Однако приступить назавтра к разрешению нашей ситуации вышло не сразу. Эмма Витольдовна чуть ли не с порога объявила дворянину Елисееву, что считает его готовым к самостоятельному целительству и уже подала прошение о его допуске к таковому под её ручательство. Ручательство госпожи Кошельной означало, что если, упаси Господь, что-то пойдёт не так, всю ответственность примет на себя именно она, и наша наставница, пусть и не прямо, выразила надежду, что Виктор Михайлович понимает, сколь много стоит такое её доверие, и сможет полностью его оправдать. Но пока прошение рассматривается, будут продолжаться учебные занятия. Лезть в тёзкины мысли я не стал, но тем не менее надеялся, что отблагодарить госпожу Кошельную у нас получится как раз тем способом, о каком она же сама и мечтает…
Напрашиваться именно на такую благодарность Эмма Витольдовна стала довольно скоро, но боевой настрой, на котором завершился вчерашний день, у тёзки почему-то уже прошёл, и дворянин Елисеев никак не решался ответить оговорённым нами образом на старания наставницы.
— Может, ты тогда сам с ней и поговоришь? — предложил он в ответ на мои попытки вернуть его к исполнению вчерашних договорённостей. — Мне почему-то кажется, что так было бы лучше.
Я, понятное дело, немедленно согласился, перехватил управление телом на себя и, дождавшись очередной атаки госпожи Кошельной на известную часть нашего с тёзкой организма, вежливо так поинтересовался:
— Эмма Витольдовна, а Николашу Михальцова вы тоже так обхаживали?
— Н-нет, — слегка оторопела она. — А почему вы спрашиваете?
— Ну как же, сейчас я у вас лучший ученик, раньше был он, — пожал я широкими тёзкиными плечами. — Вот и экстраполирую в прошлое вашу манеру обращения с учениками…
Госпожа Кошельная всё ещё пребывала в лёгком ступоре, но уже через пару-тройку секунд взяла себя в руки.
— Вы же говорили, что знакомы с ним, — отвечать она начала издалёка. — Значит, знаете, что человек он… — наставница немного замялась, подбирая нужное слово, — … неискренний. Любит хвастаться, легко наврёт, даёт обещания, а потом ловко находит причины их не выполнять.
С такой характеристикой мы оба полностью согласились, спорить тут было совершенно не с чем, а потому и совсем не хотелось.
— Вы и сами-то, кстати, тоже не так уж и искренни, — Эмма Витольдовна хитренько улыбнулась, — но вы хотя бы не врёте, просто не говорите всего. Зато когда что-то сказали, верить вам можно. А мне, знаете ли, нравятся надёжные мужчины, а ненадёжные… Ну, вы понимаете. Так что ничего у меня с Николашей не было и быть не могло. Учить его, несмотря на всё это, было легко и поначалу даже интересно, но когда он отказался совершенствоваться, то и я от него отказалась.
— Надо же, не врёт, — прокомментировал тёзка. Да я и сам понимал, что не врёт. А раз так…
— Очки снимите, Эмма Витольдовна, — я постарался, чтобы мои слова звучали приказом, а не просьбой.
— Ч-что, простите? — кажется, такого развития событий она не ожидала.
— Очки, говорю, снимите, — я резко встал. — Мешать же будут, да и разбить не хотелось бы…
Женщина сняла очки и слегка дрожащей рукой положила их на стол. Вот это правильно, это мне нравилось. Выполнила первый приказ — выполнит и следующие. Но нет, не такова оказалась Эмма Витольдовна, вовсе не собиралась она вот так прямо сразу поменяться старшинством со своим учеником.
— Не здесь, — решительно отпихнула она меня, едва я распустил руки. — Пойдём…
Я не сразу сообразил, что за место наставница считает более подходящим, как она открыла незаметную дверь, сливавшуюся с облицовкой стен кабинета, схватила меня за руку и потащила туда.
За дверью оказалась малюсенькая комнатушка без окон. Ориентировалась в ней Эмма Витольдовна свободно, и включила маленький ночник сразу, без особых поисков выключателя. А ничего так, уютненько… Здоровенный диван, застеленный сложенной несколько раз льняной тканью, маленький столик с двумя массивными стаканами и откупоренной бутылкой вина, на стене вешалка с дорогим пальто и слегка старомодной шляпкой, под ней изящные сапожки, рядом с диваном тумбочка, на полу множество простых верёвочных ковриков в три-четыре слоя и ещё одна дверь, видимо, в уборную. Комната отдыха, которой сейчас предстояло стать любовным гнёздышком.
…В постели Эмма Витоль… да какая там Витольдовна, просто Эмма, оказалась той ещё штучкой. Нет, многое из того, что мы по моей инициативе проделывали, стало для неё открытием, но эти открытия её только раззадоривали, и принимала она их с неподдельным энтузиазмом, искренней радостью и чуть ли не натуральным восторгом. Кое-чем и сама она сумела меня удивить, да вот хотя бы этим самым энтузиазмом, хе-хе. Да и бесстыдная отвязанность, с которой Эмма захлёбывающимся от возбуждения голосом комментировала мои и свои действия, тоже добавляла жару нашим безумствам. Надо ли говорить, что в этот день все учебные планы, если таковые и были, отправились, скажем так, куда-то не туда? Правильно, не надо, и так всё понятно.
Тёзкин организм, давно уже лишённый радости тесного общения с женщинами, показал себя во всей красе и мощи — даже не возьмусь подсчитать, сколько раз он под моим командованием брал штурмом неожиданно крепкое и упругое тело Эммы. Да, именно так — брал штурмом, для пущей остроты ощущений Эмма периодически изображала что-то похожее на сопротивление, которое, однако, я всегда преодолевал и устраивал даме нечто среднее между наказанием за наигранную строптивость и поощрением за бесстыдный артистизм. Точно помню, что первые два раза Эмму брал именно я, а уж как мы потом с тёзкой чередовались, так и останется белым пятном в истории.
Эти буйства продолжались ещё два дня, пока рассматривалось прошение Эммы, она сказала, что больше ей пока что учить дворянина Елисеева нечему, по крайней мере до того, как она сделает выводы по итогам его самостоятельных упражнений в целительстве, и теперь настала очередь тёзки учить её. Как и раньше с Аней Фокиной, вопрос о том, где сам Витенька научился этим ужасным, в смысле ужасно приятным, вещам, мы оставили без внятного ответа — Эмма же сама признавала, что дворянин Елисеев никогда не врёт, а просто иногда не договаривает, вот и в этот раз он не договорил. Но наконец прошение вернулось с разрешающей резолюцией временно исполняющего должность директора института доцента Кривулина, и ещё один день мы позволили себе провести в разнузданных удовольствиях, а уже на следующий тёзке предстояло провести первый самостоятельный целительский сеанс.
…Пациент уже ждал. Плотного сложения господина лет сорока к нашему приходу устроили в таком же кресле, в какое Эмма посадила тёзку, знакомясь с его предрасположенностью к целительству. Каким-то прямо уж очень больным господин не выглядел, должно быть, на первый раз начинающего целителя обеспечили не самым сложным пациентом. Жаловался тот пациент на боли в животе, регулярно одолевающие после еды.
Дворянин Елисеев придвинул поближе стул, уселся, изобразил ободряющую улыбку и взял мужчину за руку, сразу подключив внутреннее зрение, как называла это Эмма. Ну да, так и есть, нелады с желудком, почти наверняка язва, хорошо, что не сильно запущенная. На всякий случай тёзка присмотрелся и к другим органам. Не напрасно — не всё у господина оказалось в порядке ещё и с сосудами, похоже, пациент не особо внимательно относился к выбору своего рациона.
Исцеление больного тёзка начал в той же последовательности, что диагностику, то есть с желудка. Мне то самое внутреннее зрение было доступно только через тёзкино сознание, но тут у дворянина Елисеева возражений не имелось, так что я тоже видел, как язву, выглядевшую белёсым с рыжеватыми вкраплениями пятном, вдруг, повинуясь тёзкиному желанию, окружили ярко-голубые огоньки, быстро слившиеся в кольцо. Кольцо начало сжиматься, вскоре на месте язвы оказалось сплошное голубое сияние, ставшее постепенно меркнуть, и, наконец, полностью исчезнувшее — вместе с язвой. Примерно то же самое произошло несколько позже с сосудами, только там никакого кольца не было, просто по ним прошёл непонятно откуда взявшийся и непонятно куда исчезнувший ярко-голубой поток, не оставив за собой ни следа болезненных проявлений. От Эммы господин получил пожелание быть более умеренным в употреблении обильно перчёной и слишком жирной пищи, на чём его и отпустили.
