— Три из восьми? — переспросила Эмма. — Не так мало, как ты думаешь. Я знаю целителей, которым и при двух из восьми помогать людям удаётся. Пусть приходит, я посмотрю.
— А что ты говорила про душевные расстройства у тех, у кого пять признаков и больше? — припомнил я мой первый разговор с Эммой. В отличие от тёзки я спросил мысленно, чисто во избежание, так сказать.
— Не у всех, конечно, — уточнила она, — но да, у них такое намного чаще, чем у тех, кому досталось меньше пяти признаков.
— Нет соображений, почему? — заинтересовался я.
— Мы пытаемся исследовать, — ответила Эмма. — Меня к этим исследованиям привлекали, но… Определённые выводы никто так пока сделать не решился. Связь налицо, однако она не прямая.
— Это как же? — интерес только усиливался.
— Душевным расстройствам подвержены далеко не все. Меньшая часть, но… — она на миг запнулась, — … но всё равно таких немало. У меня у самой семь из восьми, между прочим, есть чего бояться.
— А есть кто-то ещё, у кого восемь из восьми? — уцепился я.
— Хвалынцев, — ответ меня, прямо скажу, не обрадовал. — Ты бы с ним осторожнее держался, он и сам-то себе на уме, да и кузен его…
— А кто кузен? — хм, чем дальше, тем интереснее…
— Ты его не знаешь, некий Юрий Бежин, — Эмма поморщилась. — Он в нашем сумасшедшем доме. И у него семь из восьми.
— Вот как? — я уже не удивлялся, но тут случай показался мне особым. Кстати, наличие у Михайловского института собственного дурдома меня не удивило. В самом деле, не в обычную же дурку здешних сумасшедших отправлять, они там такого наворотить могут, замучаешься потом разгребать…
— Вот так, — Эмма невесело усмехнулась. — Прямо как у меня.
— Эмма, дорогая, уж я уверен, тебе такое не грозит, — попытался я успокоить женщину.
— Спасибо на добром слове, — она прижалась ко мне, должно быть, проявляя так благодарность, — но может, хватит? Я, честно говоря, стараюсь обо всём этом не думать…
Я замолчал. Похоже, Эмму это и правда пугает. Нет, я, конечно, интерес не утратил, и со временем решил с вопросом разобраться, но попозже и постепенно, чтобы лишний раз женщину не тревожить. Не знаю уж почему, но прояснить всё это мне казалось важным и необходимым. Но раз отложил на потом, а немного времени у нас ещё оставалось, сразу нашлись иные занятия, уж точно намного более приятные. А приятную новость я оставил под самый конец.
— Тебе на днях помилование объявят, — это я произнёс вслух, таиться тут смысла не имело. — Бумаги поступят к Чадскому уже завтра, а может, даже и сегодня. Так что удерживать из твоего жалованья больше не будут.
Ну да, тёзке-то Денневитц сказал ещё вчера, пояснив, что это госпоже Кошельной в качестве награды за исцеление Воронкова. Что ж, пусть и напустил Карл Фёдорович на тёзку Хвалынцева, начальник он всё-таки в целом хороший, тут не поспоришь. Даже если он таким образом готовит почву для вербовки Эммы, чего, кстати, я бы исключать не стал, всё равно дело сделал доброе. И быстро же сделал — как объяснил мне тёзка, обычный порядок оформления помилования, а объявляется оно от имени императора, предусматривает совсем другой срок, нежели тот, что прошёл от последнего нашего с Эммой похода в госпиталь до столь благоприятного изменения в жизни целительницы.
Эмма, понятно, обрадовалась и всё поняла правильно. Понятно и то, что сочный поцелуй которым меня по традиции она одарила меня на прощание, стал ещё и наградой доброму вестнику. В общем, в Кремль мы с дворянином Елисеевым вернулись довольные-довольные, тёзке даже пришлось тщательно прятать блаженную улыбку, чтобы его внешний вид не слишком контрастировал со сдержанно-официальной служебной обстановкой.
Передав Денневитцу искреннюю признательность Эммы Витольдовны государю императору за проявленное к ней милосердие, и столь же глубокую благодарность самому надворному советнику за его в том участие, тёзка доложил и о ходе занятий у профессора Хвалынцева, не забыв в самой осторожной форме выразить сомнения в их этическом характере. Я поначалу пытался отговорить товарища от этого, полагая, что этичность или неэтичность тёзкиного обучения волнует Денневитца куда меньше, чем результат, но всё же согласился. Раз уж Карл Фёдорович привлекал Хвалынцева к проверке лояльности внетабельного канцеляриста, то не помешает подпустить начальству червячка сомнения. Червячок, конечно, маленький и слабенький, и, если что, от ещё одной проверки Денневитца не удержит, но тут главное начать. Не понравилось нам с тёзкой, как та проверка проходила, очень не понравилось, так что Степана Алексеевича лучше бы проверяющим больше не иметь, и чем больше плохого о нём будет знать Карл Фёдорович, тем нам с дворянином Елисеевым лучше.
Однако же учиться у Хвалынцева тёзка добросовестно продолжал. А что вы хотели? Больше-то такому научиться не у кого… Опыты на ассистенте профессор пока что прекратил и вновь обратился к теории, посвящая ученика в суть закономерностей, выявленных в ходе применения ускоренного внушения. Интересно, конечно, было узнавать новое, но что меня, что тёзку одолевали некоторые сомнения. Ведь если следующая серия практических занятий пойдёт в развитие и закрепление знаний, полученных на занятиях теоретических, то неэтичность, которую углядел дворянин Елисеев по отношению к ассистенту Хвалынцева, даже мне покажется мелкой и не заслуживающей внимания проблемкой. А освоить новое умение всё-таки хотелось. И как тут, спрашивается, быть?
Волей-неволей пришлось вновь расспрашивать Эмму. Рассказала она много интересного. Хвалынцев, оказывается, мечтает вернуть кузена из сумасшедшего дома обратно в институт. Нет, что Бежина к научной работе никто уже не допустит, всем понятно, но Степан Алексеевич на такое и не претендует, ему будет вполне достаточно, если кузена поставят при нём помощником. Что перед этим придётся долго и не факт, что успешно лечить того кузена от наркотической зависимости — это вообще отдельный разговор. При чём тут, спросите, наркотики? А вы что же, думаете, сумасшедших с такими способностями будут просто так в дурдоме держать? Вот и накачивают их разнообразной наркотой, чтобы сидели себе как овощи на грядке и опасности не представляли. Ну да, а чем ещё? Нейролептики [1] тут пока не изобрели, а сразу цианистым калием вроде как не гуманно…
Кривулин, по словам Эммы, возвращать Бежина в институт желанием не горит, но Хвалынцева по неизвестной ей причине побаивается, и прямо ему отказывать не рискует. Поэтому Кривулин просто сократил в Михайловском институте вообще всех помощников, якобы для экономии казённых средств и побуждения специалистов к практической деятельности. Ассистентов оставил, но они-то как раз положены далеко не всем и вообще проходят как научные сотрудники младшего уровня, а помощники — это обслуживающий персонал. Но поскольку работать без помощников многие не могут, их оформляют на другие должности — та самая Юлия Волосова, помощница Эммы, числится, например, санитаркой. Эмма этим жутко возмущалась, ну как же: дворянка — и санитарка! Вспомнился анекдот из той моей жизни: «Что такое техподдержка? Это когда тех поддерживают, а этих — нет». Вот и здесь так — чтобы получить помощника, надо быть или по-настоящему ценным специалистом или состоять в хороших отношениях с Кривулиным. Соответственно, многие в институте вместо прямой работы заняты налаживанием и поддержанием отношений с начальством, интригами и прочей имитацией бурной деятельности.
В общем, наговорила Эмма много чего такого, что и Хвалынцева можно было с этими сведениями приструнить, чтобы держался скромнее, и Кривулина легонько встряхнуть, чтобы работой института занимался, и даже Чадского слегка дисциплинировать, чтобы порядок в институтских делах обеспечивал не какой получится, а какой надо. А то распустились что-то институтские, да и господин ротмистр как-то с ними снюхался… Нет, за старое не взялись, всё-таки осенняя встряска на них подействовала, но вот полгода едва прошло, а уже шуршат по углам, в группки кучкуются, заводят себе иерархию, отличную от официальной… По своему опыту я помнил, что ни к чему хорошему такая самодеятельность не приводит.
