иногда привлекает, но в то же время она постоянно чем-то Кирилла раздражает. В ней не осталось никакой индивидуальной яркости, она словно потускнела и стала слишком уж ординарной, обыкновенной. Слишком обыкновенной… Почему она стала такой, Кирилл у себя не спрашивал. Ему и в голову не приходило, что он сам вытравил из нес все личное, подавил ее волю. Если на то пошло, он и сейчас, если бы что-то изменилось и они остались бы вместе, не потерпел бы с ее стороны никаких вольностей. Потому что личностью — по крайней мере в своей семье — Кирилл считал только себя! А Ива должна была быть лишь его тенью. Но ему хотелось, чтобы и тень его тоже была яркой.
Однажды он все-таки спросил у самого себя: «Может быть, раздражает меня не Ива, а своя собственная неустроенность в жизни? Ведь когда-то все считали, что Кирилл Каширов все может, ему все по плечу, у него светлая голова и цепкая хватка. Кто раньше сомневался, что такой волевой, целеустремленный человек, как Кирилл Каширов, не пойдет вперед семимильными шагами? А я не пошел. Остановился даже меньше чем на полдороге. Одна неудача за другой, одна за другой… Я перестал верить в людей, а люди перестали верить мне. И не только верить: меня считают чуть ли не чужим человеком, с которым не стоит иметь дело. Вполне закономерно — я должен отвечать тем же. И вот результат: и люди не любят меня, и я не люблю людей. Потому что мне не за что их любить. А Ива… Когда из души уходит тепло, в ней поселяются другие чувства — зло и неприязнь. Откуда же я возьму для Ивы то, чего у меня не осталось?
