— Почему без респиратора? — строго спросил Симкин. — Почему нарушаете?..

Он вдруг умолк, внимательно посмотрел на Лесняка, опять вспомнил, что сейчас работает совсем другая смена, и спросил:

— А почему вы здесь, Лесняк? Кто вам разрешил?

Лесняк, словно не слыша вопроса, сказал:

— Мы тут малость застопорились. Устя не то что закапризничала, а будто начала жаловаться. Чего это вы, мол, хлопцы, плохо за девицей ухаживаете? Совесть у вас есть или вы ее потеряли? Ну, мы вот с Глуховым подумали-погадали, отчего бы это она захныкала, и поняли: зубки у нее что-то разболелись.

— Зубки?

— Зубки… Селянин в таких случаях говорит: «Вы железо грызть можете? Нет? То-то и оно…»

— Не понял, — сказал Симкин.

— Я в лаборатории был, — пояснил Лесняк. — Крепость угля резко изменилась. Не антрацит, а железо. Мы с Глуховым и поняли: надо резцы поменять. Теперь все в порядке, товарищ начальник.

— Это хорошо, что в порядке. Но вы мне не ответили, Лесняк: почему работаете в чужом звене?

— Так я ж не работаю, товарищ начальник, — ответил Лесняк. — Я ж просто, ну, как вам сказать, вроде консультанта. Правильно, Илья?

Машинист струга Глухов вполне серьезно ответил:

— Правильно. У них там, Андрей Андреевич, у селянинцев все по-другому. Не просто «Давай вкалывай!» У них все по-настоящему. Каждый человек — фигура! Во! — Он оторвался от привода и сделал какой-то широкий жест руками, и Симкин понял, что Глухов имеет в виду что-то большое, мощное и, наверное, не совсем обыкновенное. — Просто «Давай вкалывай!» умеет каждый, — продолжал Глухов. — Вкалывать и медведя научить нетрудно… А так, как у Павла Андреевича Селянина…

Он не договорил, снова повернувшись к приводу, но Симкин уловил в его голосе и зависть к тем, кто работает у Селянина, и глубокое уважение к Селянину, и будто бы недовольство тем, что кто-то не может сделать так, чтобы то же самое было везде, а не только у Павла Андреевича. Симкин ничего Глухову не ответил и полез дальше в лаву. Полз по низкому забою, минуя передвижные гидростойки крепления, и вдруг услышал неподалеку от себя чей-то голос и чьи-то слова, тоже немало его поразившие:

— Тимка, заснул, что ли! Чего со своим паем возишься, балда! Секунды считать не умеешь?

Секунды… До Селянина их тут не считали. И хронометрами не пользовались. Идет уголь — и ладно. А сколько его идет — начальнички подсчитают. Они грамотные. В случае чего — подкинут, чтобы план был. И чтоб рабочего человека — шахтера то есть — не шибко ущемлять. А то, гляди, или на другой участок, где начальник попокладистее, или на другую шахту переметнется…

Андрей Андреевич продвинулся метра на два выше, сел, согнувшись и обхватив руками колени, выключил «головку». «Хорошо, — не то вслух сказал, не то подумал. — Хорошо… Селянин действительно внес свежую струю. Молодец. Не зря я, кажется, согласился взять его на свой участок…»

И неожиданно вспомнил: кабинет Кострова, совещание, вся «могучая кучка» в сборе, и Павел Селянин говорит: «…Андрей Андреевич Симкин инженер, безусловно, грамотный и опытный, но случилось то, что в наше время случается с еще более грамотными и более опытными инженерами: в его сознании осталось старое представление о машине, как о чуде… Андрей Андреевич не придал должного значения психологической подготовке людей… Я считаю это большим просчетом…»

«Психологическая подготовка людей… Я не психолог, — тысячу раз повторял самому себе Симкин. — Я инженер. И учили меня инженерному искусству, а не чему-нибудь другому. И научно-техническая революция сейчас во мне и в Батееве нуждается во много раз больше, чем в психологах. Элементарно, как дважды два. Кто станет оспаривать мою — да только ли мою! — точку зрения? Вот скоро появится статья — выстоит ли Павел Селянин? Выстоит или нет? Может, упадет и не встанет? Не все после такого встают… Просто «Давай вкалывай!» умеет каждый… А так, как у Павла Андреевича Селянина… Черти бы побрали этого Павла Андреевича Селянина и меня вместе со статьей! Как это сказал отец? «Техника эта, которая в руках ваших, она-то все вокруг и меняет. Особливо самого человека. Лучше он становится, умнее, и, если хочешь, душевнее, чище. Или нет?»

«Особливо самого человека!» Откуда у старика такая мудрая философия? Как он сумел отыскать такую связь и такую взаимозависимость между душой человека и совершенной машиной?

Андрей Андреевич вошел в нарядную в тот самый момент, когда Бурый, сказав «Надо работать, Селянин. Вкалывать. По-простому, без заскоков. Так ты своим мудрецам-философам и передай…», повернулся и, не дав Павлу ответить, направился к выходу. Увидев начальника участка и поняв, что тот слышал, о чем шла речь, Богдан Тарасович улыбнулся, подмигнул ему и, пренебрежительно кивнув в сторону Селянина, проговорил:

— Мы тут с Павлом Андреевичем по душам — насчет разных порядков и беспорядков. Павел Андреевич человек, конечно, умный, схватывает все на лету. И, слава богу, все понимает… Я вам не нужен, Андрей Андреевич?

— Нет! — очень резко, недоброжелательно ответил Симкин, что Бурого немало удивило. — Нет, Богдан Тарасович, вы мне не нужны. Можете идти.

Павел спросил:

— Мне тоже можно идти, Андрей Андреевич?

— Тебя я попросил бы на несколько минут задержаться, Селянин. Ты не возражаешь? Мне хотелось бы с тобой кое о чем поговорить. Прошу садиться.

Павел сел, с любопытством, смешанным с плохо скрытой неприязнью, взглянул на Симкина:

— Я вас слушаю, Андрей Андреевич.

Если любопытства во взгляде Павла Симкин, возможно, и не уловил, то неприязнь его почувствовал сразу. И без всяких околичностей спросил:

— Почему так холодно, Селянин? У тебя нет желания со мной разговаривать?

Павел пожал плечами:

— Я ваш подчиненный. Андрей Андреевич. И по долгу службы обязан выслушивать все, что вы находите нужным мне сказать. — Немного помолчал и добавил: — Все, что касается непосредственно работы…

— Только по долгу службы? А если просто так?

— Простите, Андрей Андреевич, просто так разговаривать с вами особого желания у меня нет. По многим причинам.

— Какая же из них главная? Если, конечно, не секрет…

Павел промолчал. Имеет ли он право сказать, что уже читал статью? Наверное, нет. Клаше может влететь. А что же в таком случае ответить Андрею Андреевичу?

Из затруднения его вывел сам Симкин.

— А темнить-то ты не умеешь, Павел Андреевич, — неожиданно проговорил он. — Вернее, не умеешь кривить душой. Тебя очень обидела моя статья? Ты ведь уже знаешь о ней?

— Знаю. — Павел кивнул и повторил: — Да, знаю.

— Ну вот. Вот и главная причина, — улыбнулся Симкин. — Но плохо получается, Павел Андреевич. Критику можно не любить, но надо, по крайней мере, относиться к ней терпимо.

— Вы относитесь к ней терпимо? — Павел улыбнулся точно так же, как Симкин, — не то иронически, не то с примесью какой-то горечи. — Но главное заключается не в этом, Андрей Андреевич. У нас с вами принципиальные расхождения во взглядах на одни и те же вещи. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю. Научно-техническая революция — человек — общество… Однако не следует ли нам уважать взгляды друг друга, поскольку они для каждого из нас принципиальны и, возможно, для каждого из нас дороги?

— Короче говоря, никакой борьбы? — жестко спросил Павел. — Примиренчество? Для меня это не подходит, Андрей Андреевич. Сказать — почему?

— Пожалуйста.

— Вы — начальник участка, я — всего лишь горный мастер. Разница, согласитесь, довольно велика. Отсюда можно сделать только один вывод: последнее слово, если я не буду отстаивать свою точку зрения, останется за вами. По субординации. Вы слышали, что заявил Богдан Тарасович Бурый? Кому с Богданом Тарасовичем не с руки — милости просим до другого шалашу. Яснее свою мысль не выразишь…

Симкин, глядя мимо Павла куда-то в сторону, покачал головой:

— Бурый — человек довольно ограниченный, Селянин. Ты полагаешь, что и я могу сказать то же, что Бурый?