При каждой встрече, пусть короткой, ты запоминаешь людей, с которыми общался. Когда я вспоминаю те часы, которые я провел в Сангар-Хая, я думаю о Тане… и о Слуцком.

Через четыре дня мы приплыли в Якутск. Это было 12 октября. Наш пароход оказался последним, пришедшим в Якутский порт в навигацию 1943 года.

Несмотря на все наши ожидания увидеть в порту Рахиль с детьми, нас никто не встретил. Мое разочарование вскоре сменилось тревогой, что с ними могло что-то случиться. Мы расстались пять недель назад. Я не имел представления, как Рахиль и дети перенесли поездку, чем они питались на барже и где они сейчас. О том, что телеграмма могла просто не дойти в срок, я не подумал. И напрасно. Оказалось, что она пришла, но лишь спустя два дня после нашего приезда.

У меня был адрес наших друзей, куда я решил сразу отправиться. Мама осталась в порту с багажом. До города было примерно три километра.

Никогда не забуду, как я с детьми стояла у поручней баржи, когда караван вдруг начал движение, а Израэль и бабушка остались стоять на берегу. Когда я поняла, что произошло, меня охватила паника. Но, собрав все силы, я совладала с собой, чтобы не напугать детей. Я машинально махала Израэлю и бабушке и отчаянно пыталась представить себе, как доберусь до Якутска. Израэль что-то кричал о самолете…

Совершенно неожиданно я оказалась на борту баржи с двумя детьми в окружении незнакомых людей. За два года, проведенных в Сибири, мне никогда не приходилось оставаться одной или в таком положении, когда ни Израэль, ни бабушка были не в состоянии помочь мне. Я еще плохо говорила по-русски, правда, многое понимала и могла кое-что сказать, но если я затруднялась, мне всегда помогали Израэль или бабушка. Но самым страшным оказалось то, что хлебные карточки остались у Израэля. Никто не мог предвидеть такую ситуацию. Я вспомнила, что в нашем багаже есть немного муки, которой может хватить на какую-то часть нашей поездки.

Баржа, на которой мы оказались, — самая последняя в караване, протянувшемся почти на полкилометра. Караван вел пароход «Пятилетка», что означает, как мне объяснили, пятилетний план. На этом самом большом пароходе на реке Лене основная часть груза — товары из Америки. Их доставили в Тикси и сейчас везут в Якутск, а потом дальше на юг.

На барже была большая каюта с простыми скамейками, на которых мы сидели днем, а ночью спали. Это мне напомнило комнаты ожидания, которые мы видели, когда ехали на поезде по Сибири. Еду готовили на корме баржи во временно сооруженной кухне. У плиты всегда скапливалось много народу, а потому обстановка там была напряженной и недружелюбной.

Из муки я пекла лепешки, которые детишки уплетали с большим аппетитом. Лепешки делались очень просто, на воде. Перед самой выпечкой кусочки теста скатывались в небольшие шарики, которые потом клались на плиту, посыпались солью и придавливались. Я часто видела, как русские и якуты пекли хлеб, и научилась этому. И за три недели пути в Якутск я стала большим специалистом по выпечке лепешек.

Санитарные условия на барже, мягко говоря, примитивные. Так что мытье детей или стирка превращались каждый раз в испытание. Однако, несмотря на все бытовые трудности, я чувствовала, что мы плывем на юг, где более приемлемый климат и, хотелось надеяться, лучшая жизнь. Днем мы сидели на палубе, греясь на солнце и любуясь пейзажами. Детям на барже было хорошо, они много времени проводили на свежем воздухе. С нами плыли еще две литовские семьи. Так же, как и мы, они перебирались из Кюсюра в Якутск. С ними я могла разговаривать по-немецки и пользовалась этой возможностью, когда у меня возникали трудности с русским языком.

Понятно, что все мысли мои были связаны с Израэлем и бабушкой. Я не знала, как долго еще мы будем в разлуке. Вспоминала нашу жизнь в Кюсюре и думала о том, что человек может адаптироваться к любым условиям. После испытаний в Быковом Мысу переезд в Кюсюр казался своеобразным освобождением. Хотя мы и оставались в забытом Богом месте, вдалеке от цивилизации и за тысячи верст от родных в Литве и Дании, наши условия определенно улучшились, и счастье, что нам удалось сбежать из Быкова Мыса.

Целый год мы не видели ни одного цветочка, а в Кюсюре много весенних цветов, которые мне напомнили анемоны с хрупкими пушистенькими стеблями и большими желтыми лепестками. Они издалека кивали нам головками, как бы приглашали нас в более теплые края, и дети кидались собирать их в большие букеты — мне и бабушке.

За два месяца, проведенных в Кюсюре, нам удалось поправить здоровье. Израэль полностью излечился от цинги, которой заболел в Быковом Мысу.

После трех недель плаванья, 23 сентября мы приплыли в Якутск. Я была уверена, что на берегу нас встретят Израэль и бабушка. Ведь когда мы отплывали из Кюсюра, я расслышала слова Израэля, что они прилетят в Якутск на самолете и встретят нас в порту.

Но в порту никого не оказалось. Я знала адрес Бернштейнов, наших хороших друзей из Литвы. У меня не оставалось иного выбора, как поехать к ним. Нас подвезли до города, и я, немного поблуждав, нашла дом Бернштейнов. Они нас тепло приняли, но ничего не знали ни об Израэле, ни о бабушке. Это очень обеспокоило меня. Я не понимала, что случилось, и не имела никакого представления, как и где мне искать их и как связаться с ними. Бернштейны стали подыскивать место, где бы я могла остановиться с детьми. К обеду они нашли Ольгу Николаевну, которая жила на улице Горького, недалеко от Бернштейнов. У нее была комната, которую она могла сдать нам. Мы сразу же туда переехали.

Среди депортированных, живших в Якутске, быстро разнеслось известие о нашем приезде. Вскоре наши друзья пришли нас навестить и узнать, в чем мы нуждаемся и чем нам помочь. Один из наших самых близких друзей из Литвы, Иосиф Лавит, тоже зашел и, когда узнал, что у нас нет ни хлеба, ни хлебных карточек, потащил нас в контору. Он переходил от одного окошка к другому, крича и суматошно жестикулируя, и, как оказалось, не напрасно. После долгих уговоров и переговоров Иосифу все-таки удалось добиться своего, и нам выдали пачку хлебных карточек. Мы пошли в магазин и получили наш рацион хлеба. Вкус у него был божественный. Детям настолько понравился хлеб, что они его ели так, будто это шоколад.

Теперь Шнеур уже мог помогать мне. Каждый день он ходил в магазин и отоваривал наши хлебные карточки. Я могла не опасаться, отпуская его одного, поскольку по улице в основном ездили повозки и редко когда проезжали грузовики. Сама я также занималась поисками продуктов, что было очень трудным делом в сентябре 1943 года. По нашим карточкам мы могли получить хлеб, масло, сахар и овсяную крупу, но пайки были очень маленькими, и приходилось искать какие-то еще продукты. Что-то покупали на рынке, но цены там запредельные, и продавцы часто обманывали. Только спустя какое-то время я научилась делать покупки на рынке так, чтобы не обманывали.

Проходили дни, а от Израэля и бабушки никаких известий. Я не могла понять, почему по пути в Якутск он не мог отправить нашим друзьям телеграмму из Кюсюра или из другого поселка. В тот день, 12 октября, я, как всегда, отправила Шнеура в магазин за хлебом. Он пошел туда с Колей, одним из сыновей нашей хозяйки Ольги Николаевны.

По дороге из речного порта я остановил грузовик и за пятьдесят рублей попросил водителя подвезти меня до центра города. Выйдя из машины, я спросил у прохожих, как найти улицу, на которой живут Бернштейны. По дороге к их дому, на противоположной стороне улицы я заметил двух мальчиков. Один из них внезапно остановился и внимательно стал смотреть на меня; потом с возгласом «Папа!» кинулся сломя голову в мои объятия.

Шнеур и его приятель привели меня к дому Ольги Николаевны, где в дверях, потеряв дар речи при виде меня живым и здоровым, стояла Рахиль.