Изя так и не вышел. Мы поняли, что он спрятался, подумав, что его заберут вместе с нами. Никто в то время не знал, что наша трагедия станет нашим спасением, а Изя погибнет.

Когда Шнеура посадили к нам в грузовик, он спросил, почему мы едем в грузовике, куда собрались и почему рядом люди с оружием. Мы сказали ему, что едем далеко и что эти люди будут охранять нас от разбойников. Он охотно поверил и ему стало даже интересно.

По дороге с фермы в последний раз проехали по Кибартаю. Через Вирбалис нас привезли в Вилкавишкис, на железнодорожный вокзал, запруженный людьми. У перрона стоял длинный состав из сорока двух вагонов, в которых возят скот.

Сначала старший офицер проверил всех нас по списку, а потом приказал садиться в вагон, где, казалось, уже не было места. Кроме нашей, там было еще девять семей. В общей сложности, в двадцатиметровом вагоне оказалось двадцать восемь человек.

На каждой стороне, почти у потолка — по два маленьких окошка, однако из-за решеток света не хватало. Две раздвижные двери. Одна вообще не открывалась, а другую закрыли сразу же, как только мы оказались внутри.

Используемые в мирное время для перевозки скота и лошадей, вагоны наскоро оборудовали самым необходимым для перевозки двуногих существ.

По стенкам вплотную друг к другу прибили полки из не-струганных досок. В течение трехнедельного пути они служили нам кроватями.

Нам повезло: нашей семье достались верхние полки, куда из зарешеченных окошек доходило больше воздуха.

Все чемоданы, коробки и узлы грудой лежали посреди вагона. В такой тесноте обойти их было нельзя, и на них постоянно наступали.

Стоял теплый летний день. Небо — ясное и голубое. Подавленные безысходностью и неопределенностью, мы молча сидели на своих местах.

В вагоне — люди разных профессий: крестьянин, полицейский, главный фармацевт, их семьи. Еще несколько женщин с детьми. На станции мужей этих женщин собрали в отдельную группу и посадили в вагоны, где были одни мужчины. Жена мэра Кибартая, его дочь и двое племянников тоже оказались в нашем вагоне. А самого мэра арестовали за два дня до начала депортации.

Поезд простоял у платформы на станции Вилкавишкис до 16 июня, пока собирали всех, кого отправляли на восток.

До нашей депортации у нас несколько месяцев жила госпожа Бауэр, еврейка, беженка из Германии. Она ждала визу в Австралию, чтобы уехать к детям. Когда нас забрали, она осталась в нашей квартире. Мы договорились с ней, что, как только доберемся до места, она нам вышлет кое-какие вещи.

Какими же наивными мы были! Через пять дней после нашего отъезда из Литвы, между Германией и Советским Союзом началась война, и в тот же день Кибартай оккупировали немцы. Но об этом мы узнаем не скоро.

Первая ночь в вагоне тянулась долго. Из-за духоты и жары Гарриетта не могла заснуть и плакала всю ночь. Для всех был страшен этот внезапный переход из привычной домашней обстановки в тесное ограниченное пространство грязного вагона, битком набитого чужими людьми. Впрочем, возможности человека адаптироваться испытывались и в более суровых условиях, и вскоре мы привыкли к жизни в вагоне.

Все время нас неусыпно охраняли. Не разрешалось ни выходить из вагона, ни приоткрывать двери. Охранники не хотели, чтобы пассажиров скотского поезда кто-то видел, а тем более общался с ними.

Охранники — по преимуществу молодые солдаты из Армении и других южных республик Советского Союза. По-русски многие из них говорили плохо.

На какой-то остановке Израэль попросил солдата только ради детей открыть дверь: в вагоне очень жарко и нечем дышать. Молодой солдат, просунув голову внутрь, сердито бросил на ломаном русском: «Вам не хотелось советская власть, ну так сейчас вы получите советская власть, черт подери…» И, с грохотом задвинув дверь, закрыл ее на засов.

Эти слова солдата стали предвестником того, что нам предстояло испытать.

И подтверждение этому — события следующего дня, когда несколько офицеров НКВД со списками в руках шли от вагона к вагону, вызывая по фамилиям мужчин. Те, чьи фамилии назвали, выстраивались в ряд на платформе, а офицеры проходили дальше. Многие женщины душераздирающе кричали…

Один из офицеров подошел к нашему вагону. Я, замерев от страха, спросила Израэля, что мы будем делать, если его заберут от нас. Он попытался успокоить меня, сказав, что забирают не всех. Это меня мало успокоило: мужчин на платформе становилось все больше.

Серьезные, бледные лица этих молодых и пожилых людей врезались в мою память навсегда. Я вдруг подумала, что их, должно быть, выстроили, чтобы расстрелять у нас на глазах.

Все, что с нами произошло, было так трагически нелепо, что мы были готовы к самому худшему. Офицер подошел к нашему вагону, остановился, просмотрел списки и через несколько минут, которые мне показались вечностью, никого не выкрикнув, пошел к следующему. Все облегченно вздохнули.

Мужчин, разъединенных с семьями, посадили в хвостовые вагоны нашего поезда.

Состав шел в направлении Каунаса. Распространялись разные слухи, но никто не знал, ни того, куда мы едем, ни о том, что нас ожидает. Однако все понимали, что путь наш будет дальним и, возможно, закончится где-нибудь в Сибири.

Один только вопрос занимал нас и, вероятно, всех, кто был в этом поезде: почему ссылают именно нас?

Ссылка, как средство подавления инакомыслия, была давней традицией в России. При царе людей ссылали в отдаленные районы Сибири из-за их разногласий с властью по политическим, религиозным и национальным вопросам. Это был удобный способ обезвреживать противников, не прибегая к более жестким мерам: тюремному заключению или каторге. В силу своей отдаленности и малонаселенности Сибирь стала подходящим местом изгнания.

В 1941 году жителей трех прибалтийских государств депортировали по политическим причинам.

Конечно, такое решение принималось на самом высоком уровне, то есть самим Сталиным, и утверждалось высшими партийными органами. Выполнение этого решения и отбор лиц и семей на выселение возложили на местные партийные организации в тесном сотрудничестве с НКВД.

Трудно себе представить, что могло быть общего у мелкого собственника, фармацевта, бизнесмена и полицейского, поскольку даже с виду это были совершенно разные люди. Но для советского режима они и тысячи других людей являлись представителями несоциалистического общества, следовательно, им нельзя было доверять. Они считались ненадежными социальными элементами, которых нужно обезвредить, вырвав из привычного окружения и переселив в совершенно другую среду. Но в этом бесчеловечном отборе не было логики. Взять хотя бы нашу семью: нас депортировали, а кузена Израэля, Изю, почему-то оставили. Возможно, что тут сыграло роль то обстоятельство, что Израэль в силу занимаемого положения в фирме часто бывал за границей и встречался с иностранными партнерами. На основе таких вот «соображений», по-видимому, оказались в скотском поезде и филателисты, и эсперантисты.

Вне всяких сомнений, депортация была тщательно спланирована заранее и проведена с четкостью военной операции. С 14 по 16 июня в Литве забрали около сорока тысяч человек. На железнодорожных станциях их загружали в товарные вагоны и увозили. Такие же акции были проведены в Латвии и Эстонии. Некоторых мужчин, разъединенных с семьями, отправляли в сибирские исправительно-трудовые лагеря, и те, кто выжил, вышли оттуда спустя восемь, десять, а иногда и пятнадцать лет.

Надзор за ходом операции осуществляли специальные войска НКВД. В каждом вагоне начальник конвоя назначал старосту, в обязанности которого входило смотреть за доставкой и распределением пищи. Он также должен был докладывать обо всех заболевших и сбежавших.

Точных данных о числе тех, кого напрямую коснулось решение Сталина о депортации неблагонадежных элементов из прибалтийских государств, нет. В Советском Союзе никогда не публиковались официальные данные, а архивы, в которых, конечно же, есть точные цифры, закрыты до сих пор.