Я читал этот стишок, потому что мне очень хотелось, чтобы у меня была маленькая сестричка, а у моей мамы — дочка. Но у нее больше не могло быть детей. Много лет спустя я узнал, почему мы ездили на европейские курорты. Ни аисты в Кранце, ни курорты не помогли маме. Сестренка у меня так и не появилась. Я навсегда остался единственным ребенком в семье.

В 1913 году мы с мамой поехали во Франценсбад. Был такой австрийский курорт. Теперь он находится на территории Чехословакии. Через несколько недель после нашего возвращения в Кибартай я заболел. Наш семейный врач, которого немедленно вызвали, предписал, чтобы меня отправили в Кёнигсберг. Там меня поместили в частную детскую клинику профессора Теодора.

Вскоре врачи определили, что у меня полиомиелит. Последовало долгое и изнурительное пребывание в клинике: интенсивное лечение включало процедуры по восстановлению работы мышц. После, казалось, бесконечных десяти месяцев я добился таких больших успехов, что мог передвигаться без трости.

Но, конечно, мне еще было очень трудно подолгу ходить, поэтому меня возили по городу на извозчике. Каждая такая поездка длилась около часа. Она давала мне возможность отключиться от скучной и тихой жизни в клинике.

В процессе болезни у меня развилась миастения обеих ног ниже колен. Этот физический недостаток остался на всю жизнь. Никакие другие мускулы не были повреждены. Чтобы укрепить мышцы, врачи посоветовали поехать на курорт в Висбадене. Маму не нужно было долго уговаривать, и мы отправились в Висбаден. В фешенебельном отеле «Шварц Бок», где мы поселились, можно было не только жить в прекрасных условиях, но и лечиться.

Из Висбадена мы с мамой поехали на курорт в Бэд Кудова. Здесь мы остановились в отеле «Фюрстенхоф», где к нам присоединились жена дяди Елияса и двое их детей. Мои кузены были младше меня. Тем не менее мы играли вместе и были счастливы, и мое здоровье улучшилось настолько, что я мог жить почти так, как живут нормальные люди.

Наша счастливая мирная жизнь закончилась внезапно. Утром 1 августа 1914 года портье отеля сказал нам, что Германия и Россия вступили в войну и что мы больше не можем оставаться в отеле. Как граждане России мы имели две возможности: либо в течение двадцати четырех часов покинуть Германию и переехать в какую-нибудь третью страну, либо остаться в Германии и принять статус гражданских пленных. Мои мама и тетя решили уехать в Данию, где у моего отца были обширные деловые связи.

В Копенгагене жил человек по имени Кристиан Вестергаард. Его отец Петер Вестергаард занимался импортом лошадей из России в Данию еще с 1903 года.

Мой дедушка был поставщиком лошадей для Петера Вестергаарда, а мой отец и Кристиан Вестергаард продолжали этот бизнес, будучи уже вторым поколением торговцев лошадьми.

Бизнес их процветал: русские пони пользовались большим спросом у датчан. Пара маленьких русских пони стоила примерно столько же, сколько одна большая датская лошадь. Мелкие землевладельцы, коммерсанты и ремесленники считали, что более практично иметь двух маленьких лошадей, которых можно использовать и для работы на фермах, и для перевозок. Позже в Данию начали завозить литовских пони, которых называли «цементными лошадьми», так как Литва расплачивалась ими за поставки датского цемента.

После долгого и трудного путешествия через Берлин, Варнемюнде и Гессер, мы прибыли в Копенгаген, мирный и красивый город, которому суждено было сыграть важную роль в моей жизни.

Моя мама и тетя занялись организацией нашего возвращения в Россию. Большую часть времени нас, троих детей, оставляли в гостинице под присмотром горничной, но как только у мамы и тети появлялось свободное время, они брали нас в город.

Ясно помню мое первое посещение музея. Это был художественный музей Глиптотека, и он произвел на меня большое впечатление.

Примерно через четыре недели все дела были практически завершены, и мы уехали из Копенгагена.

Через Стокгольм и Або мы добрались до Хельсинки, а оттуда без задержки отправились в Петроград (новое название Санкт-Петербурга). В названии столицы России немецкое слово «bürg» стало непатриотичным, и его заменили на русское «град».

В Петрограде нас встретил папа, и после дня отдыха мы поехали в Пензу, расположенную примерно в 700 км на юго-восток от Москвы. В Пензе с ее семьюдесятью тысячами жителей жил губернатор, очень важная персона в администрации царской России. Однако вовсе не он сыграл главную роль в моей жизни в Пензе, а моя первая учительница Ирина Яковлевна и девочка Рая.

Пока я находился в клинике в Кёнигсберге, я не мог учиться, да и в последующее время тоже. И теперь, чтобы наверстать упущенное, нужны были частные уроки. Я вспоминаю об Ирине Яковлевне как об очень компетентном преподавателе, необыкновенно дружелюбном и приятном человеке. Я рос в среде, где говорили на трех языках: немецком, русском и литовском. На первых двух я говорил свободно. Обучение чтению не составило для меня никаких трудностей, и под руководством Ирины Яковлевны я вскоре стал изучать и другие предметы. Мне очень нравилось учиться. Я узнавал о новых вещах, и это увлекало меня и открывало широкие горизонты.

С Раей и ее старшей сестрой я познакомился, когда мы переехали в комнату, которую сняли у их отца, господина Новака, состоятельного человека, имевшего собственный особняк в Пензе. Мы с Раей вскоре стали закадычными друзьями, и хотя она была на три года старше меня, мы обожали друг друга. После встречи с Раей моя мечта иметь сестру осуществилась: она относилась ко мне как к своему младшему брату. Рая читала мне книги; мы играли с ней дома и на улице и даже на лошади катались вместе. Эта небольшая, но очень выносливая лошадь, запряженная в сани, была настолько добродушной, что мне доверяли вожжи, и я до сих пор вспоминаю, какое волнение и счастье испытывал в те моменты, когда лошадка убыстряла бег, и Рая, радостно смеясь, прижималась ко мне.

Весной 1915 года мама решила, что нам нужно обязательно поехать на курорт, чтобы укрепить мои мускулы. По ее мнению, наиболее подходящий находился в окрестностях города Харькова. Называлось это место Славянск — российский курорт, известный своими минеральными источниками. Мне жаль было уезжать из Пензы, но поделать я ничего не мог и с грустью расстался с Раей.

Наше пребывание в Славянске — драматическое и короткое — не запомнилось бы мне ничем, если бы местный доктор не посчитал, что мое здоровье можно быстро поправить с помощью минеральных ванн, температура которых каждый день должна понижаться на один градус. А ведь доктор в Кёнигсберге предупреждал, что мне ни в коем случае нельзя принимать холодные ванны. Однако по непонятной причине мама поверила эскулапу в Славянске, и в результате такого «лечения» я снова заболел. Меня перевели в клинику в Харьков, где я провел целый год. Мне повезло: врачам удалось меня вылечить. Я чувствовал себя не хуже, чем до «славянских ванн». В харьковской клинике я был единственным ребенком. Долгое пребывание в ней запомнилось мне как очень грустный период моей жизни. Нигде больше и никогда я не чувствовал себя таким одиноким.

В то время у нас не было постоянного места жительства. Отцу не удалось найти квартиру в Пензе, к тому же работа у него была такая, что ему приходилось много разъезжать.

Рассчитывая на то, что война скоро окончится, мои родители решили уехать на Кавказ и остаться там до тех пор, пока не установится мир. На Кавказе — полезный для здоровья мягкий климат и много туристических гостиниц и пансионатов. Мы приехали в Кисловодск и остановились в «Гранд-отеле» — самой лучшей гостинице города.

Когда мы прожили в гостинице больше месяца, моей маме вдруг сообщили, что Кавказ не входит в перечень тех районов, в которых разрешено проживать евреям. Но поскольку она была замужем за купцом первой гильдии, то ее эти ограничения не касались, как не касались они выпускников университетов и других «привилегированных евреев» и их жен. Однако на меня, на ее сына, эти привилегии не распространялись, и мы были вынуждены уехать. Управляющий гостиницы решил помочь нам и порекомендовал пансионат, владелец которого дружил с шефом местной полиции.