Вокруг него шуршали, дышали и шептали, и он с каждым шагом опасался, что наступил куда-нибудь не туда. Вот же встрял-то! Кто там говорил, что в СССР не было секса? Проведите этих умников по ночному побережью какого угодно курортного городка в любой из годов советской власти.

В те минуты Жека остро ощутил, что никакой это не квест, не игра. Здесь шла настоящая жизнь, кипящая в своём разнообразии, и он попал в самую её гущу.

А темень — темень здесь стояла беспросветная. Сверху ещё так-сяк просвечивало между деревьями небо, а где-то сбоку болталась луна, но никакой свет в эти чащи совсем не пробивался. Впереди, на дорожке, расплывчато маячил белый горошек Снежаниного платья, и Жека брёл, защищая глаза от невидимых веток, и старался не потерять эту чёртову парочку из виду. Комары жалили его голые руки и ноги нещадно.

Вообще говоря, даже пребывая в теле щуплого пацанчика с крохотной пиписькой, Жека Геннадия понимал. Было, было что-то в этой бабёнке. А скорее даже и не в ней — оно было в окружающей загульной атмосфере, в томном и сладком воздухе курортного юга. Нет, Гена, судя по всему, порядочный семейный мужик, да и мораль в те времена была куда как покрепче. И ехал он сюда, наверное, в бетонной уверенности, что ни в какие курортные интрижки ввязываться не станет. И мысли такой не допускал. А потом… Потом две или три недели размывала, подтачивала его мораль атмосфера загульного юга. Ещё и физиология подключилась: тяжело здоровому дяде в расцвете лет, да без женской ласки. А тут они сами чуть ли не бросаются. Ну, собственно, и вот. Подвернулась смазливая и сисястая деваха, стрельнула глазами, и Гене захотелось её, горячо и неудержимо — так, как хочется сожрать с голодухи беляш в неизвестной забегаловке рядом с заправкой, наплевав на опасения и здравый смысл.

Да и чего такого, господи, подумал Жека. Ну и пусть бы. Куча народа изменяет друг другу, и не обязательно для этого ехать на курорты. Надо просто как-то вложить этому балбесу в голову, чтобы обрубал тут всё, не оставлял контактов и не притащил домой никаких улик.

А они отыскали каким-то чудом не занятую лавочку и расположились там, хмельные и раскрепощённые. Сначала они всё бродили и бродили вдоль моря, и Жека уныло таскался за ними тоже. Потом завернули в кабак на какой-то не знакомой Жеке улице. «Да там же мест никогда нет», — засомневался Гена, и его торговая подруга заверила: «Ха, для нас будут». И для них действительно нашёлся маленький столик, Жека увидел это в окно, и пока они там стукались бокалами, он сбегал к телефону-автомату и наврал тёте Оле, что останется у Эдика смотреть футбол — он помнил, что у того работал дециметровый канал, а некоторые матчи показывали только на нём. Двухкопеечной монеты у Жеки не оказалось, но потом память подсказала, что в щель телефона можно сунуть и десятикопеечную: эта, беленькая, у него была.

Тем временем на лавке вовсю шла возня, и Гена шептал что-то хриплое, а торговая его женщина сквозь охи и вздохи прерывисто отвечала, и её слова Жека мог из своего укрытия кое-как уловить.

— Не получится, я с мамой живу… Нет, в номер не пойду, я же сказала, ты что… Меня тут все знают, не хватало ещё… Да и не пускают там у вас в «Чайке»…

— Откуда знаешь? — обрёл на время голос Гена, и в том голосе слышалась усмешка.

— Рассказывали, откуда ещё. Дурак…

Снежана обиделась, но ненадолго. Через минуту на лавке снова завозились и задышали.

Ну и хрена мне с ними делать, подумал Жека со злостью. Что я могу — вот прямо сейчас? Заорать дурным голосом и всех переполошить? Так полезут из каждого куста, поймают, надают по шее — и правильно, между прочим, сделают. А сами тут же разойдутся обратно и продолжат свои на минутку отложенные дела.

Отличное просто задание для путешественника с прошлое — растаскивать блудливые парочки. Не, пошло оно всё нафиг! Да в конце концов… Ну, не помешает им Жека, так что теперь, конец света? Зашлют кого-нибудь другого, если есть такие технологии — и не просто так зашлют, а продумают всё заранее, подготовятся как следует, а не вот так вот.

К чёрту, к чёрту! Жека размазал по шее комара и развернулся уходить.

Жека развернулся уходить, и тогда череп его как будто пронзила быстрая игла. Мозг обожгло горячим — миг, доля секунды, и всё прошло, — но он понял вдруг: нет, нельзя ему уходить! И увидел, увидел, цветными движущимися картинками, стоп-кадрами и фиг его знает чем ещё, главное — он увидел и понял…

Было неизвестно, как проникли в его голову эти видения и знания, может, усатый тот смог как-то передать или пионер бетонный вбил их туда своим ударным во всех смыслах инструментом, а теперь оно в нужный момент там, в голове, самораспаковалось… И, действительно, на мгновение Жеке показалось, что по ногам потянуло холодом, а вдоль дорожки поплыли туманные полосы и мелькнула среди них высокая монументальная фигура. Но всё это было сейчас неважно, а важно было другое.

Важно было оторвать Гену от пломбирной его бабы. Потому что если это — понятно что «это» — случится, то… То поломается-таки у Гены жизнь. И, что самое хреновое, не только у него. И никого другого сюда к Гене на помощь не зашлют. Почему-то так — не зашлют, и всё. Есть только одна попытка — и она его, Жекина.

А случится вот что. Торговая эта тётка одним с Геной уличным перепихом не удовольствуется, Гену будет ждать продолжение, да ещё какое. Что-то перемкнёт в кучерявой голове пломбирной дивы настолько, что она сумеет достать через санаторских, а потом и милицейских своих знакомых Генин телефон и адрес, начнёт ему названивать. А дальше — припрётся вдруг из своих югов в зауральские местности прямо к нему домой. И там, роняя на пол шубу и сверкая золотом в ушах и во рту, поведает опешившей Гениной супруге о невозможности скрывать больше их с Геннадием большую любовь. А ещё о своём якобы интересном положении.

И, слушая всё это, жена окаменеет лицом, а во взгляде её Гена увидит такой ужас и такую брезгливость к нему, что потом так никогда и не решится отправиться к ней, переехавшей с их дочерью после всего этого куда подальше, вымолить прощение и попробовать всё восстановить. Дуру Снежану он, конечно, вытолкает вон, но и сам соберётся быстро и молча, и дверной замок щёлкнет для него затвором расстрельного пистолета.

Почему-то вот так оно в жизни устроено: одним разрешается всё, и они творят что хотят, изменяют чуть не под носом у партнёра — и живут довольные и счастливые своим вот таким вот счастьем. А к другим в наказание за одну-единственную проведённую как в стыдном сне душную сумасшедшую ночь приезжает на дом золотозубая Снежана, жестокое орудие судьбы.

Ещё Жека вспомнил задумчивую девочку из параллельного класса «Б», веснушчатую и всегда печальную. Или ему показалось что вспомнил, но то неважно: девочка была настоящая, Жека это чувствовал. Ещё подумалось: ага, всё-таки к нему, Жеке, ведёт в этом деле некоторая ниточка — но об этом тогда размышлять было вот точно некогда.

А возня и шуршание на лавке между тем активизировались. Мрак там шевелился, дышал на два дыхания и как будто боролся сам с собой.

— Не надо, ну не надо, — доносился до Жеки сдавленный женский шёпот, и Жека, тёртый мужик в теле тринадцатилетнего пацана, хорошо знал, чем заканчивается это «не надо» — и чем оно может закончиться прямо здесь и прямо сейчас.

Тогда Жека полез из кустов на дорожку, вздохнул и, проклиная всё на свете, протянул дурноватым голосом:

— Папа, папа! Вот ты где-е-е!

— Папа, папа! Вот ты где-е-е! — закричал Жека.

Темнота вокруг замерла. В дальних кустах кто-то загоготал, гулко и громко, как какой-нибудь слон или бегемот из мультфильма.

— Мы с мамой тебя обыска-а-ались, — продолжал Жека своё выступление. — Мама, мама, иди сюда, он зде-е-есь!

Крики выходили такие звонкие, что Жеке и самому было противно.

— Брысь отсюда, — прошипел Геннадий из темноты, — твоего папы здесь нет.