Два раза кто-то негромко стучался в дверь, оттуда слышались женские голоса, что-то им было от Гали нужно. Тогда Галя выбиралась из-под Жеки и шлёпала к двери. Слушала недолго, объясняла в дверную щель:

— Не могу, я трахаюсь.

За дверью хихикали, а Жека смотрел на белую с разлетевшимися по плечам волосами фигуру, и ему становилось страшно, что сейчас она набросит халат, щёлкнет быстро замком и исчезнет, исчезнет. Тогда он поднимался, хватал её за что-нибудь и тащил обратно. Потому что кому ещё понимать счастье и мимолётность обладания вот такой Галей, как не одинокому мужику сорок пять плюс.

Потом, когда в комнатах и коридорах затихли вообще все звуки, а Жека неизвестно в который уже раз потянулся гладить и мять тёплое и выпуклое, Галя сказала, что ей больше не хочется. Тогда Жека поднялся, оделся и ушёл.

Через день Жека встретил Галю в пустом институтском коридоре.

— Привет, — она кивнула, едва заметно улыбнулась и не остановилась, пошла дальше по своим делам.

Жека посмотрел ей вслед и подумал, что если это было прощание, то прощание это вышло идеальным.

***

Утром первой парой была лабораторная по физике. Рюха ускакал туда пораньше, что-то ему необходимо было там у кого-то срочно переписать. А Жека решил на занятия сегодня не ходить. Он оделся и пошёл, но не туда.

Мимо общежития по утоптанному снежному тротуару привычно двигался людской поток. Жека влился в него, натянул капюшон и побрёл вместе со всеми, а у институтского большого крыльца вылился из потока обратно. Кто-то удивлённо покосился на него, а Жека не спеша потопал в ту сторону, куда вела через заснеженное поле, огибая заросли кустов, узкая, почти сливающаяся с белым фоном тропа. Поодаль там чернели, смыкаясь, деревья, а над ними нависало небо, сегодня утром оно было непривычно синее и ясное.

Вот так же, бывало, их компания выходила из общежития, брела полминуты вместе с остальной толпой (и вот эти полминуты были психологически важны, они придавали последующему особый кайф) — а дальше отсоединялась от обречённой на нудное сидение в аудиториях человеческой массы и отправлялась своим путём. И те, кто понимал, глядели им вслед с завистью.

Случалось, кто-то знакомый из местных, не сообразительный спросонья, окликал их:

— Эй, а вы куда?

В ответ ему ничего не говорили, только многозначительно ухмылялись. Тогда он замечал, как из их пакетов лезут наружу банки с пластмассовыми белыми крышками и свежесполоснутые полуторалитровые баклаги — и тогда соображал. И, что бывало нередко, присоединялся к ним. Там, за теперь тёмными, а тогда, в цветущей весенней молодости, зелёными деревьями, располагался на берегу Рыжего пруда пресловутый и благословенный пивбар «Поплавок». Пиво там часто было дрянное и разбавленное — это не имело никакого значения. Пенясь в ёмкостях, опускаясь потом мягко в желудок, оно в любом случае делало своё дело, и на душе у всех становилось тепло и светло. Там, на берегу пруда, под журчание убегающей куда-то под сваи нечистой воды, на людей снисходила нирвана.

Жека знал, что если скомпоновать, утрамбовать все воспоминания его преждевременно завершённого студенчества в несколько секунд, в короткие кадры, то картинка, где их компания весело шагает в свете утренних лучей мимо институтского четырёхэтажного здания в направлении «Поплавка» наверняка войдёт в топ, в десятку лучших его воспоминаний и впечатлений.

Но такое, конечно, хорошо только по молодости. Потому что всему своё время. У студентов топать иногда «на пиво» вместо занятий это нормально, а вот у взрослого мужика подобное будет уже называться неприятным словом «алкоголизм». И когда этот взрослый мужик вспоминает, что вытворял по пьяни в молодости, это весело и это понятно. А вот если он же радуется тому, что́ чудил пьяный вчера, тут уже забавного мало, выглядит это скорее печально.

Так-то Жека и институтские его друзья со временем обрели в нелёгком деле общажного студенческого пьянства мастерство и мудрость. Можно даже сказать, им удалось постичь некий питейный дзен. На первом-втором курсе, например, собираясь выпить вечером по паре литров пивка, они каждый раз наивно думали, что этим всё и ограничится. И кто-то потом всегда нёсся по ночному городу к светящемуся из темноты окошку ларька, брал там, не привередничая, любой доступный сорокаградусный продукт, а дальше под подозрительным взглядом вахтёрши пытался пронести под курткой свою булькающую ношу на этажи. На третьем курсе водка закупалась сразу вместе с пивом: не пригодится — так постоит до следующего раза. И случаи, когда она таки не пригождалась, были, надо сказать, очень редки. На четвёртом курсе, когда Жека уже не учился, но приходил иногда в гости, мэтры пития покупали сразу вместе с водкой пару-тройку пива бутылочного, для легчайшего утреннего опохмела. Правда, нередко случалось так, что заветные эти бутылочки до утра тоже не доживали. И вот на пятом курсе, когда Жека стал в общежитии совсем редким явлением, он всё же успел заметить, как самый ответственный из всей этой пропитой ватаги, Ростик, оставляет в холодильнике одну бутылку как неизбежную жертву, а две прячет в надёжном месте. Жека отдал должное: это была та самая питейная мудрость, высшая пьяная лига, чёрный пояс по закладыванию за воротник.

Но это всё, конечно, шутки.

Сюда, на бетонный берег рыжего этого водоёма, Жеку потянуло как раз за воспоминаниями. Может, хорошо проведённая ночь сыграла тут свою роль — и пробило, как это случается, на сентиментальность.

Он бывал здесь недавно уже в своём времени — так получилось, оказался поблизости и выпала как раз свободная минута, зашёл. В тех местах мало что изменилось, только пруд этот рыжий совсем обмелел и зарос камышом. Туда стекали сбросы с химзавода — оттого, наверное, и получили его воды такой цвет, и замерзали они только в самые сильные морозы. На буржуйских электронных картах, Жека как-то увидел, бедному этому водоёму присвоили другое, остроумное название: Озеро Фанта. Жека оценил, посмеялся.

В теперешние новые времена пивбар «Поплавок» стоял заброшенный, зияли чернотой выбитые окна. Пошарпанную набережную два десятка лет никто и не думал ремонтировать, и вид у неё был плачевный, но бетонные сваи конструкцию держали — в Союзе строили крепко, на века. А вот старый мост, что виднелся вдалеке и по которому сейчас проезжали раз в пять минут старые «Жигули» или «Москвичи», разобрали, уложили туда новые пролётные балки, а потом перенаправили в эту сторону движение, сделав пару улиц в центре односторонними. И удобный хитрый проезд, о котором мало кто знал, превратился чуть дальше в длинную очередь на светофоре, с лезущими из левого, поворотного ряда мудаками… Но то были уже дела современные, а когда удастся вернуться в эту современность и удастся ли вообще, было неизвестно.

Жека погулял вдоль бетонного берега, постоял у проржавевшего скрюченного ограждения (уже совсем скоро его отсюда повыдирают и сдадут на металл), поглазел на застывшего на той стороне терпеливого рыболова в серой фуфайке. Да, здесь водилась рыба, но пока Жека смотрел, поплавки на двух бамбуковых удочках ни разу не шелохнулись. Прошёлся до моста, потом обратно к пивнухе. Пришёл он сюда просто так, посмотреть, повспоминать. Зайти внутрь белого, крытого шифером домика и взять там пару пива или тем более накатить в одиночку стопарик Жеке, конечно, и в голову не пришло. И он посмотрел, повспоминал, а когда насмотрелся, навспоминался и замёрз, то отправился обратно в общежитие.

Пристроив свою «аляску» в комнате на вешалку, Жека ощутил, что нагулял на ностальгических этих хождениях просто зверский аппетит. Сунулся в холодильник, но еде там со вчерашнего вечера взяться было неоткуда. Пришлось чистить снова картошку, теперь уже на одного едока.

На кухне журчало и шкворчало, Жека заметил это, ещё когда проходил по коридору, возвращаясь с улицы. Там хозяйничала какая-то непонятная широкозадая деваха, она что-то мыла в раковине, а на плите жарилась рыба и нещадно при этом пахла. Жеке делить кухню с рыбой и с этой русалкой вообще не хотелось. Он отправился в другое крыло, но и там ждала неудача: печка оказалась закрыта фанерным щитом, к которому пришпилили бумажный окрик: «Не лезьте сюда! Не работает!» Тогда Жека спустился на этаж ниже.