Однажды он попросил меня показать, где находится Перл Харбор. Это было как раз после того, как 7 декабря 1941 года японцы атаковали американскую военно-морскую базу, и в советской прессе появились сообщения об этом. Ермолаев плохо разбирался в географии, не скрывал этого и всегда с большим интересом слушал, чтобы и в географии получше разобраться, и побольше узнать о событиях, происходящих в мире.

Вскоре я убедился в том, что человеческие качества этого человека намного выше, чем у некоторых, куда более образованных людей.

Алтайский край знаменит своими сильнейшими зимними буранами. Однажды поздно вечером, когда начавшийся еще с утра буран продолжал бушевать, и никто не осмеливался выйти из дома, раздался стук в дверь. Я был очень удивлен, увидев на пороге Ермолаева. Он стоял весь запорошенный снегом с рюкзаком за плечами. Я предложил ему войти. Войдя в комнату, он объяснил, что назначен командиром отряда местной самообороны. Они проводили учения, и, проходя мимо, он увидел свет в нашем окне и решил зайти поговорить.

Я спросил его, почему для учений выбрали такую ужасную погоду. Он ответил, что его команда привыкла подниматься по тревоге и совершать марш-броски в любую погоду.

Я предложил ему стаканчик водки, он не отказался.

Потом я еще несколько раз наполнял его стакан, и вскоре бутылка оказалась пустой, но Ермолаев и не собирался уходить. Дети давно уже спали. Нужно было укладываться маме и Рахиль.

Ермолаев вскоре, кажется, понял, что своим присутствием доставляет неудобство, и заботливо предложил:

— Если ваши женщины хотят ложиться спать, я сяду спиной, чтобы их не смущать. Обещаю, что подглядывать не буду.

Когда «мои женщины» легли в постель, и все затихло, Ермолаев подошел к своему рюкзаку и вынул оттуда мешочек муки:

— Это вам. Я бы не хотел, чтобы кто-то еще узнал об этом.

Работники совхоза для подкормки кур и свиней покупали мякину. Этот отличный корм стоил дешево. Наша ремонтная мастерская была единственным предприятием, где ремонтировали любую технику, в том числе двигатели и трактора. Недалеко от совхоза стояла мельница, и если там что-то выходило из строя, то в нашей мастерской ремонтировали и эту мельничную технику. Поэтому директору мельницы было выгодно поддерживать дружеские отношения с директором ремонтной мастерской, который в критических ситуациях мог всегда придти на выручку.

Ермолаев пользовался на мельнице особым уважением. Если он привозил туда сто килограммов мякины, то в обмен получал сто килограммов муки высшего сорта по хорошо известному и часто используемому принципу «долг платежом красен». Этого принципа придерживаются во всех странах, а в Советском Союзе он тем более необходим как условие, чтобы сводить концы с концами.

К чему я об этом? А к тому, что только в буран Ермолаев мог незаметно придти к нам домой и принести такой бесценный гостинец. Если бы кто-то увидел его и спросил, что это он делает на улице в такую ужасную погоду, он бы ответил так же, как и мне: был на учениях с полной выкладкой. Конечно, он рисковал. Был бы он замечен в связи с нами, да еще, если бы узнали, какой редкий и ценный подарок он нам сделал, дело могло закончиться очень серьезными неприятностями для него, поскольку он был членом партии и занимал ответственный пост в совхозе. Иначе говоря, общение с такими ненадежными, социально опасными элементами, как мы, могло неблагоприятно повлиять на его карьеру. И тем не менее, его простой, но мужественный поступок доказал, что человеческие чувства и сострадание неподвластны политике и идеологии партии так же, как и различным приказам и директивам органов власти.

Купить муку в то время было невозможно. Гостинец Ермолаева помог внести хоть какое-то разнообразие в наш скромный и однообразный рацион. Но самым важным для нас являлось то, что в таком далеком уголке Сибири у нас появился первый русский друг. Хороший человек запаса.

Наша жизнь в совхозе постепенно вошла в обычное русло. Я был доволен работой, даже несмотря на то, что моей месячной зарплаты нам хватало только на неделю. До следующей зарплаты мы жили на деньги, которые получали от продажи детских и других вещей из нашего гардероба, которые мы в спешке затолкали в чемоданы в Литве. На вырученные деньги мы покупали молоко, масло, картофель и многое другое.

Полки местных магазинов пустовали. И барахолка — единственное место, где удавалось купить и одежду, и обувь. Ездили и мы на нее. Каждое воскресенье сотни людей приезжали сюда, чтобы что-нибудь купить, продать или обменять.

Безусловно, наши жилищные условия, наш быт очень сильно отличались от того, к чему мы привыкли в Литве. После всего, что мы пережили, наша прошлая жизнь казалась нам чем-то очень далеким и сказочным. Но мы не могли предаваться воспоминаниям и мечтаниям и принимать желаемое за действительное. Мы хотели выстоять и выжить, и положение, в котором мы оказались, требовало предельной собранности и максимальной сосредоточенности.

Мы скоро привыкли к жизни в совхозе, которая, по сравнению с тремя неделями кошмара в товарном поезде, стала казаться нам просто роскошной.

Благоприятный климат Алтайского края хорошо подействовал на здоровье многих депортированных. Моя мама много лет страдала аллергией. По заключению врачей, у нее был неподдающийся лечению вид крапивницы. Она консультировалась у многих специалистов в разных странах и перепробовала все виды лекарств и диет, и ничего ей не помогало. После приезда сюда аллергия у нее исчезла, и никогда больше не было никаких рецидивов.

Алтай — это большой регион в Западной Сибири с красивой природой и плодородными землями. То, что мы увидели там, ничем не напоминало холодную и мрачную Сибирь, о которой Рахиль читала в книгах. Она все время говорила:

— Это не настоящая Сибирь. Вокруг такая пышная растительность и такая богатая природа. Уже в феврале так припекает солнце!

«Географические» сомнения Рахиль оправдались: настоящую Сибирь нам еще предстояло увидеть.

Сбор урожая в садах закончился, и наша бабушка, оставшись без работы и постепенно привыкнув к новой для нее ситуации, стала заниматься добычей продуктов, продавая или обменивая вещи на рыночной площади в Бийске. От нашего совхоза до этой площади — примерно километров семь, и бабушка иногда ходила туда пешком, а иногда добиралась на попутных грузовиках или подводах.

Из одного такого похода на рынок она вернулась сияющая, и мы, заинтригованные, стали с нетерпением ждать ее рассказа. С гордостью она достала из сумки мешочек с… кофейными зернами. А произошло вот что. Она зашла в магазин. В темном углу, не веря своим глазам, она разглядела огромный мешок с необжаренными кофейными зернами. Осталось загадкой, каким образом этот мешок попал в Бийск, где почти никто не пьет кофе. На всякий случай она спросила продавца, что в мешке. Он не знал. Однако покупать «это» он ей не советовал, рассказав, что на днях несколько человек купили, а потом пришли к нему с жалобой, что он продает что-то настолько несъедобное, что даже каша из этих зерен не варится, хотя они варили их несколько часов кряду. Продавец потерял дар речи, когда, несмотря на его предупреждения, она купила почти два килограмма этих несъедобных зерен. Так и осталось неясным, откуда привезли этот кофе, и как долго он пролежал в магазине, пока, наконец, пришло время, оценить его по достоинству. И нашим друзьям из Литвы он пришелся по вкусу. Мы жарили кофейные зерна на обыкновенной сковородке, а поскольку кофемолки не было, то заворачивали обжаренные зерна в полотенце и измельчали молотком. Вот таким примитивным, но достаточно эффективным способом мы получали отличный кофе. Конечно, его нельзя было сравнить с тем, к которому мы привыкли в Дании. Но тут опять вопрос в приспособлении к тем обстоятельствам, в которых мы оказались. Как много лет пройдет, прежде чем мы снова станем пить кофе в Копенгагене!