Ну вот, не было печали — черти накачали… И что бы это могло быть? Какая такая пакость меня ждёт? И связано ли это с занятиями по ускоренному внушению? Вопросов, короче, появилось множество, ответов — ноль.

Эмма порвала записку на клочки и удалилась в уборную, откуда тут же послышался звук смываемой воды, возвестивший о начале долгого пути обрывков по бурным потокам московской канализации. Выйдя из уборной, Эмма развела руками и медленно повертела головой — подробностей, мол, не знаю, не спрашивай.

Знает, не знает — какая сейчас разница? Главное, предупредила о самом факте грядущей пакости или что там они придумали, позаботилась. Оставлять такое без должной благодарности я не посчитал себя вправе, притянул женщину к себе и… И вскоре мы снова вовсю бесстыдствовали на диване.

— Всё, не задерживайся, — шепнула на ушко Эмма, когда мы более-менее отдышались и успокоились. — А то Кривулин с Чадским забеспокоятся, — она хихикнула. — Завтра опять увидимся!

Вот же добрая душа! Понятно, что за спокойствие институтского начальства волновалась она исключительно ради смеха, но вот именно такой способ посмеяться выбрала — не издевалась, не злорадствовала или ехидничала, а вроде как пожалела. Добрая, да…

— Да, жалко, что ты только в голове у меня живёшь, — посетовал тёзка, когда мы покинули Эмму. — Вы с ней были бы отличной парой.

— Жалко у пчёлки, — пресёк я неуместную жалость. Блин, можно подумать, мне самому не жалко! — Ты, дружище, не о том сейчас думаешь, — всё-таки я решил сбавить тон, тёзка понял, что сказал что-то не то, но моя резкость его задела.

— А о чём, по-твоему, надо? — спросил тёзка. — О пакости, которую Чадский с Кривулиным готовят?

— Об этом, конечно, тоже, — согласился я, — но уже во вторую очередь.

— А в первую? — да что ж такое-то⁈ Он вообще думать способен или где?!!

— А в первую, дорогой мой, у нас вопрос: Денневитцу ты о предупреждении Эммы докладываешь или как, — поставил я тёзку лицом к главной нашей проблеме.

— Только «или как»! — без раздумий отрезал дворянин Елисеев.

— Вот и я к тому же склоняюсь, — хорошо всё-таки, что тут мы сошлись во мнениях! — Но всё равно надо обдумать…

— А что тут думать⁈ — удивился тёзка.

— Если Деневитц о предупреждении не узнает, то да, нечего, — принялся объяснять я. — А вот если узнает, надо сообразить, чем и как оно может нам выйти.

— Да не узнает, — отмахнулся тёзка. — Откуда? Но если ты думаешь, что может узнать… — Тогда надо. Но ты сам и думай! У тебя это лучше получается.

Вот зараза! Впрочем, спорить с ним я не стал. Конечно, приучать дворянина Елисеева к самостоятельному мышлению нужно, спору нет, но тут он прав, у меня получится лучше. Пригодится, не пригодится — это уже вопрос следующий, а вот быть заранее готовым к любым неприятностям не помешает уж точно. Кстати, о неприятностях… Вот что это за пакость? И раз в этом, как уверяет Эмма, участвует Чадский, то не идёт ли речь о проверке, запущенной Денневитцем? Опять вопросы, и опять без ответов… Ладно, как говорится, кто предупреждён, тот вооружён. Оставалось только не пропустить момент и когда эта пакость настанет, сообразить, что именно может быть против неё оружием. Самая малость, ага.

Докладывая Денневитцу, о предупреждении Эммы тёзка, как мы с ним решили, умолчал. Карл Фёдорович принял доклад к сведению и пожелал внетабельному канцеляристу Елисееву успеха в овладении новым навыком, сулящим новые достижения и преимущества по службе. Потом тёзка поучаствовал в полном завершении разбора бумаг Бакванского и допросах самого Бакванского и обоих налётчиков.

Аркадий Кириллович, ясное дело, до глубины души возмутился предательством своего секретаря, а известие о том, что заказал его убийство его же постоянный клиент, ввергло собирателя компромата в полное расстройство. Бакванский искренне загорелся желанием помочь следствию, но, к сожалению, добавить к своим показаниям ничего существенного уже не мог.

Налётчики, что сиделец Комендантской башни, что пациент тюремной больницы, отчаянно юлили, валили всё на мёртвого главаря, но тёзка не давал им врать, Денневитц загонял их в угол вопросами, и в конце концов тот, что валялся на больничной койке, назвал некоего «Жору Босого» — именно на авторитет этого деятеля ссылался их главарь. Но это, как я понимаю, опять к Воронкову, и уже скоро…

Своё утреннее появление в Михайловском институте тёзка отметил у ротмистра Чадского и в его сопровождении отправился к Кривулину. Оттуда уже втроём двинулись в другой кабинет, где дворянина Елисеева и представили его хозяину — профессору Степану Алексеевичу Хвалынцеву, чуть позже явилась и Эмма.

— Итак, Виктор Михайлович, мне прежде всего надлежит удостовериться в вашей способности к овладению техникой ускоренного гипнотического внушения, — голос у профессора Хвалынцева оказался глубоким и низким, прямо как у хорошего священника. — Прошу вас снять пиджак и галстук, и занять это кресло в удобном для вас положении, — он показал на кресло, такое же, как в кабинете Эммы. От кобуры с «парабеллумом» тоже пришлось избавиться, передав её Чадскому. Ассистент Хвалынцева (с ним обошлось без взаимного представления) какое-то время регулировал кресло, чтобы дворянин Елисеев полусидел-полулежал в нём с максимальным удобством.

— Не ссы, прорвёмся! — грубовато подбодрил я слегка нервничавшего тёзку. Дворянин Елисеев ответил незамысловатым ругательством.

— Сергей Юрьевич, Эмма Витольдовна, Александр Андреевич, Евгений Леонидович, — последнее обращение адресовалось, надо полагать, ассистенту, — вас я попрошу подождать в приёмной, — принялся распоряжаться профессор. Едва те покинули кабинет, в руке Хвалынцева оказались серебряные карманные часы на цепочке, коими он принялся покачивать перед тёзкиным лицом.

— Какое время показывают часы? — спросил он.

— Половину одиннадцатого, — ответил тёзка, впившись взглядом в качающийся вправо-влево циферблат и начиная потихоньку соловеть.

— Вы слышите мой голос, — хех, ещё бы не слышать, таким голосом и мёртвых будить можно, — только мой голос… ваши веки тяжелеют… закрываются… вы слышите меня и только меня…

— Нет, — мысленно вклинился я в монотонное вещание Хвалынцева, — ты слышишь меня. Меня! Я — это ты, а он — чужой! Слушаешь меня — слушаешь себя!

Получилось у меня или нет, я пока что не понимал. Тёзка погрузился в транс и не отвечал ни мне, ни Хвалынцеву.

— Вы готовы отвечать на мои вопросы, — не унимался Хвалынцев. — Отвечать правдиво, ничего не утаивая.

— Ты будешь отвечать ему то, что скажу тебе я! — я тоже не собирался униматься.

— Да, — ура, получилось! Тёзка ответил мне мысленно, слова же Хвалынцева проигнорировал. — Я буду отвечать ему то, что скажешь ты.

— Вы готовы отвечать на мои вопросы, — повторил Хвалынцев. С моей подачи дворянин Елисеев сказал, что да, готов.

Последовала небольшая пауза, как я понимал, необходимая для возвращения в кабинет удалённых поначалу персонажей. Ага, так, значит, и планировалось — тёзка будет под гипнозом откровенничать, а они эти самые откровения выслушивать. Эмму, как я понимал, позвали на всякий случай, если столь важному пациенту вдруг поплохеет. Заботливые, мать их…

— Что вы умеете по части нашего института?

— Телекинез, телепортация, целительство, немножко пирокинез, — про внушение, так неожиданно получившееся с доктором Гольцем, дворянин Елисеев по моему наущению умолчал.

— Откуда у вас эти умения?

— Получил на занятиях с Александром Ивановичем Шпаковским, Сергеем Юрьевичем Кривулиным и Эммой Витольдовной Кошельной, — тут нам скрывать было нечего.

— Вы сделали несколько необычных и полезных предложений по службе. Вы придумали их сами или кто-то вам подсказал?

— Придумал сам, — а что ещё тут сказать-то? Ну да, и дворянин Елисеев их не придумал, и сам я тоже, но им-то зачем такое знать⁈

— Какую цель вы преследуете, обучаясь в нашем институте?

— Понимание моих способностей и их совершенствование, — врать опять не пришлось.